На прошлой неделе один руководитель крайне оппозиционного СМИ в разговоре, свидетелем которому была не только я, заявил, что роман «Машинка и Велик» - это великая русская литература. Могу предположить, что означенный человек имеет собственное представление о том, как на самом деле зовут Натана Дубовицкого, и к тому, который на самом деле, никаких симпатий не испытывает, в силу противоположности взглядов на прекрасное, ну, и вообще исторически. Я о великой русской литературе судить не берусь, ибо профан, а с властителями либеральных умов спорить не буду, ибо себе дороже. Лучше я напишу на «Машинку и Велик» собственную рецензию. Натан Дубовицкий, помнится, украсил обложку моей первой книжки «В Москву», и черной благодарностью было бы не отплатить тем же, кем бы Дубовицкий ни был на самом деле.
Будучи профаном, литературу я оцениваю всего с нескольких незамысловатых позиций. Первая - интересно мне это читать или неинтересно. Так вот, читать «Машинку и Велик» было на удивление интересно. На удивление - потому что я не большой любитель постмодернизма, магического реализма борхесовского толка (мы как-то говорили с автором, что все люди, возможно, делятся на тех, кому ближе Борхес, и тех, кому - Маркес, так вот ему - Борхес, а Маркес - мне) филигранных замысловатостей, легко утомляюсь поисками второго, третьего и четвертого дна и днища и блужданием по свежеокрашенным лабиринтам идей и сюжетов. Я всегда обходилась добротным седым реализмом, предпочтительно русским. Но «Машинка и Велик», на удивление, оказалась захватывающей историей, настоящим правильно выстроенным детективом, с очевидной продуманной внутренней драматургией, своевременными интригующими паузами, героями, за судьбами которых интересно следить, новыми героями, которые еще интереснее, и, как положено, неожиданной развязкой, о которой совершенно невозможно догадаться ни в начале книге, ни в середине, ни даже сильно ближе к концу.
Строго говоря, по «Машинке и Велику» можно написать сценарий никакого не авторского, а вполне себе зрительского кино, потому что у книги есть очевидное действие, сюжет, его можно пересказать в нескольких предложениях, не будучи вынужденным прибегать к конструкциям, вроде «Ну это о том, как его внутренний мир, соприкасаясь как бы даже не с внешним, а с видимостью внешнего - в общем, ты прочитай, сам увидишь!» Нет, в «Машинке» четко понятно, что это за история, кто ее герои, как она началась и чем закончилась.
Кстати, автор, многажды говоривший, что не любит книг с закрытым концом, а любит конец открытый, чтобы читатель мог додумать все сам, в собственной книге этого счастливо избежал, закончив детектив так, как детективу заканчиваться и положено - однозначным и сногсшибательным ответом на вопрос, кто убийца (в данном случае, не просто убийца, а богомерзкий маньяк-педофил).
На мысль о сценарии наводит еще и то, что в книге есть прямо готовые сцены с отчетливым видео- и даже аудиорядом, как, например, чудесная сцена в полиции, где собравшиеся обсуждают пропажу ребенка, а из плеера вещает кем-то забытая аудиокнига Достоевского.
