О революции
В былые времена, когда я ещё занимался политикой и работал в КПРФ, то всерьёз ожидал, что в нашей стране возможен скорый социальный взрыв. Помнится, в конце 2011 - начале 2012 годов казалось, что революция наконец началась. Проживая тогда в Кирове, я задумывался - не поехать ли в Москву и не поучаствовать ли в известных событиях непосредственно. В Москву я в конце концов уехал, но от принявшего отчётливо либеральный окрас протестного движения дистанцировался, и вообще от политики отошёл. Революции в ближайшие годы более не жду, но порассуждать о ней с точки зрения современной социологии считаю занятным.
Прежде всего кратко обозначу различные подходы к объяснению причин данного явления. На эту проблему традиционно было два взгляда.
Консервативный, видевший в революции лишь бессмысленный и беспощадный бунт «быдла» подстрекаемого иностранными агентами и кровожадными революционерами, желающими добраться до чужой собственности, втоптать в грязь традиции и разрушить устои. По понятным причинам к такому взгляду склонялись представители свергнутых в ходе революционных событий элит, их потомки, друзья и те, кто в ретроспективе отождествлял себя с ними. Особенно забавно, когда что-то подобное транслируют в современной России национал-патриоты, на проверку оказывающиеся потомками той самой "черни", которой осуждаемая революция дала шанс выйти из низов.
Второй подход условно можно назвать прогрессистским. В рамках его парадоксальным образом находили общий язык либералы и марксисты. Для обеих идеологий революция является уничтожением старого и отжившего, решительным шагом общества по пути прогресса, и разрывом с «проклятым прошлым» - царством тирании, угнетения и невежества. Только вот тиранию и угнетение левые и либералы, ясное дело, понимали по-разному. Левые обращали внимание на угнетение "эксплуатируемых классов", а для либералов угнетение - это ограничение свободы слова и личности. Для одних революция - это насильственная ломка устаревшей политической надстройки и замена её более прогрессивной, а для других - это борьба за политические свободы и демократизацию общества. Причём как «царство справедливости и равенства», так и «торжество свободы и демократии», после революции никогда почему-то не наступает. Но такая неувязка нисколько не смущает теоретиков революции по «истмату» или Шарпу.
Причины революции марксисты традиционно ищут в «классовой борьбе» обострённой конфликтом «между новыми производительными силами и старыми производственными отношениями». Впрочем, марксистская трактовка сложнее, чем кажется. Суть революции не только в борьбе эксплуатируемых классов. Их бунт важен, но отнюдь не достаточен для революции, особенно в той её части, когда требуется не просто ломать устаревшую политическую надстройку, но строить новую. Здесь почти всегда на сцену приходит новый класс со стороны. Античный рабовладельческий строй не был свергнут рабами, но впав в кризис, стал жертвой варварского нашествия. Феодализм не был свергнут крепостными крестьянами, но был побеждён новым классом - буржуазией. То есть в действительности по итогам революции и смены формаций торжествует не угнетённый класс, а какая-то совершенно новая общность, вызревшая в старом обществе сравнительно незадолго до революции.
Но как только речь заходила о пролетариате, марксисты почему-то отказывались от мысли, что в новых революциях всё пойдёт по прежнему сценарию, и начинали утверждать, будто теперь именно эксплуатируемый рабочий класс возьмёт власть и перестроит общество. Кстати реалии того, что называлось Октябрьской социалистической революцией, скорей подтверждали справедливость старой логики. Власть после революции досталась не рабочим, точно также как и при смене прежних формаций, она не доставалась крестьянам или рабам. Власть взяла в руки вначале возглавлявшая «революционную партию» радикальная интеллигенция, а затем этатистская бюрократия в которую влились воспользовавшиеся открытым революцией социальным лифтом выходцы из разных слоёв общества, в том числе «рабочего класса» (которому отдавалось предпочтение по идеологическим соображениям) и общинного крестьянства.
Хотя классовое происхождение и влияло на ментальность этих людей (а значит и на те управленческие решения которые они принимали), но становясь чиновниками они меняли свою социальную принадлежность и становились поборниками прежде всего государственных интересов, даже если эти интересы требовали крайне жёстких решений в отношении тех социальных групп выходцами из которых были новые правители. Впрочем, рассуждения о марксистской теории, если разбирать эту тему обстоятельно и добросовестно, заняли бы слишком много времени и увели бы далеко от означенной темы.
