Пиво, кукуруз!
Моя новая колонка, на этот раз - для Bosco.
Пиво, кукуруз!
Лёжа на пляже в Хайянисе, белой жемчужине безудержного Кейп-Кода, невозможно писать об Адлере. Но придётся. Пообещала Юле Бордовских колонку. А Юля Бордовских - это та женщина, глядя на которую ещё в спортивных выпусках НТВ, мой экс говорил, что женится только на ней. Разве можно такую женщину подвести?
Вот только что, пока я сижу и пишу про Бордовских, в тёплые волны Атлантики забежало штук пятьдесят темнокожих подростков, прямо в одежде. Встали в круг и орут госпелы. А ведь могли бы траву курить в подворотне. Никогда вы такого в Адлере не увидите.
Хотя недостатка в темнокожих в Адлере тоже нет.
Первым делом на пляже вы встретите семью белозубых беженцев - Кевора и Анаит. Кевор носит туда-сюда холодное пиво «Котайк», водрузив челночную сумку на чёрные плечи.
Анаит тащит за ним кукурузу и соль. На этом пляже я вижу их каждое лето не первый год.
- Сколько можно надрываться, братья армяне? - говорю я им. - Всех денег не заработаешь!
- Всё, сестричка, последний год, - отвечает Кевор, опуская сумку на камни, чтоб передохнуть. - Вот сын диплом получит
(сатана, заткни уши!), и мы домой поедем.
- Ты думаешь, мы зачем тут целый день ходим, орём «пиво, кукуруз, пиво, кукуруз»? Потому что сын у нас в Москве учится. Тому дай, этому дай, туда-сюда дай - вот целое лето на эти «дай» и работаем. Но мы его в октябре женим (сатана, заткни уши!), и дальше он сам. А мы в Гюмри поедем, домой. Там такой виноград в Гюмри, абрикос такой… - мечтательно говорит Анаит.
- Почём кукуруза? - кричат ей от кромки воды.
- Иду, сестричка, иду, для тебя самый вкусный, самый дешёвый! - спохватывается Анаит.
Из-за волнореза появляется целый выводок темнокожих - мой брат Фауст и его семья. Я уже писала, что, когда жена Фауста была беременна третьим, он собирался назвать сына Лионелем. Жена родила. Но к этому времени до Адлера докатился Интернет. И Фаусту кто-то дал почитать мою колонку. В общем, сына он Лионелем называть не стал.
Вместо этого мой брат Фауст назвал сына Фаустом. В честь себя.
- Что гуляешь? - кричу я брату. - Коровник Олимпстрою продали - денег много стало? Халява, ловись?
- Сатана, заткни уши! - крестится Фауст, чтобы не сглазили. - А ты не завидуй чужому счастью! - дерзит брат.
- Фауст! - повышаю я голос, и брат пугается по старой привычке пугаться старших сестёр ещё с тех пор, как ему было
три.
- Ну, мы тут просто с Гамлетом поспорили, кто с волнореза дальше плюнет, - объясняет Фауст.
- На что спорили?
- Не хочу тебе говорить. Ты в своём колонка напишешь, вся Москва надо мной ржать будет.
- Не скажешь - ты мне больше не брат, - я снова повышаю голос.
Фауст вздыхает.
- Поспорили, что кто проиграет, тот к Нубарику в кафе забежит, заорёт: «Вы все козлы, а я - олимпийский мишка!» - и убежит, - смущённо докладывает Фауст.
Его старшие дети обнимают папу за волосатые ноги.
- Скажи, а твой друг Гамлет сына тоже Гамлетом назвал?
- Нет! Он что, идиот?! Ему рассказали, что Гамлет - это был такой принц, который погнал и с мёртвым отцом разговаривал. Он сына Владимом назвал. В честь Путина и Медведева.
По деревянным мосткам спускается дядь Арут - ещё один из моих безмятежных родственников. Безмятежных настолько, что из них можно делать даже не гвозди, а железобетонные сваи для олимпийских объектов.
Дядь Арут непривычно мрачен.
- Что случилось, дядь-джан? - говорим мы с Фаустом. - Сын опять девочку из Пицунды украл?
