Эхо Москвы
Мое вчерашнее интервью на "Эхо Москвы" про школу, Америку, карьеру и RT: http://1.cdn.echo.msk.ru/snd/2013-11-18-razbor_poleta-2107.mp3
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Здравствуйте. Это программа «Разбор полета», программа о людях, которые принимают решения, о том, как они эти решения принимают. Эфир для вас ведут Ирина Воробьева и Татьяна Фельгенгауэр. Добрый вечер.
И. ВОРОБЬЕВА: Добрый вечер. И сегодняшний наш гость в программе «Разбор полета» - главный редактор телеканала Russia Today Маргарита Симоньян. Добрый вечер.
М. СИМОНЬЯН: Здравствуйте.
И. ВОРОБЬЕВА: Традиционный вопрос, с которого мы всегда начинаем нашу программу, - о том, какое самое сложное, самое тяжелое решение вам приходилось принимать, чтобы оно касалось не только вашей личной жизни, но и каких-то других людей тоже, скорее общественное решение. Самое сложное решение, над которым больше всего думали?
М. СИМОНЬЯН: Если не из личной жизни, то самые сложные решения всегда связаны с сотрудниками, когда приходит к тебе человек и говорит, допустим: «У меня мама больна раком, ее нужно отправить лечиться туда-то. Не могли бы вы из коммерческих средств, - из бюджетных мы не можем, а из коммерческих можем, - выделить финансирование, чтобы ей помочь». С одной стороны, ты не можешь не помочь, а с другой стороны, помочь ты не можешь, потому что две с половиной тысячи сотрудников, и у людей всё время что-то случается, и этих денег просто не хватит, коммерческих денег я имею в виду, компания только этим будет заниматься. И это всегда очень сложно - взвешивать за и против. Мама больна раком - это я как условный пример привела. Вы понимаете, о чем я говорю. Когда человек оказывается сложной ситуации и просит о помощи. Или же когда нужно сделать какой-то рывок для развития компании, а для этого нужно сократить людей, которые перестали быть нужными, перестали выполнять какие-то функции и больше никогда этого сделать уже не смогут, они уже недостаточно квалифицированные и прочее. Это морально тяжело.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Как вы такие решения принимаете?
М. СИМОНЬЯН: Мучительно.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: С кем вы советуетесь? Или у вас всегда есть какой-то условный тайм-аут - мне нужно время, чтобы подумать? Как это происходит?
М. СИМОНЬЯН: Конечно, я стараюсь не принимать такие решения молниеносно. Я стараюсь всегда поговорить с теми людьми, кто непосредственно работает с этими сотрудниками, с их непосредственными начальниками, с моими заместителями и придти к какому-то решению. Но для меня всегда мучительно, мне всегда неприятно такие решения принимать.
И. ВОРОБЬЕВА: И после таких решений, наверное, остается это чувство - правильно, неправильно? Или нет, решение принято - значит, оно было правильное?
М. СИМОНЬЯН: Скорее второе. Я стараюсь слишком не рефлексировать на эти темы, иначе я буду думать только об этом. А у меня есть о чем еще думать. Решили - забыли, идем дальше.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А бывало так, что вы потом признаете ошибочность принятых решений?
М. СИМОНЬЯН: Конечно. Много раз. Это не касается ситуации, когда кому-то очень плохо, а в принципе разных решений. Послушайте, меня назначили главным редактором Russia Today, когда мне только исполнилось 25 лет. Представляете, сколько я наделала ошибок, которые я сейчас отчетливо понимаю и ясно вижу как ошибки. Много.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: За какое решение ужасно, немыслимо, кошмарно, когда вы только стали главным редактором? Вам 25 лет, вы стали главным редактором. Про то, как вы принимали решение, стать или не стать, мы еще поговорим в программе.
М. СИМОНЬЯН: Кстати, это тоже было тяжелое решение.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Безусловно. Вот вы уже главный редактор, а вам при этом 25 лет. Ваше первое решение, вы его помните?
М. СИМОНЬЯН: Первое не помню. Я сейчас вспомнила, какое решение, мне кажется, было ужасным. Это было, когда мы только вышли в эфир и у нас начались технические проблемы. Это я сейчас управляю всей компанией, первые несколько лет я всей компанией не управляла, я была просто главным редактором. А был генеральный директор, который отвечал за административную, техническую, финансовую часть, и мне это никак не подчинялось, и мы с ним до этого не были знакомы, он занимался этим автономно, в том числе техникой, технологической частью ведал тоже он и его подчиненные, меня это не касалось. Но в публичной сфере за всё отвечала я.
И когда у нас начались технические проблемы, которые сказались на эфире, и это было всем заметно, я очень по-дурацки взяла всю вину на себя, понеся репутационные потери несправедливо, потому что я никак этого не касалась, более того, мы с этим человеком враждовали относительно, я имею в виду с техническим человеком. И на год или два в медийном пространстве я была тем человеком, который чуть ли не обрушил эфир Russia Today. Это даже не самая главная ошибка. А самая главная ошибка, как мы это спозиционировали в публичной сфере. Очень плохо, непрофессионально, глупо, нелепо, и очень долго потом расхлебывали. Но расхлебали, слава богу.
И. ВОРОБЬЕВА: Давайте вернемся к самому началу. Краснодар. Школа. В 10-м классе вы в США. Это тоже ведь было решение.