Что до либерального подхода к объяснению революции, то здесь наиболее проработанным кажется версия «теории модернизации» сформулированная Хантингтоном. Замечу здесь, что С. Хантингтон у нас известен в основном своей поздней и достаточно слабой работой о столкновении цивилизаций. Между тем в далёкие 60-е он был восходящей звездой торжествовавшей тогда в западной социологии «школы модернизации». И прославился в основном своим объяснением революционного процесса. Суть теории Хантингтона сводилась к тому, что общество переживающее индустриализацию, урбанизацию, переход к массовой грамотности и рационализацию сознания (одним словом всё то, что и понимается учёными под переходом от традиционного общества к обществу модерна), становится крайне неустойчиво. Старые социальные связи в нём рвутся, а новые ещё не успевают сформироваться, в таком маргинализированном обществе любая политическая или экономическая случайность (война или кризис) может породить грандиозный катаклизм революции.
Впрочем, вскоре такой взгляд на революцию был оспорен и даже ниспровергнут. Во-первых, потому что революции знали не только переживающие модернизацию общества, но и ещё аграрные и уже модернизированные (то есть городские и индустриальные). Во-вторых, потому что в потенциальные причины революции Хантингтон свалил такое множество разноплановых явлений, что объяснительная и предсказательная сила его теории свелась к нулю, так как те или иные из указанных процессов присутствуют в любом обществе и во все времена.
В последние 30 лет в западной социологии произошёл, как многие считают, научный прорыв в понимании революций. Теперь они больше не воспринимаются как досадная случайность на пути к модернизации или как ступени при переходе от одной стадии к другой, что утверждала позитивистская наука, но совершенно не подтверждает реальность. Теперь революцией считается период ослабления или полного распада государства и потеря им контроля над обществом, сопровождающийся полной или частичной сменой элит.
Причём одним из главных императивов вновь сформировавшейся элиты всякий раз раз является восстановление разрушенных государственных институтов и потерянного контроля над страной, отчего новый политический режим практически неизбежно «жестче» прежнего. Дальнейшее же развитие направляется прежде всего прагматичными целями удержания новой элитой власти и преодоления тех обстоятельств, которые привели прежний режим к краху (например экономического отставания, военной слабости, социального расслоения, наличия «фрондирующих» элитных группировок). Определённую роль играют и идеологические предпочтения новых элит, влияющие на то какие именно пути решения назревших проблем будут избраны.
Такой подход обычно не нравится людям предпочитающим видеть в революции некий высокий смысл, но ни одна из реально произошедших революций не проходила в соответствии с идиллическими представлениями марксистов или либералов, о том, как должны меняться формации или наступать свобода. Поэтому у нас есть возможность либо изучать реальные революции, но при этом распрощаться с мечтами о их непременно прогрессивной направленности, или повторять свои и чужие фантазии о том какая должна быть «правильная» «социалистическая» или «демократическая» революция, но при это морщится и воротить нос от реальных событий, потому что они не соответствуют догмам.
Выдвинул новую теорию Джек Голдстоун. Суть сводилась к анализу реально произошедших революций. Выяснилось, что революции всегда предшествует жёсткий бюджетный кризис. В силу катастрофического падения доходов (например, вследствие экономического кризиса) или роста расходов (например, вследствие военного напряжения) у государства банально кончаются деньги, и это является первым, необходимым, но не достаточны условием революции.
В условиях сокращения бюджетного пирога различные элитные группировки начинают грызться друг с другом с удвоенной силой. Тут надо особо отметить, что элита любого общества фрагментирована. В самом первом приближении элитные группировки различаются по источнику своей власти и влияния, например силовики, высший слой бюрократии, руководители крупнейших хозяйствующих субъектов, культурно-идеологическая элита. При более детальном рассмотрении можно увидеть элитные группировки, сформировавшиеся по принципу ведомственности или личных связей (кто с кем служил, кто чей выдвиженец, земляк, родственник или друг). Интересы таких элитных группировок всегда противоречивы, но в период, когда количество доступных ресурсов растёт, например, в результате экономического подъёма, они предпочитают решать свои проблемы мирным, компромиссным путём. Когда же деньги кончаются, становится ясно, что кто-то должен быть «раскулачен», чтобы оставшиеся могли позволить себе привычный образ жизни. Наиболее жёсткий элитный конфликт оборачивается вовлечением широких масс народа в политику, когда различные элитные группировки натравливают его на своих политических конкурентов. Именно в таком случае дело и приобретает революционный оборот.
