Непобедимые, летающие в космос люди.
Первого мая я повела в ресторан подругу детства Анжелку. Ей было как-то тоскливо, а я это не люблю. Мы сидели прямо у моря, грызли только что выловленную барабульку, смотрели, как сумасшедшие питерские ныряют в пятнадцатиградусные темно-серые волны. Сидим, грустим о былом. То и дело к нам подсаживаются родственники, проходившие мимо. Когда родственников - полгорода, всегда так.
Заходит, между прочим, и наш младший брат. Шлепает об стол пластиковой бутылкой собственного вина и говорит:
-- Бен Ладена убили, что не празднуете?
-- Врут, наверное, -- зевает Анжелка. - Про Джеки Чана тоже говорили, что умер.
Брат лезет ко мне здороваться.
-- Не обнимай его! - предупреждает Анжелка. - Он хочет сына Лионеллем назвать.
Моего брата зовут Фауст. Что было в голове у его матери - для нас загадка.
Жена Фауста ждет третьего. Отомстить за ошибки бабушки почему-то решили именно этому ребенку.
-- Почему Лионеллем? - косточка от барабульки застревает у меня в десне.
-- Потому что он будет великий футболист! - объявляет Фауст. - Мы тут все продадим, гостиницу продадим, и мойку, и даже аудиосистему, которую я новую взял, и уедем все в Барселону. Я ему уже даже форму купил!
-- А на каком месяце Рузанка? - интересуюсь я.
-- На третьем. Я купил ему форму сборной России. Но играть он будет за сборную Испании. И звать его будут Лионелль.
-- А УЗИ уже делали, точно знаете, что мальчик? - спрашиваю я.
-- Нет, какое УЗИ, это в Хосту надо ехать. Я без УЗИ знаю, что мой сын будет великий футболист Леонелль Фаустович Сирунянц.
Ресторанная кошка выныривает из-под стола и смотрит на Фауста с недоумением. Он наливает себе еще.
-- Я вам рассказывал, как у меня в армии солдат украли? - как обычно после второго стакана спрашивает Фауст и, не дожидаясь ответа, хвастается:
-- Я же, короче, границу охранял. На заставе, в горах. Щас не скажу, что и где, а то эта женщина сестра называется - все записывает, потом в своем колонке все напишет, мне тут дом сожгут. Короче, я служил в горах, и официальная боеспособность нашей заставы была две с половиной минуты.
-- Это что значит? - лениво спрашивает Анжелка, выщипывая идеальную левую бровь.
-- Значит, если бы враг пришел, мы продержались бы две с половиной минуты.
-- А потом что?
-- Потом - жопа, -- признается брат. -- Мы об этом знали, но враг не должен был знать. А так как на заставе был я, то боеспособность была вообще две минуты.
-- Да, я помню, как твоя матушка бегала по деревне и орала: «Все, можете спать спокойно! Граница на замке - Фауста в горы перевели!», -- говорит Анжелка.
-- Короче, я с этой армии все время сбегал.
-- Из армии, -- умничаю я.
-- Из армии, да. Меня прапорщик очень любил. У нас там прапорщик был - двенадцать контузий. Официально две, но я думаю - точно двенадцать. Он все время говорил: «Вот смотрю я на тебя, сержант Сирунянц, и думаю, что ты - турецкий шпион». Я ему говорю: «Да с какого перепоя?» А он говорит: «Ну вот я же смотрю на рядового Петрова и не думаю, что он турецкий шпион!» Я ему баню строил в Красной Поляне. В город ездил, кафель ему покупал. В эту баню теперь иностранцы приезжают, отдыхают там культурно, очень дорого все, ни проституток, ничего. Я сам кафель клал. То есть ложил, - испуганно поправляется брат. - Короче, раз пошли мы на дальний рубеж, восемь бойцов, я за старшего. Привел я их, расставил по позициям и заснул. А они должны были четыре часа на этих позициях стоять. Просыпаюсь часа через два - смотрю, солдата, который рядом со мной стоял, нету. Я на другую позицию - и там нету. Я туда-сюда побежал-прибежал - нету солдат! Пиииии-пи! - не скрывает эмоций Фауст.
-- Господи, один брат у подружки - и тот идиот, -- говорит Анжелка. (На самом деле, у нас тридцать шесть братьев, если не считать четвероюродных).
Фауст продолжает:
-- Бегаю, ору: «Козлы, выходите, я вашу мамину маму! Парррву!» А сам понимаю - все, нету. Думаю, епа мать, абхазы украли! Хотя на хера они абхазам нужны, я даже не подумал. Сел, закурил, считаю в уме, сколько лет мне дадут. Мне два месяца служить осталось, а я солдат проспал. Сижу. Решил - буду говорить, что не спал, отбивался. В штаны чуть не наложил, как испугался!
-- Неужели мой брат - трус? - строго спрашиваю я.
-- Очень трус! - с жаром отвечает Фауст. - И тут я вспомнил одну вещь. На этом дальнем рубеже как раз должна была тренироваться ДШМГ. Десантная штурмовая мобильная группа. Звери! В маскировочных халатах, вот такие штаны, пулеметы. Одни дагестанцы там служили. А я там одного знал, Шахмурдина. Шах погоняло. И я пошел их искать. Думаю, попрошу Шаха помочь мне моих солдат отбить. И иду, короче, уже почти дошел до их базы - смотрю, прямо в лесу мои солдаты! Стоят, к деревьям привязанные, сука, все живые.