М. СИМОНЬЯН: Кстати, решение было потом. Уехать в Америку - это не было сложное решение, потому что я этого хотела с тех пор, как я пришла в эту школу. Это была английская спецшкола, лучшая школа в крае. Было понятно, что если ты будешь большой молодец, будешь хорошо учиться, то у тебя есть шанс потом уехать в Америку бесплатно. Провинциальный город, ни у кого родители не то что не миллионеры, а все обеспечены были крайне скудно. Если ты пройдешь тесты - целый год нужно было проходить тесты, - то тебе такое счастье перепадет. Т.е. это не было решение. А вот потом было решение, во-первых, оттуда вернуться.
И. ВОРОБЬЕВА: Т.е. была возможность не возвращаться.
М. СИМОНЬЯН: Возможности не возвращаться было больше, чем возможности вернуться. Я понимала, что возвращаюсь я тупо в ту же школу, в 11 класс, без всяких перспектив, в свой не такой большой город, в свою не очень обеспеченную семью, с непонятным будущем. А если я останусь там, там было столько возможностей! Начиная от моей семьи, где я жила, которая на полном серьезе меня хотела удочерить и уже договорилась об этом с моими родителями, потому что мои родители ради будущего дочери сказали «да, конечно».
И они категорически уговаривали меня остаться. Мне уже было 16 лет, это не то что от меня отказались. Да, да, оставайся, и нас всех перевезешь, как это обычно бывает. И там было всё решено с моим поступлением в университет. Я закончила там школу, поступила. Плюс еще у меня было предложение выйти замуж в таком юном возрасте. Короче говоря, захотела бы - не просто осталась бы, а совсем осталась.
Я не захотела. Вернулась. Практически все меня осуждали, практически не было людей, которые поняли бы мой поступок. 1996 год. Разгар какого-то страшного ада в России, без всяких перспектив. Только что президентом чуть не стал Зюганов, чуть не вернулись все в коммунизм. Война. Ужас. И я вот так возвращаюсь.
Но потом, когда я уже было студенткой, мне уже было 19, я снова прошла все эти тесты, для того чтобы уехать учиться туда в колледж. И я снова выиграла эту позицию. Мне уже прислали видео и разные буклеты, где именно, в каком колледже я буду учиться. И вот я должна улетать. И я мучительно раздумывала: лететь мне туда учиться или не лететь и остаться здесь?
У меня тогда уже тихонечко начиналась карьера, я тогда уже работала в местной телекомпании, я уже посылала свои сюжеты на федеральные каналы в Москву. Мой сюжет даже вышел первым у Михаила Осокина в вечернем выпуске на НТВ, что для меня было несусветным счастьем. В 19 лет, сидя в Краснодаре, вдруг твой сюжет на федеральном ТВ и им открывают выпуск.
И мне звонят. Звонят мне, например, 9 августа, а я должна летать, допустим, 17-го, и говорят мне: «Изменились планы, вы должны лететь послезавтра, т.е. завтра вы должны быть в Москве, а послезавтра уже в Вашингтоне». И я тут неожиданно для себя говорю: «А я могу отказаться?» - «От чего?» - «Я могу вообще не полететь и не учиться там?» - «Вы что, с ума сошли? Вы целый год проходили эти тесты, летали в Москву, тратили время, нервы, усилия». - «Я поняла, что я не хочу». - «А зачем вы это делали?» - «Наверное, я хотела проверить себя, смогу я или не смогу выиграть этот грант. Там же есть в очереди кто-то за мной? Допустим, 30 человек отобрали из 3 тысяч. Можно же послать 31-го». - «Есть, конечно, но пришлите нам все-таки письменный отказ». И я отказалась. И мой паспорт с уже стоящей студенческой американской визой еще год пролежал у них, потому что мне загранпаспорт был не нужен, я никуда не ездила.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А все-таки что стояло за решением в первый раз уехать и вернуться в Россию и второй раз так вот взять и отменить всё?
М. СИМОНЬЯН: В первый раз я просто очень скучала. Я поняла про себя, что я не могу жить не в России, если только это не вынужденная какая-то история, как была у людей в начале прошлого века, у наших с вами сограждан. Я чувствую себя несчастной, мне не хватает моей родины, как это ни пафосно звучит. Даже ни людей, ни семьи, а просто ощущения, что ты живешь у себя на родине - мне этого очень не хватало. Пока я не уехал, я этого о себе не знала. Но ты же в 15 лет не всё о себе знаешь. Я-то ехала с мыслью остаться. Эта вся история, что родители меня уговаривали и прочее, она была небеспочвенная, потому что мы все рассчитывали, что я останусь, закреплюсь и потом всех привезу. Знаете, армяне, куда приехали, всех своих за собой тащат, в том числе в Америку. А потом примерно то же самое: как я представила, что мне нужно теперь снова ехать и там жить год, два, 3-4, учиться в колледже, я поняла, что нет, а то я с ума сойду. И я осталась.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Когда вам в 25 лет предложили стать главным редактором и вы еще не приняли решение, вы помните, о чем вы подумали в первые секунды?