Тут мы подходим к третьему фактору революции - широкому движению населения. Низы общества всегда чем-то не довольны, но в то же время готовы сравнительно не дорого продавать свою лояльность за подачки власти. Они традиционно больше ценят стабильность, чем стремится к заманчивым, но рискованным перемена. Причём чем беднее и бесправней эти люди, тем дешевле обходится их подкуп, и тем меньше они готовы отстаивать свои права.
Протестуют же относительно сытые жители столиц. Особенно нервно они реагируют, когда после нескольких лет стабильного роста уровня жизни, он неожиданно идёт на спад. В данном случае они сравнивают своё не завидное положение в условиях кризиса не с тем, что было до экономических неурядиц, а с тем, что они ожидали, если бы кризиса не случилось. Ответственность за свои не сбывшиеся мечты беднеющий средний класс рано или поздно возложит на власть, если только экономическая ситуация не исправится. До поры население можно убеждать, что во всех бедах виноваты объективные обстоятельства, коварные козни внешних врагов и внутренних предателей, но однажды терпение лопнет и гнев обратиться на правителей. А прежние пропагандистские штампы обернутся против самой же власти, которая в глазах озлобленных масс сама станет воплощение предательства и будет обвинена в сговоре внешними силами. Напомню, что окружение Николая II накануне февральской революции постоянно обвинялось в предательстве и сговоре с кайзеровской Германией, став жертвой своей же патриотической пропаганды.
Таким образом, самых бедных и бесправных поднять на борьбу почти не возможно, они могут только с энтузиазмом присоединиться к уже начавшемуся движению, и лишь когда убедились, что риск наказания за подобные действия исчез. Начинают же «народное» движение средние слои, столкнувшиеся, в силу тех или иных причин, с падением своего жизненного уровня.
По настоящему широким такое движение может стать, только если некоторые элитные группировки выступят, как его организаторы и координаторы, и не допустят достаточно решительных действий, по его подавлению. В таком случае, увидев безнаказанность, в протестные толпы вольются множество откровенных маргиналов, сделав движение массовым, агрессивным, и в какой-то степени не контролируемым.
В то же время, для непосредственной организации масс на уличную борьбу элитам нужен некий более или менее профессиональный актив - «революционную организацию». Последний, научившись управлять толпой, может обрести собственные политические амбиции и возжелать, опираясь на ресурс народного движения, прорваться к власти. Поэтому победившие на его плечах элитарии обычно стремятся поскорее утилизировать зарвавшихся подчинённых. На Украине это делалось через войну на Донбассе.
Подобное появление в ходе революции новой силы, неизвестной, да и не существовавшей ранее, но неожиданно начинающей влиять на ситуацию в непредсказуемом направлении является отличительной чертой революции от верхушечного переворота. В России такую роль сыграли в своё время социалистические партии из рядов которых позже выделились большевики.
Американский учёный Ренделл Коллинз добавляет к выше означенным факторам революции ещё и геополитические провалы прежнего режима. Невозможно не согласиться, что беспомощность или отступление перед лицом внешних вызовов неизбежно подрывают авторитет власти внутри страны, и провоцируют выступление против неё, даже когда острота экономического кризиса ещё не запредельна. С другой стороны внешнеполитические успехи могут продлить существование режима являющегося банкротом, в чисто финансовом смысле.
Подводя итог, можно выделить четыре фактора революции согласно государство центричной теории революции:
1)Бюджетный кризис вызванный либо геополитическим напряжением либо экономическим кризисом
2)Обострение конфликта элит борющихся за тающие ресурсы
3)Широкое протестное движение сначала средних слоёв, а затем и низов, направляемое и опекаемое преследующими свои цели элитариями посредством «революционной организации», которая в свою очередь может в какой-то момент начать преследовать собственные цели.