-- Вот скажи, Фауст, ты дебилом родился или уже стал с возрастом? - Анжелка дощипала брови и теперь курит Фаусту прямо в лицо. Он, как обычно, не обращает внимания.
-- Короче, в обязанности этой ДШМГ еще входило проверять, как мы служим. И они пришли, увидели, что я сплю, с деревьев попрыгали, как тень, всех моих повязали и утащили к себе.
-- И что дальше? - это уже я интересуюсь.
-- А че, поржали и отпустили. Дагестанский юмор, -- объясняет брат.
К разговору присоединяется еще один проходивший мимо родственник, дядь Арут. Тоже грустный. Его сын на прошлой неделе украл школьницу из Ачмарды, и теперь нужно делать свадьбу. То есть нужно немножко где-то поработать. А ведь не княжеское это дело.
Дядь Арут вклеивается в пластмассовый стул и отпивает из моего бокала голубой маргариты.
-- Фу, что за дрянь ты пьешь, Марго-джан! - сплевывает князь и заказывает себе две таких же.
У дядь Арута была тяжелая жизнь. В 25 лет он купил себе первую в Адлере Волгу, а в 30 ему дали 15 за то, что он в Туапсе брал по четыре копейки, а в Ростове продавал по восемь луковицы гладиолусов. До первого миллиона, то есть до безоговорочного расстрела аккурат полтинник всего не успел заработать.
-- Дядь Арут, если б ты тогда не сел, сейчас Абрамович тебе кофе бы подавал! - восхищается Анжелка.
-- Абрамович кто такой? - презрительно фыркает дядь Арут. - Местный? Я его не знаю.
-- Что ты на пляже вообще делаешь, дядь Арут? - спрашиваю я. - Не сезон же еще. У тебя дела здесь?
-- Да трубу тут у них прорвало, канализация течет в море. Мы должны были с ребятами трубу прикопать, денег немножко заработать. Но раз родственников встретил - ничего, завтра закопаем, -- успокаивает дядь Арут. Питерская девица картинно вытягивает голубоватые ручки и ныряет бомбочкой с волнореза.
- Так что, за Бен Ладена будем пить, что его убили? - спрашивает Фауст.
Выпили за Бен Ладена.
-- Я вот это все не понимаю, -- сообщает дядь Арут. - Вон Каддафи всем хороший был, в Москву приезжал, шатер свой в саду ставил, теперь плохой стал.
-- Да, прапор мой говорил: «Вот у нас в казарме пол красный, а стены зеленые. Так и мы - живем-умираем», -- соглашается Фауст.
-- Мы были сегодня с моими на кладбище, шесть мест себе рядом застолбили, -- сообщает дядь Арут. - Только не поняли, как будем лежать - вдоль или поперек.
-- Зачем вы себе места столбили? - недоумеваю я. Все-таки я уже отвыкла от этих людей.
-- А ты представляешь, как удобно - дети придут на родительский день, а мы все в одном месте лежим, никуда далеко ходить не надо по грязи. Ты не думаешь об этом?
-- Нет, честно сказать, не думаю.
-- Эгоисткой такой не надо быть, -- укоризненно говорит дядь Арут.
-- Вот интересно, эти Вильям и Кэтрин будут вместе жить? - задумчиво произносит Анжелка. - Вообще сейчас позвоню Гайкушке, спрошу.
-- А кто такая Гайкушка?
-- Гадалка хорошая, все точно скажет.
Десять минут мы ждем, пока Анжелка поговорит с гадалкой. Наконец, она объявляет:
-- Полгода проживут, больше не проживут. И вообще по залету поженились. Гайкушка точно говорит, что беременная эта Кэтрин. Третий месяц, как у Рузанки.
-- А я читал, что в Англии Элтона Джона обвенчали с мужиком, -- сообщает Фауст.
-- Что в мире творится! - возмущается дядь Арут.
-- Это не в мире, это в Англии, -- успокаивает его Анжелка.
-- Нет. Не в Англии, -- вдруг мрачнеет Фауст. Опускает голову и беспорядочно чертит ножом по столу. - Я вам должен одну вещь сказать.
Брат поднимает на нас свои сверкающие черные глаза под сверкающими черными бровями и медленно произносит:
-- В Сочи открыли гей-клуб.
Пауза. И сразу после нее:
-- Да ну нах??? - хором вопят по-армянски мои родственники и еще человек 20 за соседними столиками, которые с увлечением слушали наш разговор.
-- Открыли, в натуре, гей-клуб! - клянется Фауст. -- Я, правда, сам не верю, я думаю, там в клубе никого нет, а вокруг клуба одни натуралы сидят на корточках, семечки жуют и ждут, когда первый гей появится.
-- Едем туда! - решаю я. Мне же надо веселую колонку писать. А веселее, чем гей-клуб в городе, где каждый второй - Фауст Сирунянц, сложно себе что-то представить.
В общем, несмотря на протесты Фауста и ужас в глазах дядь Арута, решаем ехать. Еще и берем с собой маму - развеяться. Брат тоже едет с нами, потому что кто же нас отпустит одних. Остается отпросить у мужа Анжелку.