- Хуже! - буркает дядь Арут. - К этим Куратянам больше никогда не пойду! Они разве армяне? Они разве люди? Сволочи они, а не армяне! Бараны они, а не люди!
- Что они сделали, дядь Арут? На свадьбу не пригласили? Барашка резать не позвали?
- Хуже! Вчера зашёл я к этому Куратяну (чтобы чёрные собаки нагадили его дедушке у порога!), а у него кукушка на стене висит, в часах, кукует. Ку-ку! Ку-ку! - язвительно передразнивает дядь Арут. - И этот Куратян (чтобы язык его присох ко лбу умершего в пятницу!) ей говорит: «Кукушка-кукушка, сколько Аруту Дипуляну жить осталось?» И эта кукушка (чтобы она одних дочерей рожала, и все дочери в Гумарию замуж вышли!) два раза кукукнула и молчит! Два года! Два года мне жить осталось! Я даже до Олимпиады
не доживу!
- Что ты расстраиваешься, дядь Арут?! - успокаивает Фауст. - До Олимпиады никто не доживёт. Ты забыл, что в следующем году конец света? Все, кто Олимпиаду строят, только на это и рассчитывают.
- Объясни мне, зачем я английский учу, если я до Олимпиады не доживу? Я же думал, буду таксовать, немцев возить, по-английски говорить, заработаю денег - красивый высокий забор себе поставлю.
Чтобы Куратяны не видели, как я по двору хожу, не в свои дела не лезли. А тут - два года!
- Дядь-джан, такие, как ты, бессмертны, - успокаиваю я.
Он не слышит.
- Кукушку себе завёл! Аристократ! Как в Россию к сестре съездил - жить научился, можно подумать! Целыми днями нудит про какой-то кризис, про какую-то Америку - бурчит и бурчит, как моего дедушки задница! Имел я в виду его характер и его породу! Лучше бы дочерей своих рамка держал. Одну вчера видел - в магазин пошла в короткой юбке, губы накрашенные - если б не усы, я вообще бы подумал, что бздышка!
- А твоя-то родила? - спрашиваю я.
- Родила. Мальчика.
- Как назвали? - я заранее опасаюсь ответа.
- В честь Олимпиады. Леопардом.
- Кстати, кто-нибудь знает, что такое леопард? - спрашивает Фауст.
Я вздыхаю. Объясняю:
- Это местная фауна. Как дельфин. Только с шерстью.
- Мать моя, кошмар какой! Так это они моего внука волосатым дельфином назвали? - ужасается дядь Арут.
- Так это мы волосатого дельфина символом Олимпиады выбрали? - ещё больше ужасается Фауст.
Вдруг из кафе Нубарика в сторону пляжа выбегает Гайкушка - моя безмятежная тётка.
- Ааааа! - орёт безмятежная тётка на весь пляж. - Кто здесь врач есть, бабушка Гилварт в обморок упала! Прямо в кастрюлю с толма!
- Скорую вызвали? - вскакиваем мы.
- Что твоя скорая сделает? Скажет: «Ваша бабка ещё жива до сих пор? Мы её пять лет назад от шестого инфаркта откачивали, откачивайте теперь сами!»
И тут бабушка Гилварт, вытирая с чёрного платья варёные виноградные листья, появляется на мостках. Посмотрев на пляж с осуждением, она поднимает вверх свою бамбуковую палку и грозит ею тому берегу моря. Где, как известно, находится Турция.
- Фффух. Жива. Не прими, Господи, за излишество, - говорим мы хором.
- Так отчего она в обморок-то упала? - уточняю я.
- Из-за тебя, между прочим!
- Да я и не видела её со вчера, - удивляюсь я.
- Ты представляешь, только сегодня утром я сказала: «Если бабушка Гилварт узнает, что наша Маргарита курит, в обморок упадёт». И Фауста дочка (съест она у меня копчёных червей!) это услышала, никому ничего не сказала, а сейчас прибежала к ней и говорит: «Бабушка Гилварт, я тебе секрет скажу: наша Маргарита курит!» Я на неё ору: «Зачем ты это сделала, прыщик куриный?» А она говорит: «Прости, тётя Гая, но я так хотела посмотреть, как бабушка Гилварт в обморок упадёт!»