4)геополитический провал перед лицом внешних угроз (будь то экономическое отставание или проигранная война)
Вызвать эти факторы к жизни может в аграрном обществе демографическое давление, причём как в народе, так и в элите; в индустриальном обществе экономический кризис; и в любых условиях военное напряжение. Нельзя сказать что выше описанная схема безупречна, на мой взгляд её можно и нужно развивать и уточнять, но об этом в другой раз.
Прежде всего кратко обозначу различные подходы к объяснению причин данного явления. На эту проблему традиционно было два взгляда.
Консервативный, видевший в революции лишь бессмысленный и беспощадный бунт «быдла» подстрекаемого иностранными агентами и кровожадными революционерами, желающими добраться до чужой собственности, втоптать в грязь традиции и разрушить устои. По понятным причинам к такому взгляду склонялись представители свергнутых в ходе революционных событий элит, их потомки, друзья и те, кто в ретроспективе отождествлял себя с ними. Особенно забавно, когда что-то подобное транслируют в современной России национал-патриоты, на проверку оказывающиеся потомками той самой "черни", которой осуждаемая революция дала шанс выйти из низов.
Второй подход условно можно назвать прогрессистским. В рамках его парадоксальным образом находили общий язык либералы и марксисты. Для обеих идеологий революция является уничтожением старого и отжившего, решительным шагом общества по пути прогресса, и разрывом с «проклятым прошлым» - царством тирании, угнетения и невежества. Только вот тиранию и угнетение левые и либералы, ясное дело, понимали по-разному. Левые обращали внимание на угнетение "эксплуатируемых классов", а для либералов угнетение - это ограничение свободы слова и личности. Для одних революция - это насильственная ломка устаревшей политической надстройки и замена её более прогрессивной, а для других - это борьба за политические свободы и демократизацию общества. Причём как «царство справедливости и равенства», так и «торжество свободы и демократии», после революции никогда почему-то не наступает. Но такая неувязка нисколько не смущает теоретиков революции по «истмату» или Шарпу.
Причины революции марксисты традиционно ищут в «классовой борьбе» обострённой конфликтом «между новыми производительными силами и старыми производственными отношениями». Впрочем, марксистская трактовка сложнее, чем кажется. Суть революции не только в борьбе эксплуатируемых классов. Их бунт важен, но отнюдь не достаточен для революции, особенно в той её части, когда требуется не просто ломать устаревшую политическую надстройку, но строить новую. Здесь почти всегда на сцену приходит новый класс со стороны. Античный рабовладельческий строй не был свергнут рабами, но впав в кризис, стал жертвой варварского нашествия. Феодализм не был свергнут крепостными крестьянами, но был побеждён новым классом - буржуазией. То есть в действительности по итогам революции и смены формаций торжествует не угнетённый класс, а какая-то совершенно новая общность, вызревшая в старом обществе сравнительно незадолго до революции.
Но как только речь заходила о пролетариате, марксисты почему-то отказывались от мысли, что в новых революциях всё пойдёт по прежнему сценарию, и начинали утверждать, будто теперь именно эксплуатируемый рабочий класс возьмёт власть и перестроит общество. Кстати реалии того, что называлось Октябрьской социалистической революцией, скорей подтверждали справедливость старой логики. Власть после революции досталась не рабочим, точно также как и при смене прежних формаций, она не доставалась крестьянам или рабам. Власть взяла в руки вначале возглавлявшая «революционную партию» радикальная интеллигенция, а затем этатистская бюрократия в которую влились воспользовавшиеся открытым революцией социальным лифтом выходцы из разных слоёв общества, в том числе «рабочего класса» (которому отдавалось предпочтение по идеологическим соображениям) и общинного крестьянства.
Хотя классовое происхождение и влияло на ментальность этих людей (а значит и на те управленческие решения которые они принимали), но становясь чиновниками они меняли свою социальную принадлежность и становились поборниками прежде всего государственных интересов, даже если эти интересы требовали крайне жёстких решений в отношении тех социальных групп выходцами из которых были новые правители. Впрочем, рассуждения о марксистской теории, если разбирать эту тему обстоятельно и добросовестно, заняли бы слишком много времени и увели бы далеко от означенной темы.