М. СИМОНЬЯН: Я подумала, что все эти люди сошли с ума, если честно. Я подумал, что, может, они не знают, сколько мне лет? У меня не так много времени было подумать. Знаете, как иногда у нас делают предложения, от которых нельзя отказаться. Или если отказаться, то времени у тебя на это немного. Я просто представила, а что будет самое худшее, что случится. Во-первых, мне показалось, что всё станет ясно в течение 3-6 месяцев, справляюсь я или не справляюсь.
Худшее, что может случиться, - да, я не справлюсь. Но возраст у меня такой, что я имею право на ошибку. С точки зрения репутационных, карьерных вещей, это не катастрофа - в 25 лет взять на себя что-то непосильное и ошибиться. Я подумала, что даже в этом случае это будет для меня очень полезной школой, что-то я из этого вынесу, даже если это будет отрицательный опыт, он всё равно будет положительным, по самому факту своего наличия. Я тогда работала в ВГТРК. Я пошла к Добродееву и прямо его спросила: «Если у меня не получится, смогу ли я вернуться на прежние свои условия?» Он сказал: «Да, конечно».
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: План «Б» вы себе подготовили.
М. СИМОНЬЯН: Да. И я сразу успокоилась, подумала: ну ОК, не получится - вернусь обратно репортером. Что я теряю? Зато попробую.
И. ВОРОБЬЕВА: Я всё время буду возвращаться назад. Зигзагом будем двигаться. Когда был еще Краснодар и когда еще была стажировка. В официальной биографии, которая есть в Интернете, написано, что вы ездили на машине «Ока». Вы сами водите?
М. СИМОНЬЯН: Да, сама.
И. ВОРОБЬЕВА: Не страшно было?
М. СИМОНЬЯН: Нет. Почему страшно? Я с 18 лет за рулем.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я ездила по Краснодарскому краю. Там довольно сложно и страшно водить.
М. СИМОНЬЯН: Вы не представляете себе, что такое ездить по Краснодарскому краю на «Оке». Мои друзья называли меня лягушонка в коробчонке. Ваши зрители не видят, но я маленького роста. И «Ока» маленькая. Не было выбора на самом деле. Мы с моим оператором начали делать репортажи для федеральных каналов. Для нас был единственный способ прорваться, сделать карьеру, получить корпункт и прочее - это делать очень много репортажей и стать заметными, чтобы без нас уже не могли обходиться, на тот момент канал РТР.
И. ВОРОБЬЕВА: Вы сами принимали решение, какой будете делать сюжет, куда поедете, куда не поедете?
М. СИМОНЬЯН: Нет. Я предлагала тему в Москву, они говорили, интересно или нет. А у моего оператора не было прав, и он не умел водить машину. А мы были вдвоем. Поэтому кто? Я ездила. Это было дивно. Очень было смешно. Той «Оке» на тот момент уже было почти 10 лет.
И. ВОРОБЬЕВА: После мопеда, на котором один из наших гостей без прав в дождь вез доктора, мне кажется, это второй по экстремальности случай.
М. СИМОНЬЯН: Вы не представляете, что происходило с этой «Окой». У нее всё время не открывались окна, они бесконечно ломались. А вы представляете, Краснодарский, +40, жарища, кондиционера, конечно, и в помине нет, и окна не открываются. Мы доезжали до любого светофора и стояли на светофоре как можно дольше, открывали двери и махали ими как вентилятором. Потом она имела привычку в самый неподходящий момент, когда мы в каких-то, как на Кубани говоря, Кучерях, в каких-то Ковалях и Плавнях и ночью - у нее вырубались фары. И всё, ты не можешь делать ничего.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А что вы в такой момент решали - остановиться? Или, может быть, будь проклят тот день, когда я сел за руль этого пылесоса.
М. СИМОНЬЯН: Остановиться и относиться к жизни философски. Ну, сейчас так, завтра будет по-другому.
И. ВОРОБЬЕВА: С рассветом мы всё увидим. Что же делать?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Как корреспондент вы ездили в том числе и в Чечню.
М. СИМОНЬЯН: Это было очень тяжелое решение.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Как вы решились поехать?
М. СИМОНЬЯН: Тяжело. Это был декабрь 1999-г, самая жесть. Насколько я помню, Грозный тогда еще не окружили целиком, почти окружили. И мы туда поехали. Мне 19 лет. Я ужасно хочу сделать карьеру. Что вы так на меня смотрите?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Вы едите туда по заданию?
М. СИМОНЬЯН: Меня вызвала - царствие ей небесное, совсем недавно умерла, тогда она была начальницей в этой телекомпании, где я работала, малюсенькая местная телекомпания, там работало от силы человек 30 всего, включая бухгалтерию и водителей. Она говорит: «Есть такая возможность - со знакомыми военными, нелегально, без аккредитации, без ничего, они просто втихаря возьмут с собой, - возможность поехать в Чечню. Поедешь?» Я сразу сказала да. Потом начала думать. А ехать надо завтра, как водится.
