Заземление
Сегодня она была феей.
Тебе, должно быть, при слове «фея» представляется или сахарная малютка, или рослая красавица, или добрая крёстная; всё верно, и они тоже феи; но думать, что кроме них фей нет - так же неразумно, как считать, что нет чисел, кроме целых и что за нулём жизни нет.
Сегодня она была феей, и мир вокруг был наполнен феями всех мастей.
Она стояла прямо на газоне, подставив открытую голову Солнцу, и вслушивалась в себя. Кто-то грубо её окрикнул; она безразлично сошла с газона и кивнула каменной горгулье. Горгулья, которая неделю назад была хитрым устройством в мире глаз и ушей, охраняла нынче лужайку и требовала почтения.
Она прислонилась к безразмерно шершавому клёну. Ещё месяц назад дерево было безжизненно и сухо, как гербарий с латинскими именами, и каждый шорох объяснялся математическим дуновением ветра. Но сейчас в нём жила дриада, и клён говорил её голосом.
Здесь, под защитой дриады и магической мелкоты она ощутила, как бёдра её раздаются, пятки вытягиваются и поднимаются, а пальцы сжимаются, и её ноги становятся почти что лошадиными. Началось. Она с отрешённым любопытством следила за трансформацией, даже не пытаясь управлять ей.
В самолёте высоко над головой, там, где облака видны с другой стороны, гремлины ослабили винт. Не так давно это объяснялось неизбежным, как безгвоздье в кузнице, следствием всего того, что было и всего того, что будет. Но сейчас это были гремлины - маленькие, хихикающие и обожающие полёты. Высшая, так сказать, сила - только не в высоте дело, и они это знают.
Над лошадиными ногами обозначилось и набухло пузико: согнав туда весь жир, удлиннилось и вытянулось, вплоть до грудок, тело. Грудки оказались так далеко от живота, что хоть часовой пояс надевай; но проказливые пикси запутали привычное линейное время и навязали узлов, в том числе морских и ложных.
Какого-то дядьку покусал гоблин, и он, обозлившись, огорчил продавщицу, у которой сам же покупал запотевшую минералку. Говорите сколько угодно, что она ему напомнила мамашу или, допустим, злую няньку; это даже не вчерашние новости.
Руки у неё укоротились почти вдвое, но она знала: если надо - вырастут. Пальцы склеились лягушачьей перепонкой. Всё это было очень интересно.
Бродяга бормотал на ходу заклинание - пару месяцев назад оно непременно оказалось бы заговором не пойми против кого; заговором оно и оставалось, но совсем другим.
Шея и лицо делались то длиннее, то снова уменьшались, и успокоились на средней длине. Короткие русые волосы потемнели в синий, отросли почти до плеч и слегка завились. Уши, само собой, вытянулись и заострились, и она услышала чьи-то случайные мысли - как можно было бы сказать накануне, подключилась к вселенскому полю. Но сегодня и накануне - разбегающиеся галактики.
Чего-то не хватало. Крыльев? Нет; она чуяла, что крылатой феей не будет. Тогда что? Она подождала, настраиваясь ещё тоньше.
Зачирикал воробей - по-настоящему, не то что на днях, когда он был всего лишь хорошо сработанной игрушкой на очень похожей на живую ветке.
Посреди лба защекотало, и скоро проклюнулись и выросли рожки - безобидные, загнутые назад и не острые. Теперь, кажется, всё.
Недавно Солнце, планеты и всё на свете было иллюзией, голограммой - здесь иногда сходятся даже вера и наука (впрочем, почему «даже»? Наука - та ещё религия). Но что было - то было: сейчас огненные создания целовали отеческие лучи, готовились торжественно взять его под руки... и просто резвились и кувыркались в его честь.
Пора возвращаться.
Она пружинисто шагнула - и тут, наконец, у неё появился хвост, длинный и упругий, будто львиный.
Хвост был нужен, чтоб держать равновесие, и она сама удивилась, как это он не вырос раньше.
С человеческой стороны она выглядела, прямо сказать, неприглядно и сама, как человек, никогда бы не выбрала такой облик. Однако эта форма была ей приятна и удобна, и каждая деталь была значима.
Она прошлась по улицам, наслаждаясь новым видом, и только на пороге, стоя на дверном коврике (лежал по фен-шую, теперь - по фейным приметам) с сожалением стряхнула образ.
Заземление - это самое трудное.
Она лежала на диване, соскребая остатки фейного образа и размышляла, куда бы пойти на следующий день.
Мигнул свет.
Должно быть, задела крылом фея... Или над домом пролетела тарелка.
Может, завтра она станет ниже ростом, а кожа её позеленеет. Или антенны вырастут. Или что-нибудь совсем иное: никогда не знаешь.
Завтра.
А сегодня круги на полях появляются там, где отплясывали феи.
И детишек тоже они похищают.