Напомню, всё это я вспоминаю, лежа на пляже в Хайянисе. Справа от меня ветер треплет розовые кудельки на головах двух загорелых старушек. Жирный мальчик - видимо правнук - капризничает:
- Я не хочу сидеть рядом с водорослями, они грязные!
- Они всю жизнь были в воде, они очень чистые, - логически рассуждает старушка.
- Я хочу свой бутерброд! - продолжает ныть жирный мальчик.
- Ничем не могу тебе помочь, - сообщает старушка. - За твою еду отвечает твоя мать. А она в данный момент плавает вот в этом океане.
- Бабушка, но он в сумке, дай мне его!
- Повторяю, я ничем не могу тебе помочь. Если твою мать не сожрёт акула, она вернётся и накормит тебя.
Жирный мальчик вытирает слёзы с коричневых щёк. Бабушка мажет голени тонким слоем крема от загара.
- Как твоя вечеринка, Грейс? - интересуется вторая старушка из-под вислой соломенной шляпы.
- Омерзительно, Дороти. Уинсоны снова весь вечер меня раздражали.
- Зачем же ты их приглашаешь, Грейс? Они же всегда тебя раздражают.
- Но что же я сделаю, если они - мои единственные друзья, - объясняет Грейс.
Атлантический бриз треплет старательные кудельки бабушки Грейс так же, как черноморский треплет чёрный
платок нашей бабушки Гилварт.
Да и вообще Хайянис от Адлера отличается, в принципе, только одним. В Хайянисе нам приходилось сливать светлое пиво в пластиковые бутылочки из-под холодного чая, а в Адлере не приходится. Пей себе на здоровье «Котайк», который приносит Кевор, прямо на пляже. Но это ведь ненадолго, да? Курить вот уже запретили, скоро и «Котайк» запретят, и Кевора, понаедут немцы, и питерцы, и загорелая Грейс вместе с правнуком, даже госпелы кто-то начнет распевать… И наступит нашему Адлеру
полный, необратимый Хайянис.
P. S. Вчера позвонила сестра. Сказала: «Погоды нет, отдыхающих нет, торговли нет. Если напишешь про Адлер что-нибудь смешное - прокляну!»
Пиво, кукуруз!
Лёжа на пляже в Хайянисе, белой жемчужине безудержного Кейп-Кода, невозможно писать об Адлере. Но придётся. Пообещала Юле Бордовских колонку. А Юля Бордовских - это та женщина, глядя на которую ещё в спортивных выпусках НТВ, мой экс говорил, что женится только на ней. Разве можно такую женщину подвести?
Вот только что, пока я сижу и пишу про Бордовских, в тёплые волны Атлантики забежало штук пятьдесят темнокожих подростков, прямо в одежде. Встали в круг и орут госпелы. А ведь могли бы траву курить в подворотне. Никогда вы такого в Адлере не увидите.
Хотя недостатка в темнокожих в Адлере тоже нет.
Первым делом на пляже вы встретите семью белозубых беженцев - Кевора и Анаит. Кевор носит туда-сюда холодное пиво «Котайк», водрузив челночную сумку на чёрные плечи.
Анаит тащит за ним кукурузу и соль. На этом пляже я вижу их каждое лето не первый год.
- Сколько можно надрываться, братья армяне? - говорю я им. - Всех денег не заработаешь!
- Всё, сестричка, последний год, - отвечает Кевор, опуская сумку на камни, чтоб передохнуть. - Вот сын диплом получит
(сатана, заткни уши!), и мы домой поедем.
- Ты думаешь, мы зачем тут целый день ходим, орём «пиво, кукуруз, пиво, кукуруз»? Потому что сын у нас в Москве учится. Тому дай, этому дай, туда-сюда дай - вот целое лето на эти «дай» и работаем. Но мы его в октябре женим (сатана, заткни уши!), и дальше он сам. А мы в Гюмри поедем, домой. Там такой виноград в Гюмри, абрикос такой… - мечтательно говорит Анаит.
- Почём кукуруза? - кричат ей от кромки воды.
- Иду, сестричка, иду, для тебя самый вкусный, самый дешёвый! - спохватывается Анаит.