Причем я тогда заболевала, у меня была температура 38 с чем-то, у меня начинался грипп, а выезжать надо в 6 утра, на грузовых машинах, потом пересаживаться в Моздоке на БТРы, совершенно нелегально туда ехать, прячась на блокпостах от всех. Сказать, что мне было страшно, это ничего не сказать. Ужасно страшно. Во-первых, я не понимала, как я скажу об этом своим родителям. А у меня всегда были очень честные отношения с моими родителями. Мне кажется, это единственный случай в моей биографии, когда мне пришлось их обмануть. Я им сказала, что я выхожу в какое-то плавание на корабле где-то в Геленджике. Я же должна была объяснить, почему со мной нет связи. Никакой связи в Чечне, конечно, не было. Сказала, что связи не будет дней 10. Не переживайте, я привезу какой-нибудь мега-спецрепортаж про будни моряков.
Я вышла из телекомпании, пошла в церковь, долго там стояла, молилась и рыдала, ревела белугой. Выхожу из церкви и почему-то встречаю свою несложившуюся свекровь, маму моего первого бой-френда. Она меня видит и сразу: «Рита, что случилось? На тебе лица нет». А мне надо было хоть кому-то это рассказать. Я пошла к ней домой, пила чай, сказала, что вот такая история, я родителям не сказала, но если со мной что случиться, вы расскажите. Она, конечно, была знакома с моими родителями. Она меня напутствовала. И я уехала.
Но, несмотря на то, что это позитивно сказалось на моей карьере и всё было замечательно, в том смысле, что привезли хорошие репортажи, их тут же показали на каком-то из центральных каналов (и вообще, есть о чем поговорить на «Эхе Москвы», например), я сейчас считаю, что это было идиотское решение.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Идиотское, потому что опрометчивое?
М. СИМОНЬЯН: Шансов оттуда не вернуться у меня было ровно столько же, сколько шансов вернуться. Это было крайне опасно. То, с чем мы там в итоге столкнулись и что там с нами происходило, как это было организовано, куда мы попадали, какие там были обстрелы, возможности похищения… Каждый день был по лезвию бритвы, на волоске. Я сейчас считаю, что это было 50 на 50. То, что я оттуда вернулась, это случайность. Если бы не вернулась, тоже была бы случайность. И шансы у этих случайностей были равны.
И. ВОРОБЬЕВА: А вот сейчас, когда корреспонденты Russia Today уезжают в горячие точки, в том числе девушки, вы принимаете решение: она поедет, а эта не поедет?
М. СИМОНЬЯН: Нет. Они сами принимают решение. У нас люди в горячие точки ездят исключительно добровольно.
И. ВОРОБЬЕВА: Вы, может быть, кого-то не пускаете? Видите, что туда лезть нельзя.
М. СИМОНЬЯН: Есть точки, куда не поехать нельзя, та же Сирия. Как туда можно не поехать? Но если бы туда никто не вызвался добровольцем, никто бы не поехать. Я бы скорее согласилась на то, что у нас будут провальные эфиры, чем заставить кого-то. Есть еще третий вариант - нанять кого-то другого, кто поедет. Это всегда можно сделать. Это всегда остается на их усмотрение. Все люди, кто у нас ездят в горячие точки, я уверена, что у нас на телевидении такой подготовки, как у наших ребят… ну, не будем говорить, что ни у кого нет, потому что я не отвечаю за других, но у наших ребят подготовка колоссальная.
У них у всех есть военная страховка, они все экипированы с ног до головы лучшими способами самозащиты, которые только могут быть для журналистов, от бронежилетов до специальных комплектов. Самое главное - они прошли курсы поведения на войне и российские («Бастион» и прочие), и очень хорошие курсы в Лондоне. Они подготовлены настолько, насколько это вообще возможно.
Подготовиться лучше нельзя. Можно просто отказаться от этой профессии, не быть военным репортером и не брать на себя этот риск. Это их право всегда. Но есть люди, которые этим живут и очень этого хотят. Вот наша журналистка Маша Финошина, она в последний раз проторчала 52 дня подряд, и я ей звонила и говорила: «Маша, давайте уже возвращаться». А она говорила: «Нет, еще нужно». Так вот головы устроены у некоторых людей. Это их работа, это их профессия. Это здорово на самом деле. Мы же не удивляемся, что военные идут на войну. Военный репортер в каком-то смысле тоже военный, человек выбрал себе эту стезю.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Когда сейчас мы ждем новостей про Дениса Синякова… Что работа, что не работа, где ты работаешь и как будет восприниматься твоя работа, в какой момент тебя как журналиста обвинят в том, что ты не журналист, а ты сторона.
М. СИМОНЬЯН: На любой войне шансы этого огромны. Я сейчас не беру ситуацию с Денисом Синяковым, он был не на войне, это другая история. Но если мы возвращаемся к нашим ребятам, абсолютно очевидно, что даже просто по самому факту, что ты из России, тебя в той же Сирии боевики просто зацепят - и до свидания. Потому что Россия их не поддерживает, они очень злые на Россию.
И. ВОРОБЬЕВА: Там везде написано Russia Today.
М. СИМОНЬЯН: Да. Ребята знают. Где не нужно, они не показывают, что они Russia Today или Русия аль-Яум, но, тем не менее, это же может как-то выясниться. В общем, это всё опасно. Поэтому только добровольно и только с подготовкой.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Мы сейчас сделаем перерыв, после чего продолжится программа «Разбор полета», в которой сегодня выступает главный редактор телеканала Russia Today Маргарита Симоньян. Мы поговорим о ваших других решениях. И про Беслан, я думаю, обязательно надо будет поговорить. Оставайтесь с нами, мы скоро вернемся.