В «Машинке и Велике» есть, где и прослезиться, совсем не постмодернистски, что с головой выдает в авторе русского человека, воспитанного Толстым и все тем же Федор Михалычем. Я не сдержалась ближе к концу книги, когда решалась судьба моряков «Курска» - воскрешать их или нет, и они, мертвые, разговаривали с живыми. «Офицер, щеки которого были бы не фиолетовы, а румяны; у которого были бы глаза, которых сейчас нет, да не простые глаза, а такие, что смущали бы, а то и сводили бы с ума всех девушек в гарнизонном городке, во всех портах планеты на родине в глубоко сухопутном Тамбове и в Москве, куда бы он непременно поступил бы учиться в академию генерального штаба; который родил бы и вырастил во весь великий русский рост красивых детей от красивой жены; которому светила бы спереди предстоящая блистательная судьба, если бы он только был жив, если бы был жив, но он был мертв…»
Второй незамысловатый критерий, с которым я подхожу к литературе - красиво ли написано. Собственно, детективы я поэтому и не читаю обычно - мне скучно просто узнать, с чего началось и чем закончилось, а хочется посмаковать какую-нибудь метафору, восхититься какой-нибудь скрытой аллюзией, поузнавать цитаты, поразгадывать шарадки - все эти прелести постмодернизма, хоть я его и не очень. Дубовицкий из всех, кто пишет у нас в наше время, наверное, главный мастер разбросать внутри текста красот, именуемых не подходящим им словом «тропы»: метафор и метонимий, - поэтических переливов, журчащих аллитераций, перепевов, перифраз. Все это делает прозу Дубовицкого больше поэзией, чем прозой: «Поле, русское поле! Кто не летел по нему, как по небу, по пролитому на землю забродившему сладкому небу…», «Велик долго не мог уснуть, укладывая в голове так и норовивший вылезти наружу большой секрет…» «Несчастья массивны и потому имеют свойство притягивать близлежащие судьбы и крепко удерживать их на долгих безысходных орбитах», «монотонную многотонную тоску».
В книге есть, как всегда у Дубовицкого, вызывающе циничные констатации - их было достаточно и в «Околоноля», и здесь - вот, к примеру, неожиданный гимн предательству: «Если бы Иуда не предал Христа, если бы Петр не отрекся трижды от него, не было бы ни евангелия, ни христианства… Если бы люди не предавали своих убеждений, не отрекались от вер, не изменяли идеалам, не нарушали присяг, не преступали клятв, они б до сих пор жили в пещерах и поклонялись идолам».
Как и в «Околоноля», автор расставляет по тексту достаточно замочных скважин, заглянув в которые, можно догадаться, кто он на самом деле, ну, или Дубовицкий намеренно заставляет нас так думать - «…давным-давно, когда еще был у меня мое детство, бродил я из дома, из деревни Солнцево в деревню Зимарово...»
Любителям филигранной словесной игры есть, чем насладиться, на каждой странице «Машинки и Велика», но самое прекрасное в книге - не то, что ее интересно читать и смотрится она как увлекательное кино, не постмодернистские пародийные игры и пересмешничество, не все новые аллитерации, которым удивляешься, потому что кажется, что они давно в русском языке должны бы закончиться, не это все, а вот это стихотворение.
Ты умерла - вся.
Умерла: опрятная старушка, глуховатая,
Просящаяся ко мне в
Гости громким жалостливым
Голосом и смиренно вздыхающая
После вежливого отказа;
Умерла: строгая учительница,
Боящаяся выйти на пенсию,
Потому что не
Будет хватать денег для посылки
Мне и сестре;
Умерла: живучая, жесткая женщина,
Дважды разведенная, однажды
Овдовевшая, плачущая
От фильмов про любовь;
Умерла: провинциальная
Красавица, знакомящая
Меня с отчимом, говорящая ему
«Моего сына могу наказывать только я»;
Умерла: веселая девушка,
Студентка, влюбленная в моего
Отца, хохочущая с ним о чем-то,
Набросившая на плечи его
Лейтенантский китель;
Умерла: шестилетняя деревенская
Девочка, сфотографированная
На берегу серенькой речки,
Посередине сирени, недалеко от войны
(Я в детстве бывал в этих местах,
Гостил у бабушки, ты как-то
Сфотографировала меня
На другом берегу этой речки.
Теперь мы оба стоим там вне времени,
Ты на одном берегу, я на другом,
Девочка и мальчик, разделенный
Уездным Стиксом);
Умерла: третья дочка рязанской
Крестьянки и моего деда, плотника,
Пасечника, солдата.
Умерла: ты.
Теперь - ты знаешь.
Теперь - отпусти».
Это стихотворение написано на смерть матери. Я прямо вижу эту старушку, которую не позвали в гости, и чудовищно жалко и ее, и сына. Я привела только часть стихотворения. Целиком - прочитайте все сами.