Моя подружка бежит от себя много лет. Она родилась Иннокентием Анненским, но в 21 нецелованной вышла замуж, с тех пор рожает детей и варит туршу из фасоли. Муж у нее - бандит. С бычьей шеей и мертвой хваткой - все как положено.
И я должна отпросить у него подругу в гей-клуб.
-- Какой гейклуб-мейклуб я не знаю. Моя жена дома должна сидеть. Зачем она пойдет - чтоб на нее там смотрели все? - говорит, естественно, муж.
-- Ну, брат, -- уговариваю я, -- на нее никто не будет смотреть. Там народ не по этому профилю.
-- Профиль-анфас я не знаю. Твой муж тебя не умеет воспитывать, а моя жена дома должна сидеть, базар окончен.
-- Брат, но ты пойми, ей нужно расслабляться. Это ГЕЙ-КЛУБ! Мы даже если голые придем, никому там не будем нужны!
-- Сказки мне не рассказывай! Гей-клуб она придумала! Откуда в Адлере геи?
-- Ну что ж, ну геи, что такого? Еще Блок говорил, что только влюбленный имеет право…
-- Когда блок говорил, керамзит что делал? Дальше ты что мне скажешь?
Дальше сказать было нечего. Мы просто напоили Анжелку так, что ей уже было все равно, в какую сторону у мужа кепка. Она выключила телефон и поехала с нами.
Первый шок случился в такси. Вместо привычного «Рафик послал всех на фиг» кассетник фыркнул на меня женским голосом: «Эппрувал энд дисэппрувал. Одобрение и неодобрение».
-- Английский учу, -- смущенно пояснил пожилой таксист дядь Мигран. - Пахомов сказал, кто английский не выучит, за Мамайку всех переселят. Чтоб не позорили Олимпиаду - так сказал.
Позвоню завтра Пахомову, подумала я. Спрошу, правда ли он такое говорил. И ведь не удивлюсь, если правда.
Анжелка зажигает огни всю дорогу. Она объясняется в любви моей матери, называя ее почему-то Зэвард, хотя на самом деле ее зовут Зинаида.
-- Я не могу говорить тост, если у меня нет стакана в руке! - заявляет Анжелка, выхватив у меня захваченную из ресторана бутылку Бейлиза. Потом она встает прямо в машине и говорит так:
-- Счастье моей жизни, Зэвард, обусловлено наличием тебя в ней. Я обосную. Если бы, Зэвард, на тебя сделали аборт, я не была бы таким хорошим человеком. Если я вру, я его мамину маму.
-- Сядь, Анжела, ты щас таксисту на голову упадешь! - говорю я, тарабаня по Блэкберри, чтоб не забыть все, что она несет.
-- А ты пиши-пиши, -- огрызается Анжелка. - Хэр я ложила на твои колонки. Ой, прости меня, Господи! Нет, пьяные люди не должны к Богу обращаться. Поэтому, Зэвард, ты меня прости! Потому что сейчас я буду плакать на коленях.
-- Ты не поместишься тут на коленях, сядь уже!
-- В жизни человека, -- говорит Анжела, глядя на меня с любовью, -- ничто не играет такую роль, как его близкие, которые на него плевать хотели. Сегодня мне моя подруга скажет, что можно есть говно, и я буду его есть, потому что у меня нет гордыни. Я знаю, что ничего не знаю, как великий Софокл!
-- Как великий Сократ, -- умничаю я. Анжела не слушает, снова поднимает бутылку и продолжает:
-- Раз у меня есть рюмка, я скажу за тебя тост, Зэвард! Но я не буду за тебя пить. Потому что пьющий человек разрушает себя, а этого ты не заслуживаешь. Вот Путин - хороший человек. Но я ему говорю: «Ты молодец, Путин, но рядом с Зэвардом - ты никто!»
Анжела достает откуда-то сигарету и подвывает:
-- Боженька, я только об одном тебя прошу! Не пошли мне никогда такую болячку, чтобы мне нельзя было курить!
Анжела отхлебывает еще Бейлиза и протягивает бутылку моей маме. Мама отказывается, улыбаясь.
-- Зэвард, ты не пьешь??? - вдруг осеняет Анжелу. - Ты все это время не пьешь?? Забудь все, что я тебе здесь говорила!
-- Сядь, Анжела, угомонись! - кричу я. Но подруга меня не слышит. Ее несет далеко. Сквозь уроки английского, которые таксист и не думал выключать, до меня доносится непонятно к чему относящийся анжелкин всхлип:
-- Армяне - непобедимые, летающие в космос люди!
И тут мы, наконец, подъезжаем к клубу. Таксист сидит мрачный и злой. Фауст спрашивает:
-- Ты что, злишься на нас, дядь Мигран? Ну, выпила, женщина, не сильно она там тебе все и прожгла, и ликера разлила не так много.
-- Этот ваш клуб у меня вызывает большой дисэппрувал, -- отрезает таксист и до рубля отсчитывает нам сдачу.
Дальше железная дверь без опознавательных знаков. На входе женщина - а, может, это был и мужчина - оглядывает Фауста неодобрительно.
-- Молодой человек раньше был в нашем заведении? - строго спрашивает она.
-- Этот-то? Конечно, был! - улыбаюсь я.