Полный текст программы: http://echo.msk.ru/programs/razbor_poleta/1198971-echo/#element-text
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Здравствуйте. Это программа «Разбор полета», программа о людях, которые принимают решения, о том, как они эти решения принимают. Эфир для вас ведут Ирина Воробьева и Татьяна Фельгенгауэр. Добрый вечер.
И. ВОРОБЬЕВА: Добрый вечер. И сегодняшний наш гость в программе «Разбор полета» - главный редактор телеканала Russia Today Маргарита Симоньян. Добрый вечер.
М. СИМОНЬЯН: Здравствуйте.
И. ВОРОБЬЕВА: Традиционный вопрос, с которого мы всегда начинаем нашу программу, - о том, какое самое сложное, самое тяжелое решение вам приходилось принимать, чтобы оно касалось не только вашей личной жизни, но и каких-то других людей тоже, скорее общественное решение. Самое сложное решение, над которым больше всего думали?
М. СИМОНЬЯН: Если не из личной жизни, то самые сложные решения всегда связаны с сотрудниками, когда приходит к тебе человек и говорит, допустим: «У меня мама больна раком, ее нужно отправить лечиться туда-то. Не могли бы вы из коммерческих средств, - из бюджетных мы не можем, а из коммерческих можем, - выделить финансирование, чтобы ей помочь». С одной стороны, ты не можешь не помочь, а с другой стороны, помочь ты не можешь, потому что две с половиной тысячи сотрудников, и у людей всё время что-то случается, и этих денег просто не хватит, коммерческих денег я имею в виду, компания только этим будет заниматься. И это всегда очень сложно - взвешивать за и против. Мама больна раком - это я как условный пример привела. Вы понимаете, о чем я говорю. Когда человек оказывается сложной ситуации и просит о помощи. Или же когда нужно сделать какой-то рывок для развития компании, а для этого нужно сократить людей, которые перестали быть нужными, перестали выполнять какие-то функции и больше никогда этого сделать уже не смогут, они уже недостаточно квалифицированные и прочее. Это морально тяжело.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Как вы такие решения принимаете?
М. СИМОНЬЯН: Мучительно.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: С кем вы советуетесь? Или у вас всегда есть какой-то условный тайм-аут - мне нужно время, чтобы подумать? Как это происходит?
М. СИМОНЬЯН: Конечно, я стараюсь не принимать такие решения молниеносно. Я стараюсь всегда поговорить с теми людьми, кто непосредственно работает с этими сотрудниками, с их непосредственными начальниками, с моими заместителями и придти к какому-то решению. Но для меня всегда мучительно, мне всегда неприятно такие решения принимать.
И. ВОРОБЬЕВА: И после таких решений, наверное, остается это чувство - правильно, неправильно? Или нет, решение принято - значит, оно было правильное?
М. СИМОНЬЯН: Скорее второе. Я стараюсь слишком не рефлексировать на эти темы, иначе я буду думать только об этом. А у меня есть о чем еще думать. Решили - забыли, идем дальше.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А бывало так, что вы потом признаете ошибочность принятых решений?
М. СИМОНЬЯН: Конечно. Много раз. Это не касается ситуации, когда кому-то очень плохо, а в принципе разных решений. Послушайте, меня назначили главным редактором Russia Today, когда мне только исполнилось 25 лет. Представляете, сколько я наделала ошибок, которые я сейчас отчетливо понимаю и ясно вижу как ошибки. Много.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: За какое решение ужасно, немыслимо, кошмарно, когда вы только стали главным редактором? Вам 25 лет, вы стали главным редактором. Про то, как вы принимали решение, стать или не стать, мы еще поговорим в программе.
М. СИМОНЬЯН: Кстати, это тоже было тяжелое решение.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Безусловно. Вот вы уже главный редактор, а вам при этом 25 лет. Ваше первое решение, вы его помните?
М. СИМОНЬЯН: Первое не помню. Я сейчас вспомнила, какое решение, мне кажется, было ужасным. Это было, когда мы только вышли в эфир и у нас начались технические проблемы. Это я сейчас управляю всей компанией, первые несколько лет я всей компанией не управляла, я была просто главным редактором. А был генеральный директор, который отвечал за административную, техническую, финансовую часть, и мне это никак не подчинялось, и мы с ним до этого не были знакомы, он занимался этим автономно, в том числе техникой, технологической частью ведал тоже он и его подчиненные, меня это не касалось. Но в публичной сфере за всё отвечала я.
И когда у нас начались технические проблемы, которые сказались на эфире, и это было всем заметно, я очень по-дурацки взяла всю вину на себя, понеся репутационные потери несправедливо, потому что я никак этого не касалась, более того, мы с этим человеком враждовали относительно, я имею в виду с техническим человеком. И на год или два в медийном пространстве я была тем человеком, который чуть ли не обрушил эфир Russia Today. Это даже не самая главная ошибка. А самая главная ошибка, как мы это спозиционировали в публичной сфере. Очень плохо, непрофессионально, глупо, нелепо, и очень долго потом расхлебывали. Но расхлебали, слава богу.
И. ВОРОБЬЕВА: Давайте вернемся к самому началу. Краснодар. Школа. В 10-м классе вы в США. Это тоже ведь было решение.