Из-за волнореза появляется целый выводок темнокожих - мой брат Фауст и его семья. Я уже писала, что, когда жена Фауста была беременна третьим, он собирался назвать сына Лионелем. Жена родила. Но к этому времени до Адлера докатился Интернет. И Фаусту кто-то дал почитать мою колонку. В общем, сына он Лионелем называть не стал.
Вместо этого мой брат Фауст назвал сына Фаустом. В честь себя.
- Что гуляешь? - кричу я брату. - Коровник Олимпстрою продали - денег много стало? Халява, ловись?
- Сатана, заткни уши! - крестится Фауст, чтобы не сглазили. - А ты не завидуй чужому счастью! - дерзит брат.
- Фауст! - повышаю я голос, и брат пугается по старой привычке пугаться старших сестёр ещё с тех пор, как ему было
три.
- Ну, мы тут просто с Гамлетом поспорили, кто с волнореза дальше плюнет, - объясняет Фауст.
- На что спорили?
- Не хочу тебе говорить. Ты в своём колонка напишешь, вся Москва надо мной ржать будет.
- Не скажешь - ты мне больше не брат, - я снова повышаю голос.
Фауст вздыхает.
- Поспорили, что кто проиграет, тот к Нубарику в кафе забежит, заорёт: «Вы все козлы, а я - олимпийский мишка!» - и убежит, - смущённо докладывает Фауст.
Его старшие дети обнимают папу за волосатые ноги.
- Скажи, а твой друг Гамлет сына тоже Гамлетом назвал?
- Нет! Он что, идиот?! Ему рассказали, что Гамлет - это был такой принц, который погнал и с мёртвым отцом разговаривал. Он сына Владимом назвал. В честь Путина и Медведева.
По деревянным мосткам спускается дядь Арут - ещё один из моих безмятежных родственников. Безмятежных настолько, что из них можно делать даже не гвозди, а железобетонные сваи для олимпийских объектов.
Дядь Арут непривычно мрачен.
- Что случилось, дядь-джан? - говорим мы с Фаустом. - Сын опять девочку из Пицунды украл?
- Хуже! - буркает дядь Арут. - К этим Куратянам больше никогда не пойду! Они разве армяне? Они разве люди? Сволочи они, а не армяне! Бараны они, а не люди!
- Что они сделали, дядь Арут? На свадьбу не пригласили? Барашка резать не позвали?
- Хуже! Вчера зашёл я к этому Куратяну (чтобы чёрные собаки нагадили его дедушке у порога!), а у него кукушка на стене висит, в часах, кукует. Ку-ку! Ку-ку! - язвительно передразнивает дядь Арут. - И этот Куратян (чтобы язык его присох ко лбу умершего в пятницу!) ей говорит: «Кукушка-кукушка, сколько Аруту Дипуляну жить осталось?» И эта кукушка (чтобы она одних дочерей рожала, и все дочери в Гумарию замуж вышли!) два раза кукукнула и молчит! Два года! Два года мне жить осталось! Я даже до Олимпиады
не доживу!
- Что ты расстраиваешься, дядь Арут?! - успокаивает Фауст. - До Олимпиады никто не доживёт. Ты забыл, что в следующем году конец света? Все, кто Олимпиаду строят, только на это и рассчитывают.
- Объясни мне, зачем я английский учу, если я до Олимпиады не доживу? Я же думал, буду таксовать, немцев возить, по-английски говорить, заработаю денег - красивый высокий забор себе поставлю.
Чтобы Куратяны не видели, как я по двору хожу, не в свои дела не лезли. А тут - два года!
- Дядь-джан, такие, как ты, бессмертны, - успокаиваю я.
Он не слышит.
- Кукушку себе завёл! Аристократ! Как в Россию к сестре съездил - жить научился, можно подумать! Целыми днями нудит про какой-то кризис, про какую-то Америку - бурчит и бурчит, как моего дедушки задница! Имел я в виду его характер и его породу! Лучше бы дочерей своих рамка держал. Одну вчера видел - в магазин пошла в короткой юбке, губы накрашенные - если б не усы, я вообще бы подумал, что бздышка!
- А твоя-то родила? - спрашиваю я.
- Родила. Мальчика.
- Как назвали? - я заранее опасаюсь ответа.
- В честь Олимпиады. Леопардом.
