train of thoughts
Порой ночью, в тишине, пока все спят и не слышно посторонних шумов, начинаешь задумываться на совершенно сумасшедшие темы. Например: как люди сходят с ума? Психические расстройства, шок... а медленное помешательство в абсолютной тишине... ну, или в той, что ты можешь считать абсолютной, ведь твой слух не улавливает шум кулеров, шелест и шорохи... а вот лёгкое поклацивание клавиш ноутбука - вещь вполне слышимая и ощутимая... Писать для того, чтоб слышать звуки... странно, правда? Я в своё время очень любил ночью думать о смерти (как ново, не так ли?)... она пугала меня, как пугает любая неизвестность... Согласитесь, как проще было бы, если бы конкретно знал - после смерти будет то-то и то-то... Ан нет... порой хотелось взять и проверить... самоубийство из любопытства - забавно? Когда привыкаешь к одиночеству - это замечательный период жизни, который нужен каждому человеку, чтобы осмыслить свои цели, страхи, мотивы... ведь когда на твои поступки влияет кто-то ещё - сложно распутывать узелок навязаных и своих мотивов. По крайней мере, пока не знаешь своих "тараканов" в лицо... каждого из них... Так вот, когда привыкаешь к одиночеству, начинаешь понимать, чего именно ты боишься... Конец - страшное слово... Вот вроде бы каких-то пять букв, а сколько фатализма. В детстве не задумываешься, что происходит с героями, когда история заканчивается. Ведь она заканчивается для нас, для читателей... а жизнь персонажей на этом не обрывается... по крайней мере - по идее... и ведь далеко не факт, что там, за словом "конец" для них и существует реальность, без навязанного сценария...
- Для меня всякая завершенная история - история о смерти, рассказанная смертным повествователем смертному слушателю. Мой внутренний ребенок очень этого дела боится, но верит, что бывают иные какие-то варианты, и вечно нудит: "А что было дальше?" - в надежде, что "дальше" было хоть что-то, кроме тишины… В момент завершения всякого дела, даже такого пустякового, как поездка домой, я остро чувствую собственную смертность. Строго говоря, я встречаюсь со своей смертью всякий раз, когда паркуюсь у подъезда. Зато незавершенность представляется моему воображению чуть ли не пилюлей бессмертия из кладовых Лунного Зайца. В моей идеальной истории путник выходит из пункта А, но в пункте Б его ждут напрасно: этому счастливчику суждено увязнуть в какой-то собственной, персональной бесконечности; понравится ему это, или нет - другой вопрос. А вот мне - скорее да, чем нет.
А ещё я боюсь не успеть... просто не успеть сказать всё, что я должен сказать... В мае я начал отдавать... маленькую часть того, что нужно, что не должно вдруг закончиться вместе со мной... в октябре - ещё одна часть... чуть больше... или меньше, кто знает? Я хочу успеть донести, досказать, долюбить...
- Для меня всякая завершенная история - история о смерти, рассказанная смертным повествователем смертному слушателю. Мой внутренний ребенок очень этого дела боится, но верит, что бывают иные какие-то варианты, и вечно нудит: "А что было дальше?" - в надежде, что "дальше" было хоть что-то, кроме тишины… В момент завершения всякого дела, даже такого пустякового, как поездка домой, я остро чувствую собственную смертность. Строго говоря, я встречаюсь со своей смертью всякий раз, когда паркуюсь у подъезда. Зато незавершенность представляется моему воображению чуть ли не пилюлей бессмертия из кладовых Лунного Зайца. В моей идеальной истории путник выходит из пункта А, но в пункте Б его ждут напрасно: этому счастливчику суждено увязнуть в какой-то собственной, персональной бесконечности; понравится ему это, или нет - другой вопрос. А вот мне - скорее да, чем нет.
А ещё я боюсь не успеть... просто не успеть сказать всё, что я должен сказать... В мае я начал отдавать... маленькую часть того, что нужно, что не должно вдруг закончиться вместе со мной... в октябре - ещё одна часть... чуть больше... или меньше, кто знает? Я хочу успеть донести, досказать, долюбить...