М. СИМОНЬЯН: Кстати, решение было потом. Уехать в Америку - это не было сложное решение, потому что я этого хотела с тех пор, как я пришла в эту школу. Это была английская спецшкола, лучшая школа в крае. Было понятно, что если ты будешь большой молодец, будешь хорошо учиться, то у тебя есть шанс потом уехать в Америку бесплатно. Провинциальный город, ни у кого родители не то что не миллионеры, а все обеспечены были крайне скудно. Если ты пройдешь тесты - целый год нужно было проходить тесты, - то тебе такое счастье перепадет. Т.е. это не было решение. А вот потом было решение, во-первых, оттуда вернуться.
И. ВОРОБЬЕВА: Т.е. была возможность не возвращаться.
М. СИМОНЬЯН: Возможности не возвращаться было больше, чем возможности вернуться. Я понимала, что возвращаюсь я тупо в ту же школу, в 11 класс, без всяких перспектив, в свой не такой большой город, в свою не очень обеспеченную семью, с непонятным будущем. А если я останусь там, там было столько возможностей! Начиная от моей семьи, где я жила, которая на полном серьезе меня хотела удочерить и уже договорилась об этом с моими родителями, потому что мои родители ради будущего дочери сказали «да, конечно».
И они категорически уговаривали меня остаться. Мне уже было 16 лет, это не то что от меня отказались. Да, да, оставайся, и нас всех перевезешь, как это обычно бывает. И там было всё решено с моим поступлением в университет. Я закончила там школу, поступила. Плюс еще у меня было предложение выйти замуж в таком юном возрасте. Короче говоря, захотела бы - не просто осталась бы, а совсем осталась.
Я не захотела. Вернулась. Практически все меня осуждали, практически не было людей, которые поняли бы мой поступок. 1996 год. Разгар какого-то страшного ада в России, без всяких перспектив. Только что президентом чуть не стал Зюганов, чуть не вернулись все в коммунизм. Война. Ужас. И я вот так возвращаюсь.
Но потом, когда я уже было студенткой, мне уже было 19, я снова прошла все эти тесты, для того чтобы уехать учиться туда в колледж. И я снова выиграла эту позицию. Мне уже прислали видео и разные буклеты, где именно, в каком колледже я буду учиться. И вот я должна улетать. И я мучительно раздумывала: лететь мне туда учиться или не лететь и остаться здесь?
У меня тогда уже тихонечко начиналась карьера, я тогда уже работала в местной телекомпании, я уже посылала свои сюжеты на федеральные каналы в Москву. Мой сюжет даже вышел первым у Михаила Осокина в вечернем выпуске на НТВ, что для меня было несусветным счастьем. В 19 лет, сидя в Краснодаре, вдруг твой сюжет на федеральном ТВ и им открывают выпуск.
И мне звонят. Звонят мне, например, 9 августа, а я должна летать, допустим, 17-го, и говорят мне: «Изменились планы, вы должны лететь послезавтра, т.е. завтра вы должны быть в Москве, а послезавтра уже в Вашингтоне». И я тут неожиданно для себя говорю: «А я могу отказаться?» - «От чего?» - «Я могу вообще не полететь и не учиться там?» - «Вы что, с ума сошли? Вы целый год проходили эти тесты, летали в Москву, тратили время, нервы, усилия». - «Я поняла, что я не хочу». - «А зачем вы это делали?» - «Наверное, я хотела проверить себя, смогу я или не смогу выиграть этот грант. Там же есть в очереди кто-то за мной? Допустим, 30 человек отобрали из 3 тысяч. Можно же послать 31-го». - «Есть, конечно, но пришлите нам все-таки письменный отказ». И я отказалась. И мой паспорт с уже стоящей студенческой американской визой еще год пролежал у них, потому что мне загранпаспорт был не нужен, я никуда не ездила.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А все-таки что стояло за решением в первый раз уехать и вернуться в Россию и второй раз так вот взять и отменить всё?
М. СИМОНЬЯН: В первый раз я просто очень скучала. Я поняла про себя, что я не могу жить не в России, если только это не вынужденная какая-то история, как была у людей в начале прошлого века, у наших с вами сограждан. Я чувствую себя несчастной, мне не хватает моей родины, как это ни пафосно звучит. Даже ни людей, ни семьи, а просто ощущения, что ты живешь у себя на родине - мне этого очень не хватало. Пока я не уехал, я этого о себе не знала. Но ты же в 15 лет не всё о себе знаешь. Я-то ехала с мыслью остаться. Эта вся история, что родители меня уговаривали и прочее, она была небеспочвенная, потому что мы все рассчитывали, что я останусь, закреплюсь и потом всех привезу. Знаете, армяне, куда приехали, всех своих за собой тащат, в том числе в Америку. А потом примерно то же самое: как я представила, что мне нужно теперь снова ехать и там жить год, два, 3-4, учиться в колледже, я поняла, что нет, а то я с ума сойду. И я осталась.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Когда вам в 25 лет предложили стать главным редактором и вы еще не приняли решение, вы помните, о чем вы подумали в первые секунды?
М. СИМОНЬЯН: Я подумала, что все эти люди сошли с ума, если честно. Я подумал, что, может, они не знают, сколько мне лет? У меня не так много времени было подумать. Знаете, как иногда у нас делают предложения, от которых нельзя отказаться. Или если отказаться, то времени у тебя на это немного. Я просто представила, а что будет самое худшее, что случится. Во-первых, мне показалось, что всё станет ясно в течение 3-6 месяцев, справляюсь я или не справляюсь.