Что до либерального подхода к объяснению революции, то здесь наиболее проработанным кажется версия «теории модернизации» сформулированная Хантингтоном. Замечу здесь, что С. Хантингтон у нас известен в основном своей поздней и достаточно слабой работой о столкновении цивилизаций. Между тем в далёкие 60-е он был восходящей звездой торжествовавшей тогда в западной социологии «школы модернизации». И прославился в основном своим объяснением революционного процесса. Суть теории Хантингтона сводилась к тому, что общество переживающее индустриализацию, урбанизацию, переход к массовой грамотности и рационализацию сознания (одним словом всё то, что и понимается учёными под переходом от традиционного общества к обществу модерна), становится крайне неустойчиво. Старые социальные связи в нём рвутся, а новые ещё не успевают сформироваться, в таком маргинализированном обществе любая политическая или экономическая случайность (война или кризис) может породить грандиозный катаклизм революции.
Впрочем, вскоре такой взгляд на революцию был оспорен и даже ниспровергнут. Во-первых, потому что революции знали не только переживающие модернизацию общества, но и ещё аграрные и уже модернизированные (то есть городские и индустриальные). Во-вторых, потому что в потенциальные причины революции Хантингтон свалил такое множество разноплановых явлений, что объяснительная и предсказательная сила его теории свелась к нулю, так как те или иные из указанных процессов присутствуют в любом обществе и во все времена.
В последние 30 лет в западной социологии произошёл, как многие считают, научный прорыв в понимании революций. Теперь они больше не воспринимаются как досадная случайность на пути к модернизации или как ступени при переходе от одной стадии к другой, что утверждала позитивистская наука, но совершенно не подтверждает реальность. Теперь революцией считается период ослабления или полного распада государства и потеря им контроля над обществом, сопровождающийся полной или частичной сменой элит.
Причём одним из главных императивов вновь сформировавшейся элиты всякий раз раз является восстановление разрушенных государственных институтов и потерянного контроля над страной, отчего новый политический режим практически неизбежно «жестче» прежнего. Дальнейшее же развитие направляется прежде всего прагматичными целями удержания новой элитой власти и преодоления тех обстоятельств, которые привели прежний режим к краху (например экономического отставания, военной слабости, социального расслоения, наличия «фрондирующих» элитных группировок). Определённую роль играют и идеологические предпочтения новых элит, влияющие на то какие именно пути решения назревших проблем будут избраны.
Такой подход обычно не нравится людям предпочитающим видеть в революции некий высокий смысл, но ни одна из реально произошедших революций не проходила в соответствии с идиллическими представлениями марксистов или либералов, о том, как должны меняться формации или наступать свобода. Поэтому у нас есть возможность либо изучать реальные революции, но при этом распрощаться с мечтами о их непременно прогрессивной направленности, или повторять свои и чужие фантазии о том какая должна быть «правильная» «социалистическая» или «демократическая» революция, но при это морщится и воротить нос от реальных событий, потому что они не соответствуют догмам.
Выдвинул новую теорию Джек Голдстоун. Суть сводилась к анализу реально произошедших революций. Выяснилось, что революции всегда предшествует жёсткий бюджетный кризис. В силу катастрофического падения доходов (например, вследствие экономического кризиса) или роста расходов (например, вследствие военного напряжения) у государства банально кончаются деньги, и это является первым, необходимым, но не достаточны условием революции.
В условиях сокращения бюджетного пирога различные элитные группировки начинают грызться друг с другом с удвоенной силой. Тут надо особо отметить, что элита любого общества фрагментирована. В самом первом приближении элитные группировки различаются по источнику своей власти и влияния, например силовики, высший слой бюрократии, руководители крупнейших хозяйствующих субъектов, культурно-идеологическая элита. При более детальном рассмотрении можно увидеть элитные группировки, сформировавшиеся по принципу ведомственности или личных связей (кто с кем служил, кто чей выдвиженец, земляк, родственник или друг). Интересы таких элитных группировок всегда противоречивы, но в период, когда количество доступных ресурсов растёт, например, в результате экономического подъёма, они предпочитают решать свои проблемы мирным, компромиссным путём. Когда же деньги кончаются, становится ясно, что кто-то должен быть «раскулачен», чтобы оставшиеся могли позволить себе привычный образ жизни. Наиболее жёсткий элитный конфликт оборачивается вовлечением широких масс народа в политику, когда различные элитные группировки натравливают его на своих политических конкурентов. Именно в таком случае дело и приобретает революционный оборот.