-- Сомневаюсь, -- цедит женщина сквозь зубы. Но пропускает. Внутри за столиком уже сидит моя сестра - младшая, продвинутая. Она работает в «Олимпстрое», поэтому в этом клубе бывает часто. Мы заказываем еще выпить.
А дальше - я не могу это описать! Я только скажу, что мой брат каждые 20 секунд орал: «ААААА!!!!» -- и еще иногда орал: «Мамой клянусь, это жесть!!!!»
На сцене, тем временем, зажигали трансвестит Вартанчик и его подруга Аза, в миру сбежавший из не скажу какой республики дзюдоист Азамат. В зале истекала слюной пара адлерских бандюков-армян.
-- Мир, труд, май! - кричала со сцены Аза. - Это лучше, чем война, безработица, декабрь!
И мы не могли с ней не согласиться. Отпев первый номер, сверкая кружевными красными стрингами и безупречной эпиляцией всего, Аза спустилась в народ. Когда она подошла к нашему столику, брат мой, с плечами в полстола, умудрился забиться под диванную подушку. Аза двинулась напрямую к моей сестре.
Вообще в городе моя сестра знаменита тем, что она моя сестра. Но конкретно в этом заведении моя сестра знаменита тем, что у нее четвертый размер груди. Аза подошла к нашему столику, поцеловала сестру и объявила:
-- Пока ты накачаешь такую задницу, как у меня, твои сиськи отвиснут до пуза.
После чего воткнула гвоздику в мою пепси-колу и вернулась на сцену.
-- Москва есть в зале? - крикнула она.
-- Да!!!
-- Официанты, запомнили, где Москва сидит? А Хоста есть?
-- Да!
-- Ну слава Богу, олигархи все тут, -- сказала Аза и стянула с себя юбку, вызвав оргазмический вопль зала и одинокий обморок Фауста.
Таких Аз на сцену выходило штук пять или шесть. «Откуда, откуда они все у нас?» -- хрипел Фауст. Друг друга они называли трансухами и, не побоюсь этого слова, хачихами. Одна прочитала то, что сама назвала стихотворением Тютчева «Хачи прилетели».
Дальше девочки тянули на сцену какого-то парня, сидевшего за ВИП-столиком, его с визгом тащила обратно пришедшая с ним девица, и Аза орала:
-- Боишься мужика потерять, води его на дистотеку «Черноморец», фигли ты его сюда привела, натуралка безмозглая?
Потом на сцену вышла та, кого Аза объявила:
-- Народная артистка Якорной щели и Туапсе Валентина Монро.
Она спела песню «За то, что только раз в году бывает май». Неплохо, кстати, спела. Ее сетчатый лифчик трепетал поверх богатырской груди, и нежно вздымалось жемчужное ожерелье прямо под выбритым кадыком.
Ну и дальше начался совсем ужас. Аза кричала кому-то:
-- Столик, за которым орали «Пидарасы!» -- вам отдельный поцелуй!
На сцене бесновалась полуголая Лайза Минелли, Аза подбадривала: «Давай-давай, Ваенга!», -- и последнее, что я помню, это как подруга моего детства, жена бандита, не целованная до свадьбы мать четверых детей, бросила на сцену гвоздику с криком: «Вартанчик, хочу еще!»
Назад мы ехали молча по оплетенному олимпийскими лампочками, пропахшему шашлыком городу, где каждая встречная девяносто девятая - духовой оркестр Северо-Кавказского военного округа.
-- Что я вчера буровила? - спросила меня наутро Анжелка.
-- Матери моей в любви признавалась, -- сказала я. - Говорила, что она Софокл.
-- Софокл? А кто это? - совершенно серьезно спросила Анжелка. - Я его знаю?
-- Конечно, знаешь! Весь Адлер теперь его знает, -- ответила я.
В канаве, поросшей мятой, дрались две крикливые жабы, раздували огромные пузыри. Cкрипнула в огороде калитка, за ней показались бычья шея и неласковый взляд мужа Анжелы.
- Ура! Мой лучший друг пришел! - тут же подлизалась я. Хрясь! - стукнула по столу кулаком Анжела и метнула в меня ядерный взгляд.
- Слушай сюда, подруга! Слово «мой» в отношении моего мужа имею право произносить только я, поняла меня?
Конечно, они тут же помирились. Анжелка, все-таки, очень давно замужем.
А я поняла, что это больше не мой город. Здесь перестали лазить в окна к соседям за чесноком. Почти никто больше не выходит замуж в четырнадцать, а если выходят, то на свадьбе поют трансвеститы-кавказцы. Оно, все, может, так и должно было быть. Только бежать-то теперь куда? Бежать-то теперь - некуда.
Ну, а раз некуда - то, может, и незачем. От добра добра не ищут. Анжелка,
подружка, сиди уже дома, вари туршу из фасоли. Мало ли кто в ранней юности пишет талантливые стихи. Ну, и я тоже покорюсь - состарюсь тихонько на этих бессмысленных совещаниях и буду теперь до седин пить паршивый мохито вместо вина брата Фауста. Нечего нам с тобой бегать туда-сюда, дорогая. Можно ведь и коленки разбить.
P.S.