И это правда.
Тебе, должно быть, при слове «фея» представляется или сахарная малютка, или рослая красавица, или добрая крёстная; всё верно, и они тоже феи; но думать, что кроме них фей нет - так же неразумно, как считать, что нет чисел, кроме целых и что за нулём жизни нет.
Сегодня она была феей, и мир вокруг был наполнен феями всех мастей.
Она стояла прямо на газоне, подставив открытую голову Солнцу, и вслушивалась в себя. Кто-то грубо её окрикнул; она безразлично сошла с газона и кивнула каменной горгулье. Горгулья, которая неделю назад была хитрым устройством в мире глаз и ушей, охраняла нынче лужайку и требовала почтения.
Она прислонилась к безразмерно шершавому клёну. Ещё месяц назад дерево было безжизненно и сухо, как гербарий с латинскими именами, и каждый шорох объяснялся математическим дуновением ветра. Но сейчас в нём жила дриада, и клён говорил её голосом.
Здесь, под защитой дриады и магической мелкоты она ощутила, как бёдра её раздаются, пятки вытягиваются и поднимаются, а пальцы сжимаются, и её ноги становятся почти что лошадиными. Началось. Она с отрешённым любопытством следила за трансформацией, даже не пытаясь управлять ей.
В самолёте высоко над головой, там, где облака видны с другой стороны, гремлины ослабили винт. Не так давно это объяснялось неизбежным, как безгвоздье в кузнице, следствием всего того, что было и всего того, что будет. Но сейчас это были гремлины - маленькие, хихикающие и обожающие полёты. Высшая, так сказать, сила - только не в высоте дело, и они это знают.
Над лошадиными ногами обозначилось и набухло пузико: согнав туда весь жир, удлиннилось и вытянулось, вплоть до грудок, тело. Грудки оказались так далеко от живота, что хоть часовой пояс надевай; но проказливые пикси запутали привычное линейное время и навязали узлов, в том числе морских и ложных.
Какого-то дядьку покусал гоблин, и он, обозлившись, огорчил продавщицу, у которой сам же покупал запотевшую минералку. Говорите сколько угодно, что она ему напомнила мамашу или, допустим, злую няньку; это даже не вчерашние новости.
Руки у неё укоротились почти вдвое, но она знала: если надо - вырастут. Пальцы склеились лягушачьей перепонкой. Всё это было очень интересно.
Бродяга бормотал на ходу заклинание - пару месяцев назад оно непременно оказалось бы заговором не пойми против кого; заговором оно и оставалось, но совсем другим.
Шея и лицо делались то длиннее, то снова уменьшались, и успокоились на средней длине. Короткие русые волосы потемнели в синий, отросли почти до плеч и слегка завились. Уши, само собой, вытянулись и заострились, и она услышала чьи-то случайные мысли - как можно было бы сказать накануне, подключилась к вселенскому полю. Но сегодня и накануне - разбегающиеся галактики.
Чего-то не хватало. Крыльев? Нет; она чуяла, что крылатой феей не будет. Тогда что? Она подождала, настраиваясь ещё тоньше.
Зачирикал воробей - по-настоящему, не то что на днях, когда он был всего лишь хорошо сработанной игрушкой на очень похожей на живую ветке.
Посреди лба защекотало, и скоро проклюнулись и выросли рожки - безобидные, загнутые назад и не острые. Теперь, кажется, всё.
Недавно Солнце, планеты и всё на свете было иллюзией, голограммой - здесь иногда сходятся даже вера и наука (впрочем, почему «даже»? Наука - та ещё религия). Но что было - то было: сейчас огненные создания целовали отеческие лучи, готовились торжественно взять его под руки... и просто резвились и кувыркались в его честь.
Пора возвращаться.
Она пружинисто шагнула - и тут, наконец, у неё появился хвост, длинный и упругий, будто львиный.
Хвост был нужен, чтоб держать равновесие, и она сама удивилась, как это он не вырос раньше.
С человеческой стороны она выглядела, прямо сказать, неприглядно и сама, как человек, никогда бы не выбрала такой облик. Однако эта форма была ей приятна и удобна, и каждая деталь была значима.
Она прошлась по улицам, наслаждаясь новым видом, и только на пороге, стоя на дверном коврике (лежал по фен-шую, теперь - по фейным приметам) с сожалением стряхнула образ.
Заземление - это самое трудное.
Она лежала на диване, соскребая остатки фейного образа и размышляла, куда бы пойти на следующий день.
Мигнул свет.
Должно быть, задела крылом фея... Или над домом пролетела тарелка.
Может, завтра она станет ниже ростом, а кожа её позеленеет. Или антенны вырастут. Или что-нибудь совсем иное: никогда не знаешь.
Завтра.
А сегодня круги на полях появляются там, где отплясывали феи.
И детишек тоже они похищают.
И это правда.