Тут мы подходим к третьему фактору революции - широкому движению населения. Низы общества всегда чем-то не довольны, но в то же время готовы сравнительно не дорого продавать свою лояльность за подачки власти. Они традиционно больше ценят стабильность, чем стремится к заманчивым, но рискованным перемена. Причём чем беднее и бесправней эти люди, тем дешевле обходится их подкуп, и тем меньше они готовы отстаивать свои права.
Протестуют же относительно сытые жители столиц. Особенно нервно они реагируют, когда после нескольких лет стабильного роста уровня жизни, он неожиданно идёт на спад. В данном случае они сравнивают своё не завидное положение в условиях кризиса не с тем, что было до экономических неурядиц, а с тем, что они ожидали, если бы кризиса не случилось. Ответственность за свои не сбывшиеся мечты беднеющий средний класс рано или поздно возложит на власть, если только экономическая ситуация не исправится. До поры население можно убеждать, что во всех бедах виноваты объективные обстоятельства, коварные козни внешних врагов и внутренних предателей, но однажды терпение лопнет и гнев обратиться на правителей. А прежние пропагандистские штампы обернутся против самой же власти, которая в глазах озлобленных масс сама станет воплощение предательства и будет обвинена в сговоре внешними силами. Напомню, что окружение Николая II накануне февральской революции постоянно обвинялось в предательстве и сговоре с кайзеровской Германией, став жертвой своей же патриотической пропаганды.
Таким образом, самых бедных и бесправных поднять на борьбу почти не возможно, они могут только с энтузиазмом присоединиться к уже начавшемуся движению, и лишь когда убедились, что риск наказания за подобные действия исчез. Начинают же «народное» движение средние слои, столкнувшиеся, в силу тех или иных причин, с падением своего жизненного уровня.
По настоящему широким такое движение может стать, только если некоторые элитные группировки выступят, как его организаторы и координаторы, и не допустят достаточно решительных действий, по его подавлению. В таком случае, увидев безнаказанность, в протестные толпы вольются множество откровенных маргиналов, сделав движение массовым, агрессивным, и в какой-то степени не контролируемым.
В то же время, для непосредственной организации масс на уличную борьбу элитам нужен некий более или менее профессиональный актив - «революционную организацию». Последний, научившись управлять толпой, может обрести собственные политические амбиции и возжелать, опираясь на ресурс народного движения, прорваться к власти. Поэтому победившие на его плечах элитарии обычно стремятся поскорее утилизировать зарвавшихся подчинённых. На Украине это делалось через войну на Донбассе.
Подобное появление в ходе революции новой силы, неизвестной, да и не существовавшей ранее, но неожиданно начинающей влиять на ситуацию в непредсказуемом направлении является отличительной чертой революции от верхушечного переворота. В России такую роль сыграли в своё время социалистические партии из рядов которых позже выделились большевики.
Американский учёный Ренделл Коллинз добавляет к выше означенным факторам революции ещё и геополитические провалы прежнего режима. Невозможно не согласиться, что беспомощность или отступление перед лицом внешних вызовов неизбежно подрывают авторитет власти внутри страны, и провоцируют выступление против неё, даже когда острота экономического кризиса ещё не запредельна. С другой стороны внешнеполитические успехи могут продлить существование режима являющегося банкротом, в чисто финансовом смысле.
Подводя итог, можно выделить четыре фактора революции согласно государство центричной теории революции:
1)Бюджетный кризис вызванный либо геополитическим напряжением либо экономическим кризисом
2)Обострение конфликта элит борющихся за тающие ресурсы
3)Широкое протестное движение сначала средних слоёв, а затем и низов, направляемое и опекаемое преследующими свои цели элитариями посредством «революционной организации», которая в свою очередь может в какой-то момент начать преследовать собственные цели.
4)геополитический провал перед лицом внешних угроз (будь то экономическое отставание или проигранная война)
Вызвать эти факторы к жизни может в аграрном обществе демографическое давление, причём как в народе, так и в элите; в индустриальном обществе экономический кризис; и в любых условиях военное напряжение. Нельзя сказать что выше описанная схема безупречна, на мой взгляд её можно и нужно развивать и уточнять, но об этом в другой раз.