Ах да, рецепт! Ну, конечно, жареная барабулька. Не знаю, где вы ее здесь возьмете, но постараться можно. Только не крупную, средиземноморскую, а нашу, сочинскую, с палец длиной. Чтоб ее приготовить, главное - ничего с ней не делать. Вообще ничего. Только почистить, посолить, поперчить черным перцем и жарить над углями по три минуты с обеих сторон. Съедите по килограмму на каждого. А то и по два.
Заходит, между прочим, и наш младший брат. Шлепает об стол пластиковой бутылкой собственного вина и говорит:
-- Бен Ладена убили, что не празднуете?
-- Врут, наверное, -- зевает Анжелка. - Про Джеки Чана тоже говорили, что умер.
Брат лезет ко мне здороваться.
-- Не обнимай его! - предупреждает Анжелка. - Он хочет сына Лионеллем назвать.
Моего брата зовут Фауст. Что было в голове у его матери - для нас загадка.
Жена Фауста ждет третьего. Отомстить за ошибки бабушки почему-то решили именно этому ребенку.
-- Почему Лионеллем? - косточка от барабульки застревает у меня в десне.
-- Потому что он будет великий футболист! - объявляет Фауст. - Мы тут все продадим, гостиницу продадим, и мойку, и даже аудиосистему, которую я новую взял, и уедем все в Барселону. Я ему уже даже форму купил!
-- А на каком месяце Рузанка? - интересуюсь я.
-- На третьем. Я купил ему форму сборной России. Но играть он будет за сборную Испании. И звать его будут Лионелль.
-- А УЗИ уже делали, точно знаете, что мальчик? - спрашиваю я.
-- Нет, какое УЗИ, это в Хосту надо ехать. Я без УЗИ знаю, что мой сын будет великий футболист Леонелль Фаустович Сирунянц.
Ресторанная кошка выныривает из-под стола и смотрит на Фауста с недоумением. Он наливает себе еще.
-- Я вам рассказывал, как у меня в армии солдат украли? - как обычно после второго стакана спрашивает Фауст и, не дожидаясь ответа, хвастается:
-- Я же, короче, границу охранял. На заставе, в горах. Щас не скажу, что и где, а то эта женщина сестра называется - все записывает, потом в своем колонке все напишет, мне тут дом сожгут. Короче, я служил в горах, и официальная боеспособность нашей заставы была две с половиной минуты.
-- Это что значит? - лениво спрашивает Анжелка, выщипывая идеальную левую бровь.
-- Значит, если бы враг пришел, мы продержались бы две с половиной минуты.
-- А потом что?
-- Потом - жопа, -- признается брат. -- Мы об этом знали, но враг не должен был знать. А так как на заставе был я, то боеспособность была вообще две минуты.
-- Да, я помню, как твоя матушка бегала по деревне и орала: «Все, можете спать спокойно! Граница на замке - Фауста в горы перевели!», -- говорит Анжелка.
-- Короче, я с этой армии все время сбегал.
-- Из армии, -- умничаю я.
-- Из армии, да. Меня прапорщик очень любил. У нас там прапорщик был - двенадцать контузий. Официально две, но я думаю - точно двенадцать. Он все время говорил: «Вот смотрю я на тебя, сержант Сирунянц, и думаю, что ты - турецкий шпион». Я ему говорю: «Да с какого перепоя?» А он говорит: «Ну вот я же смотрю на рядового Петрова и не думаю, что он турецкий шпион!» Я ему баню строил в Красной Поляне. В город ездил, кафель ему покупал. В эту баню теперь иностранцы приезжают, отдыхают там культурно, очень дорого все, ни проституток, ничего. Я сам кафель клал. То есть ложил, - испуганно поправляется брат. - Короче, раз пошли мы на дальний рубеж, восемь бойцов, я за старшего. Привел я их, расставил по позициям и заснул. А они должны были четыре часа на этих позициях стоять. Просыпаюсь часа через два - смотрю, солдата, который рядом со мной стоял, нету. Я на другую позицию - и там нету. Я туда-сюда побежал-прибежал - нету солдат! Пиииии-пи! - не скрывает эмоций Фауст.
-- Господи, один брат у подружки - и тот идиот, -- говорит Анжелка. (На самом деле, у нас тридцать шесть братьев, если не считать четвероюродных).
Фауст продолжает:
-- Бегаю, ору: «Козлы, выходите, я вашу мамину маму! Парррву!» А сам понимаю - все, нету. Думаю, епа мать, абхазы украли! Хотя на хера они абхазам нужны, я даже не подумал. Сел, закурил, считаю в уме, сколько лет мне дадут. Мне два месяца служить осталось, а я солдат проспал. Сижу. Решил - буду говорить, что не спал, отбивался. В штаны чуть не наложил, как испугался!
-- Неужели мой брат - трус? - строго спрашиваю я.
-- Очень трус! - с жаром отвечает Фауст. - И тут я вспомнил одну вещь. На этом дальнем рубеже как раз должна была тренироваться ДШМГ. Десантная штурмовая мобильная группа. Звери! В маскировочных халатах, вот такие штаны, пулеметы. Одни дагестанцы там служили. А я там одного знал, Шахмурдина. Шах погоняло. И я пошел их искать. Думаю, попрошу Шаха помочь мне моих солдат отбить. И иду, короче, уже почти дошел до их базы - смотрю, прямо в лесу мои солдаты! Стоят, к деревьям привязанные, сука, все живые.