Худшее, что может случиться, - да, я не справлюсь. Но возраст у меня такой, что я имею право на ошибку. С точки зрения репутационных, карьерных вещей, это не катастрофа - в 25 лет взять на себя что-то непосильное и ошибиться. Я подумала, что даже в этом случае это будет для меня очень полезной школой, что-то я из этого вынесу, даже если это будет отрицательный опыт, он всё равно будет положительным, по самому факту своего наличия. Я тогда работала в ВГТРК. Я пошла к Добродееву и прямо его спросила: «Если у меня не получится, смогу ли я вернуться на прежние свои условия?» Он сказал: «Да, конечно».
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: План «Б» вы себе подготовили.
М. СИМОНЬЯН: Да. И я сразу успокоилась, подумала: ну ОК, не получится - вернусь обратно репортером. Что я теряю? Зато попробую.
И. ВОРОБЬЕВА: Я всё время буду возвращаться назад. Зигзагом будем двигаться. Когда был еще Краснодар и когда еще была стажировка. В официальной биографии, которая есть в Интернете, написано, что вы ездили на машине «Ока». Вы сами водите?
М. СИМОНЬЯН: Да, сама.
И. ВОРОБЬЕВА: Не страшно было?
М. СИМОНЬЯН: Нет. Почему страшно? Я с 18 лет за рулем.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я ездила по Краснодарскому краю. Там довольно сложно и страшно водить.
М. СИМОНЬЯН: Вы не представляете себе, что такое ездить по Краснодарскому краю на «Оке». Мои друзья называли меня лягушонка в коробчонке. Ваши зрители не видят, но я маленького роста. И «Ока» маленькая. Не было выбора на самом деле. Мы с моим оператором начали делать репортажи для федеральных каналов. Для нас был единственный способ прорваться, сделать карьеру, получить корпункт и прочее - это делать очень много репортажей и стать заметными, чтобы без нас уже не могли обходиться, на тот момент канал РТР.
И. ВОРОБЬЕВА: Вы сами принимали решение, какой будете делать сюжет, куда поедете, куда не поедете?
М. СИМОНЬЯН: Нет. Я предлагала тему в Москву, они говорили, интересно или нет. А у моего оператора не было прав, и он не умел водить машину. А мы были вдвоем. Поэтому кто? Я ездила. Это было дивно. Очень было смешно. Той «Оке» на тот момент уже было почти 10 лет.
И. ВОРОБЬЕВА: После мопеда, на котором один из наших гостей без прав в дождь вез доктора, мне кажется, это второй по экстремальности случай.
М. СИМОНЬЯН: Вы не представляете, что происходило с этой «Окой». У нее всё время не открывались окна, они бесконечно ломались. А вы представляете, Краснодарский, +40, жарища, кондиционера, конечно, и в помине нет, и окна не открываются. Мы доезжали до любого светофора и стояли на светофоре как можно дольше, открывали двери и махали ими как вентилятором. Потом она имела привычку в самый неподходящий момент, когда мы в каких-то, как на Кубани говоря, Кучерях, в каких-то Ковалях и Плавнях и ночью - у нее вырубались фары. И всё, ты не можешь делать ничего.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А что вы в такой момент решали - остановиться? Или, может быть, будь проклят тот день, когда я сел за руль этого пылесоса.
М. СИМОНЬЯН: Остановиться и относиться к жизни философски. Ну, сейчас так, завтра будет по-другому.
И. ВОРОБЬЕВА: С рассветом мы всё увидим. Что же делать?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Как корреспондент вы ездили в том числе и в Чечню.
М. СИМОНЬЯН: Это было очень тяжелое решение.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Как вы решились поехать?
М. СИМОНЬЯН: Тяжело. Это был декабрь 1999-г, самая жесть. Насколько я помню, Грозный тогда еще не окружили целиком, почти окружили. И мы туда поехали. Мне 19 лет. Я ужасно хочу сделать карьеру. Что вы так на меня смотрите?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Вы едите туда по заданию?
М. СИМОНЬЯН: Меня вызвала - царствие ей небесное, совсем недавно умерла, тогда она была начальницей в этой телекомпании, где я работала, малюсенькая местная телекомпания, там работало от силы человек 30 всего, включая бухгалтерию и водителей. Она говорит: «Есть такая возможность - со знакомыми военными, нелегально, без аккредитации, без ничего, они просто втихаря возьмут с собой, - возможность поехать в Чечню. Поедешь?» Я сразу сказала да. Потом начала думать. А ехать надо завтра, как водится.
Причем я тогда заболевала, у меня была температура 38 с чем-то, у меня начинался грипп, а выезжать надо в 6 утра, на грузовых машинах, потом пересаживаться в Моздоке на БТРы, совершенно нелегально туда ехать, прячась на блокпостах от всех. Сказать, что мне было страшно, это ничего не сказать. Ужасно страшно. Во-первых, я не понимала, как я скажу об этом своим родителям. А у меня всегда были очень честные отношения с моими родителями. Мне кажется, это единственный случай в моей биографии, когда мне пришлось их обмануть. Я им сказала, что я выхожу в какое-то плавание на корабле где-то в Геленджике. Я же должна была объяснить, почему со мной нет связи. Никакой связи в Чечне, конечно, не было. Сказала, что связи не будет дней 10. Не переживайте, я привезу какой-нибудь мега-спецрепортаж про будни моряков.