- Кстати, кто-нибудь знает, что такое леопард? - спрашивает Фауст.
Я вздыхаю. Объясняю:
- Это местная фауна. Как дельфин. Только с шерстью.
- Мать моя, кошмар какой! Так это они моего внука волосатым дельфином назвали? - ужасается дядь Арут.
- Так это мы волосатого дельфина символом Олимпиады выбрали? - ещё больше ужасается Фауст.
Вдруг из кафе Нубарика в сторону пляжа выбегает Гайкушка - моя безмятежная тётка.
- Ааааа! - орёт безмятежная тётка на весь пляж. - Кто здесь врач есть, бабушка Гилварт в обморок упала! Прямо в кастрюлю с толма!
- Скорую вызвали? - вскакиваем мы.
- Что твоя скорая сделает? Скажет: «Ваша бабка ещё жива до сих пор? Мы её пять лет назад от шестого инфаркта откачивали, откачивайте теперь сами!»
И тут бабушка Гилварт, вытирая с чёрного платья варёные виноградные листья, появляется на мостках. Посмотрев на пляж с осуждением, она поднимает вверх свою бамбуковую палку и грозит ею тому берегу моря. Где, как известно, находится Турция.
- Фффух. Жива. Не прими, Господи, за излишество, - говорим мы хором.
- Так отчего она в обморок-то упала? - уточняю я.
- Из-за тебя, между прочим!
- Да я и не видела её со вчера, - удивляюсь я.
- Ты представляешь, только сегодня утром я сказала: «Если бабушка Гилварт узнает, что наша Маргарита курит, в обморок упадёт». И Фауста дочка (съест она у меня копчёных червей!) это услышала, никому ничего не сказала, а сейчас прибежала к ней и говорит: «Бабушка Гилварт, я тебе секрет скажу: наша Маргарита курит!» Я на неё ору: «Зачем ты это сделала, прыщик куриный?» А она говорит: «Прости, тётя Гая, но я так хотела посмотреть, как бабушка Гилварт в обморок упадёт!»
Напомню, всё это я вспоминаю, лежа на пляже в Хайянисе. Справа от меня ветер треплет розовые кудельки на головах двух загорелых старушек. Жирный мальчик - видимо правнук - капризничает:
- Я не хочу сидеть рядом с водорослями, они грязные!
- Они всю жизнь были в воде, они очень чистые, - логически рассуждает старушка.
- Я хочу свой бутерброд! - продолжает ныть жирный мальчик.
- Ничем не могу тебе помочь, - сообщает старушка. - За твою еду отвечает твоя мать. А она в данный момент плавает вот в этом океане.
- Бабушка, но он в сумке, дай мне его!
- Повторяю, я ничем не могу тебе помочь. Если твою мать не сожрёт акула, она вернётся и накормит тебя.
Жирный мальчик вытирает слёзы с коричневых щёк. Бабушка мажет голени тонким слоем крема от загара.
- Как твоя вечеринка, Грейс? - интересуется вторая старушка из-под вислой соломенной шляпы.
- Омерзительно, Дороти. Уинсоны снова весь вечер меня раздражали.
- Зачем же ты их приглашаешь, Грейс? Они же всегда тебя раздражают.
- Но что же я сделаю, если они - мои единственные друзья, - объясняет Грейс.
Атлантический бриз треплет старательные кудельки бабушки Грейс так же, как черноморский треплет чёрный
платок нашей бабушки Гилварт.
Да и вообще Хайянис от Адлера отличается, в принципе, только одним. В Хайянисе нам приходилось сливать светлое пиво в пластиковые бутылочки из-под холодного чая, а в Адлере не приходится. Пей себе на здоровье «Котайк», который приносит Кевор, прямо на пляже. Но это ведь ненадолго, да? Курить вот уже запретили, скоро и «Котайк» запретят, и Кевора, понаедут немцы, и питерцы, и загорелая Грейс вместе с правнуком, даже госпелы кто-то начнет распевать… И наступит нашему Адлеру
полный, необратимый Хайянис.
P. S. Вчера позвонила сестра. Сказала: «Погоды нет, отдыхающих нет, торговли нет. Если напишешь про Адлер что-нибудь смешное - прокляну!»