-- Вот скажи, Фауст, ты дебилом родился или уже стал с возрастом? - Анжелка дощипала брови и теперь курит Фаусту прямо в лицо. Он, как обычно, не обращает внимания.
-- Короче, в обязанности этой ДШМГ еще входило проверять, как мы служим. И они пришли, увидели, что я сплю, с деревьев попрыгали, как тень, всех моих повязали и утащили к себе.
-- И что дальше? - это уже я интересуюсь.
-- А че, поржали и отпустили. Дагестанский юмор, -- объясняет брат.
К разговору присоединяется еще один проходивший мимо родственник, дядь Арут. Тоже грустный. Его сын на прошлой неделе украл школьницу из Ачмарды, и теперь нужно делать свадьбу. То есть нужно немножко где-то поработать. А ведь не княжеское это дело.
Дядь Арут вклеивается в пластмассовый стул и отпивает из моего бокала голубой маргариты.
-- Фу, что за дрянь ты пьешь, Марго-джан! - сплевывает князь и заказывает себе две таких же.
У дядь Арута была тяжелая жизнь. В 25 лет он купил себе первую в Адлере Волгу, а в 30 ему дали 15 за то, что он в Туапсе брал по четыре копейки, а в Ростове продавал по восемь луковицы гладиолусов. До первого миллиона, то есть до безоговорочного расстрела аккурат полтинник всего не успел заработать.
-- Дядь Арут, если б ты тогда не сел, сейчас Абрамович тебе кофе бы подавал! - восхищается Анжелка.
-- Абрамович кто такой? - презрительно фыркает дядь Арут. - Местный? Я его не знаю.
-- Что ты на пляже вообще делаешь, дядь Арут? - спрашиваю я. - Не сезон же еще. У тебя дела здесь?
-- Да трубу тут у них прорвало, канализация течет в море. Мы должны были с ребятами трубу прикопать, денег немножко заработать. Но раз родственников встретил - ничего, завтра закопаем, -- успокаивает дядь Арут. Питерская девица картинно вытягивает голубоватые ручки и ныряет бомбочкой с волнореза.
- Так что, за Бен Ладена будем пить, что его убили? - спрашивает Фауст.
Выпили за Бен Ладена.
-- Я вот это все не понимаю, -- сообщает дядь Арут. - Вон Каддафи всем хороший был, в Москву приезжал, шатер свой в саду ставил, теперь плохой стал.
-- Да, прапор мой говорил: «Вот у нас в казарме пол красный, а стены зеленые. Так и мы - живем-умираем», -- соглашается Фауст.
-- Мы были сегодня с моими на кладбище, шесть мест себе рядом застолбили, -- сообщает дядь Арут. - Только не поняли, как будем лежать - вдоль или поперек.
-- Зачем вы себе места столбили? - недоумеваю я. Все-таки я уже отвыкла от этих людей.
-- А ты представляешь, как удобно - дети придут на родительский день, а мы все в одном месте лежим, никуда далеко ходить не надо по грязи. Ты не думаешь об этом?
-- Нет, честно сказать, не думаю.
-- Эгоисткой такой не надо быть, -- укоризненно говорит дядь Арут.
-- Вот интересно, эти Вильям и Кэтрин будут вместе жить? - задумчиво произносит Анжелка. - Вообще сейчас позвоню Гайкушке, спрошу.
-- А кто такая Гайкушка?
-- Гадалка хорошая, все точно скажет.
Десять минут мы ждем, пока Анжелка поговорит с гадалкой. Наконец, она объявляет:
-- Полгода проживут, больше не проживут. И вообще по залету поженились. Гайкушка точно говорит, что беременная эта Кэтрин. Третий месяц, как у Рузанки.
-- А я читал, что в Англии Элтона Джона обвенчали с мужиком, -- сообщает Фауст.
-- Что в мире творится! - возмущается дядь Арут.
-- Это не в мире, это в Англии, -- успокаивает его Анжелка.
-- Нет. Не в Англии, -- вдруг мрачнеет Фауст. Опускает голову и беспорядочно чертит ножом по столу. - Я вам должен одну вещь сказать.
Брат поднимает на нас свои сверкающие черные глаза под сверкающими черными бровями и медленно произносит:
-- В Сочи открыли гей-клуб.
Пауза. И сразу после нее:
-- Да ну нах??? - хором вопят по-армянски мои родственники и еще человек 20 за соседними столиками, которые с увлечением слушали наш разговор.
-- Открыли, в натуре, гей-клуб! - клянется Фауст. -- Я, правда, сам не верю, я думаю, там в клубе никого нет, а вокруг клуба одни натуралы сидят на корточках, семечки жуют и ждут, когда первый гей появится.
-- Едем туда! - решаю я. Мне же надо веселую колонку писать. А веселее, чем гей-клуб в городе, где каждый второй - Фауст Сирунянц, сложно себе что-то представить.
В общем, несмотря на протесты Фауста и ужас в глазах дядь Арута, решаем ехать. Еще и берем с собой маму - развеяться. Брат тоже едет с нами, потому что кто же нас отпустит одних. Остается отпросить у мужа Анжелку.
Моя подружка бежит от себя много лет. Она родилась Иннокентием Анненским, но в 21 нецелованной вышла замуж, с тех пор рожает детей и варит туршу из фасоли. Муж у нее - бандит. С бычьей шеей и мертвой хваткой - все как положено.