Я вышла из телекомпании, пошла в церковь, долго там стояла, молилась и рыдала, ревела белугой. Выхожу из церкви и почему-то встречаю свою несложившуюся свекровь, маму моего первого бой-френда. Она меня видит и сразу: «Рита, что случилось? На тебе лица нет». А мне надо было хоть кому-то это рассказать. Я пошла к ней домой, пила чай, сказала, что вот такая история, я родителям не сказала, но если со мной что случиться, вы расскажите. Она, конечно, была знакома с моими родителями. Она меня напутствовала. И я уехала.
Но, несмотря на то, что это позитивно сказалось на моей карьере и всё было замечательно, в том смысле, что привезли хорошие репортажи, их тут же показали на каком-то из центральных каналов (и вообще, есть о чем поговорить на «Эхе Москвы», например), я сейчас считаю, что это было идиотское решение.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Идиотское, потому что опрометчивое?
М. СИМОНЬЯН: Шансов оттуда не вернуться у меня было ровно столько же, сколько шансов вернуться. Это было крайне опасно. То, с чем мы там в итоге столкнулись и что там с нами происходило, как это было организовано, куда мы попадали, какие там были обстрелы, возможности похищения… Каждый день был по лезвию бритвы, на волоске. Я сейчас считаю, что это было 50 на 50. То, что я оттуда вернулась, это случайность. Если бы не вернулась, тоже была бы случайность. И шансы у этих случайностей были равны.
И. ВОРОБЬЕВА: А вот сейчас, когда корреспонденты Russia Today уезжают в горячие точки, в том числе девушки, вы принимаете решение: она поедет, а эта не поедет?
М. СИМОНЬЯН: Нет. Они сами принимают решение. У нас люди в горячие точки ездят исключительно добровольно.
И. ВОРОБЬЕВА: Вы, может быть, кого-то не пускаете? Видите, что туда лезть нельзя.
М. СИМОНЬЯН: Есть точки, куда не поехать нельзя, та же Сирия. Как туда можно не поехать? Но если бы туда никто не вызвался добровольцем, никто бы не поехать. Я бы скорее согласилась на то, что у нас будут провальные эфиры, чем заставить кого-то. Есть еще третий вариант - нанять кого-то другого, кто поедет. Это всегда можно сделать. Это всегда остается на их усмотрение. Все люди, кто у нас ездят в горячие точки, я уверена, что у нас на телевидении такой подготовки, как у наших ребят… ну, не будем говорить, что ни у кого нет, потому что я не отвечаю за других, но у наших ребят подготовка колоссальная.
У них у всех есть военная страховка, они все экипированы с ног до головы лучшими способами самозащиты, которые только могут быть для журналистов, от бронежилетов до специальных комплектов. Самое главное - они прошли курсы поведения на войне и российские («Бастион» и прочие), и очень хорошие курсы в Лондоне. Они подготовлены настолько, насколько это вообще возможно.
Подготовиться лучше нельзя. Можно просто отказаться от этой профессии, не быть военным репортером и не брать на себя этот риск. Это их право всегда. Но есть люди, которые этим живут и очень этого хотят. Вот наша журналистка Маша Финошина, она в последний раз проторчала 52 дня подряд, и я ей звонила и говорила: «Маша, давайте уже возвращаться». А она говорила: «Нет, еще нужно». Так вот головы устроены у некоторых людей. Это их работа, это их профессия. Это здорово на самом деле. Мы же не удивляемся, что военные идут на войну. Военный репортер в каком-то смысле тоже военный, человек выбрал себе эту стезю.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Когда сейчас мы ждем новостей про Дениса Синякова… Что работа, что не работа, где ты работаешь и как будет восприниматься твоя работа, в какой момент тебя как журналиста обвинят в том, что ты не журналист, а ты сторона.
М. СИМОНЬЯН: На любой войне шансы этого огромны. Я сейчас не беру ситуацию с Денисом Синяковым, он был не на войне, это другая история. Но если мы возвращаемся к нашим ребятам, абсолютно очевидно, что даже просто по самому факту, что ты из России, тебя в той же Сирии боевики просто зацепят - и до свидания. Потому что Россия их не поддерживает, они очень злые на Россию.
И. ВОРОБЬЕВА: Там везде написано Russia Today.
М. СИМОНЬЯН: Да. Ребята знают. Где не нужно, они не показывают, что они Russia Today или Русия аль-Яум, но, тем не менее, это же может как-то выясниться. В общем, это всё опасно. Поэтому только добровольно и только с подготовкой.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Мы сейчас сделаем перерыв, после чего продолжится программа «Разбор полета», в которой сегодня выступает главный редактор телеканала Russia Today Маргарита Симоньян. Мы поговорим о ваших других решениях. И про Беслан, я думаю, обязательно надо будет поговорить. Оставайтесь с нами, мы скоро вернемся.
Полный текст программы: http://echo.msk.ru/programs/razbor_poleta/1198971-echo/#element-text