И я должна отпросить у него подругу в гей-клуб.
-- Какой гейклуб-мейклуб я не знаю. Моя жена дома должна сидеть. Зачем она пойдет - чтоб на нее там смотрели все? - говорит, естественно, муж.
-- Ну, брат, -- уговариваю я, -- на нее никто не будет смотреть. Там народ не по этому профилю.
-- Профиль-анфас я не знаю. Твой муж тебя не умеет воспитывать, а моя жена дома должна сидеть, базар окончен.
-- Брат, но ты пойми, ей нужно расслабляться. Это ГЕЙ-КЛУБ! Мы даже если голые придем, никому там не будем нужны!
-- Сказки мне не рассказывай! Гей-клуб она придумала! Откуда в Адлере геи?
-- Ну что ж, ну геи, что такого? Еще Блок говорил, что только влюбленный имеет право…
-- Когда блок говорил, керамзит что делал? Дальше ты что мне скажешь?
Дальше сказать было нечего. Мы просто напоили Анжелку так, что ей уже было все равно, в какую сторону у мужа кепка. Она выключила телефон и поехала с нами.
Первый шок случился в такси. Вместо привычного «Рафик послал всех на фиг» кассетник фыркнул на меня женским голосом: «Эппрувал энд дисэппрувал. Одобрение и неодобрение».
-- Английский учу, -- смущенно пояснил пожилой таксист дядь Мигран. - Пахомов сказал, кто английский не выучит, за Мамайку всех переселят. Чтоб не позорили Олимпиаду - так сказал.
Позвоню завтра Пахомову, подумала я. Спрошу, правда ли он такое говорил. И ведь не удивлюсь, если правда.
Анжелка зажигает огни всю дорогу. Она объясняется в любви моей матери, называя ее почему-то Зэвард, хотя на самом деле ее зовут Зинаида.
-- Я не могу говорить тост, если у меня нет стакана в руке! - заявляет Анжелка, выхватив у меня захваченную из ресторана бутылку Бейлиза. Потом она встает прямо в машине и говорит так:
-- Счастье моей жизни, Зэвард, обусловлено наличием тебя в ней. Я обосную. Если бы, Зэвард, на тебя сделали аборт, я не была бы таким хорошим человеком. Если я вру, я его мамину маму.
-- Сядь, Анжела, ты щас таксисту на голову упадешь! - говорю я, тарабаня по Блэкберри, чтоб не забыть все, что она несет.
-- А ты пиши-пиши, -- огрызается Анжелка. - Хэр я ложила на твои колонки. Ой, прости меня, Господи! Нет, пьяные люди не должны к Богу обращаться. Поэтому, Зэвард, ты меня прости! Потому что сейчас я буду плакать на коленях.
-- Ты не поместишься тут на коленях, сядь уже!
-- В жизни человека, -- говорит Анжела, глядя на меня с любовью, -- ничто не играет такую роль, как его близкие, которые на него плевать хотели. Сегодня мне моя подруга скажет, что можно есть говно, и я буду его есть, потому что у меня нет гордыни. Я знаю, что ничего не знаю, как великий Софокл!
-- Как великий Сократ, -- умничаю я. Анжела не слушает, снова поднимает бутылку и продолжает:
-- Раз у меня есть рюмка, я скажу за тебя тост, Зэвард! Но я не буду за тебя пить. Потому что пьющий человек разрушает себя, а этого ты не заслуживаешь. Вот Путин - хороший человек. Но я ему говорю: «Ты молодец, Путин, но рядом с Зэвардом - ты никто!»
Анжела достает откуда-то сигарету и подвывает:
-- Боженька, я только об одном тебя прошу! Не пошли мне никогда такую болячку, чтобы мне нельзя было курить!
Анжела отхлебывает еще Бейлиза и протягивает бутылку моей маме. Мама отказывается, улыбаясь.
-- Зэвард, ты не пьешь??? - вдруг осеняет Анжелу. - Ты все это время не пьешь?? Забудь все, что я тебе здесь говорила!
-- Сядь, Анжела, угомонись! - кричу я. Но подруга меня не слышит. Ее несет далеко. Сквозь уроки английского, которые таксист и не думал выключать, до меня доносится непонятно к чему относящийся анжелкин всхлип:
-- Армяне - непобедимые, летающие в космос люди!
И тут мы, наконец, подъезжаем к клубу. Таксист сидит мрачный и злой. Фауст спрашивает:
-- Ты что, злишься на нас, дядь Мигран? Ну, выпила, женщина, не сильно она там тебе все и прожгла, и ликера разлила не так много.
-- Этот ваш клуб у меня вызывает большой дисэппрувал, -- отрезает таксист и до рубля отсчитывает нам сдачу.
Дальше железная дверь без опознавательных знаков. На входе женщина - а, может, это был и мужчина - оглядывает Фауста неодобрительно.
-- Молодой человек раньше был в нашем заведении? - строго спрашивает она.
-- Этот-то? Конечно, был! - улыбаюсь я.
-- Сомневаюсь, -- цедит женщина сквозь зубы. Но пропускает. Внутри за столиком уже сидит моя сестра - младшая, продвинутая. Она работает в «Олимпстрое», поэтому в этом клубе бывает часто. Мы заказываем еще выпить.
А дальше - я не могу это описать! Я только скажу, что мой брат каждые 20 секунд орал: «ААААА!!!!» -- и еще иногда орал: «Мамой клянусь, это жесть!!!!»
На сцене, тем временем, зажигали трансвестит Вартанчик и его подруга Аза, в миру сбежавший из не скажу какой республики дзюдоист Азамат. В зале истекала слюной пара адлерских бандюков-армян.
-- Мир, труд, май! - кричала со сцены Аза. - Это лучше, чем война, безработица, декабрь!
И мы не могли с ней не согласиться. Отпев первый номер, сверкая кружевными красными стрингами и безупречной эпиляцией всего, Аза спустилась в народ. Когда она подошла к нашему столику, брат мой, с плечами в полстола, умудрился забиться под диванную подушку. Аза двинулась напрямую к моей сестре.
Вообще в городе моя сестра знаменита тем, что она моя сестра. Но конкретно в этом заведении моя сестра знаменита тем, что у нее четвертый размер груди. Аза подошла к нашему столику, поцеловала сестру и объявила:
-- Пока ты накачаешь такую задницу, как у меня, твои сиськи отвиснут до пуза.
После чего воткнула гвоздику в мою пепси-колу и вернулась на сцену.
-- Москва есть в зале? - крикнула она.
-- Да!!!
-- Официанты, запомнили, где Москва сидит? А Хоста есть?
-- Да!
-- Ну слава Богу, олигархи все тут, -- сказала Аза и стянула с себя юбку, вызвав оргазмический вопль зала и одинокий обморок Фауста.
Таких Аз на сцену выходило штук пять или шесть. «Откуда, откуда они все у нас?» -- хрипел Фауст. Друг друга они называли трансухами и, не побоюсь этого слова, хачихами. Одна прочитала то, что сама назвала стихотворением Тютчева «Хачи прилетели».
Дальше девочки тянули на сцену какого-то парня, сидевшего за ВИП-столиком, его с визгом тащила обратно пришедшая с ним девица, и Аза орала:
-- Боишься мужика потерять, води его на дистотеку «Черноморец», фигли ты его сюда привела, натуралка безмозглая?
Потом на сцену вышла та, кого Аза объявила:
-- Народная артистка Якорной щели и Туапсе Валентина Монро.
Она спела песню «За то, что только раз в году бывает май». Неплохо, кстати, спела. Ее сетчатый лифчик трепетал поверх богатырской груди, и нежно вздымалось жемчужное ожерелье прямо под выбритым кадыком.
Ну и дальше начался совсем ужас. Аза кричала кому-то:
-- Столик, за которым орали «Пидарасы!» -- вам отдельный поцелуй!
На сцене бесновалась полуголая Лайза Минелли, Аза подбадривала: «Давай-давай, Ваенга!», -- и последнее, что я помню, это как подруга моего детства, жена бандита, не целованная до свадьбы мать четверых детей, бросила на сцену гвоздику с криком: «Вартанчик, хочу еще!»
Назад мы ехали молча по оплетенному олимпийскими лампочками, пропахшему шашлыком городу, где каждая встречная девяносто девятая - духовой оркестр Северо-Кавказского военного округа.
-- Что я вчера буровила? - спросила меня наутро Анжелка.
-- Матери моей в любви признавалась, -- сказала я. - Говорила, что она Софокл.
-- Софокл? А кто это? - совершенно серьезно спросила Анжелка. - Я его знаю?
-- Конечно, знаешь! Весь Адлер теперь его знает, -- ответила я.
В канаве, поросшей мятой, дрались две крикливые жабы, раздували огромные пузыри. Cкрипнула в огороде калитка, за ней показались бычья шея и неласковый взляд мужа Анжелы.
- Ура! Мой лучший друг пришел! - тут же подлизалась я. Хрясь! - стукнула по столу кулаком Анжела и метнула в меня ядерный взгляд.
- Слушай сюда, подруга! Слово «мой» в отношении моего мужа имею право произносить только я, поняла меня?
Конечно, они тут же помирились. Анжелка, все-таки, очень давно замужем.
А я поняла, что это больше не мой город. Здесь перестали лазить в окна к соседям за чесноком. Почти никто больше не выходит замуж в четырнадцать, а если выходят, то на свадьбе поют трансвеститы-кавказцы. Оно, все, может, так и должно было быть. Только бежать-то теперь куда? Бежать-то теперь - некуда.
Ну, а раз некуда - то, может, и незачем. От добра добра не ищут. Анжелка,
подружка, сиди уже дома, вари туршу из фасоли. Мало ли кто в ранней юности пишет талантливые стихи. Ну, и я тоже покорюсь - состарюсь тихонько на этих бессмысленных совещаниях и буду теперь до седин пить паршивый мохито вместо вина брата Фауста. Нечего нам с тобой бегать туда-сюда, дорогая. Можно ведь и коленки разбить.
P.S.
Ах да, рецепт! Ну, конечно, жареная барабулька. Не знаю, где вы ее здесь возьмете, но постараться можно. Только не крупную, средиземноморскую, а нашу, сочинскую, с палец длиной. Чтоб ее приготовить, главное - ничего с ней не делать. Вообще ничего. Только почистить, посолить, поперчить черным перцем и жарить над углями по три минуты с обеих сторон. Съедите по килограмму на каждого. А то и по два.