Православное женское монашество в советское время
Оригинал взят у eugene_1900 в Православное женское монашество в советское время
Православное женское монашество в советское время
Кириченко О.В. Православное женское монашество в советское время // Вопросы истории. 2011. № 1. С. 101-114
В начале XX в. женское монашество представляло собой внушительную силу. К 1914 г. в стране насчитывалось 475 женских монастырей, в которых проживали 17 283 монахини и 56 016 послушниц [1]. Столь сильное преобладание послушниц над монахинями можно объяснить тем, что монастыри продолжали привлекать женщин, а обители быстро росли и развивались. Этот процесс носил всесословный характер. Более того, во вновь возникающие монастыри активно пошли выходцы из простонародья, главным образом крестьянки, при активном организационном и финансовом участии дворянок и купеческих дочерей. Увеличение числа неуказных послушниц [2] в женских обителях фиксируется в послереформенное время, но особенно с начала XX века.
В сельских монастырях этот рост был не таким значительным, как в городах. Например, в Дивеевском Троицком монастыре после прославления Серафима Саровского численность насельниц увеличилась за короткое время с тысячи до двух тысяч человек за счет неуказных послушниц [3].
После февральского декрета 1918 г., отделившего церковь от государства, для монастырей началась новая эпоха: повсеместное закрытие мужских монастырей под предлогом использования монастырских помещений. В то же время женские монастыри на этом этапе практически не закрывались, а лишь перепрофилировались по инициативе самих монахинь в трудовые общины.Причина разницы судеб мужских и женских обителей состоит, на наш взгляд, в том, что мужские монастыри еще до революции обезлюдели. Многолюдные Троице-Сергиева и Киево-Печерская лавры, Задонский Рождества Богородицы или Благовещенский в Воронеже монастыри были скорее исключением из правил. Правилом же было резкое уменьшение численности монахов-мужчин даже в общежительных обителях [4]. Вот почему большевики смогли достаточно быстро и легко решить проблему с выселением мужского монашества. В женских же обителях (даже в небольших и отдаленных сельских) насельниц было несравнимо больше, и круг их обязанностей был другой. Они обрабатывали землю, трудились в рукодельных мастерских, в каждом монастыре имели школу для местного населения, больницу, богадельню. Женский монастырь тогда представлял собой большой «кипящий жизнью и трудовой деятельностью улей». Почти все женские монастыри получили шанс продлить свою жизнь еще на некоторое время. Они в массе своей были перепрофилированы в трудовые общины, кооперативы и даже коммуны. Причем, как выясняли бесконечно проверяющие их инспекторы, это были образцовые трудовые организмы, однако, по их мнению, социально неблагонадежные. Например, возглавлявшая Зосимову Одигитриевскую пустынь купеческая дочь А. Лепешкина постоянно получала не только новые нормы, но и поощрения. Артель «более других выделялась своей производительностью в смысле увеличения посевной площади» [5].
Однако увеличение посевной площади было не от хорошей жизни. Постоянно растущие налоги заставляли увеличивать и объемы производства. Например, в другой сельской общине - Лысогорской Успенской в Воронежской области Новохоперского района - общинницы вынуждены были свернуть всю прежнюю деятельность и работать на выживание: до 1928 г. они продолжали выращивать только зерно, служившее и пропитанием, и обменным фондом, и средством уплаты большого налога. Из 600 пудов, собранных в 1927 г., 390 пудов забрало государство, 120 осталось на посев и только 100 пудов - на собственные нужды [6]. Сестры специально отменили общую трапезу, распределяя зерно каждой отдельно. Большинство существовало на выручку от рукоделия и подаяния. Когда Новохоперским РЦИКом было принято решение о закрытии общины, насельницам разрешили взять с собой только личные вещи. Монахиням вменялось в вину то, что они фактически сохранили монашеский образ жизни. Эти претензии стали нарастать к концу 1920-х гг., когда началась активная политическая кампания по созданию колхозов. В этот период женское монашество попало под категорию «сельских эскплуататоров». Началось повсеместное закрытие женских общин и артелей, а фактически всех монастырей на местах.
Лысогорский монастырь, основанный местными крестьянами с. Троицкий Юрт, был закрыт в 1928 году. На тот момент он насчитывал 148 человек [7]. До революции монастырь только успел отстроиться: в нем были два величественных храма, красивая кирпичная ограда с башнями и воротами, в самом монастыре - 28 кирпичных домов, в основном предназначенных для келий. В одном из зданий помещались богадельня и рукодельная мастерская. Было и обширное хозяйство со скотным двором, хлебными и овощными полями, которые обрабатывали сами насельницы, плодовый сад, искусно проведенный водопровод, по которому вода поднималась снизу, из-под горы.
Судьба монастырских построек, церквей и строений драматична. Церкви разобрали на материал «для школьного и агроветеринарного строительства», а также избы-читальни [8]. Часть растащили местные жители на свои нужды, чему не препятствовала местная власть. Сегодня на месте монастыря находятся только поросшие бурьянном рвы и следы вырубленных садов. После закрытия Лысогорского монастыря большая часть монахинь перебралась в разные уезды Воронежской, Липецкой и Волгоградской областей, часть прибыла в Борисоглебск Воронежской области. В Борисоглебске монахини, как и в монастыре, продолжали жить, покупая дом на троих. Другой сельский монастырь в Воронежской обл., судьбу которого удалось проследить и по судьбам монахинь и по архивным документам, - Казанский в с. Таволжанка. На момент закрытия община насчитывала 151 насельницу, в основном среднего и пожилого возраста. Монастырь был основан в 1880-е гг. в бывшем помещичьем имении. Обитель имела 400 десятин земли и участок леса возле села Таволжанка. И хотя в монастыре жили и трудились крестьянки, но при закрытии обители власти назвали игуменью Марию (Соловьеву) «помещицей». В акте отмечалось: «Секретарь настоятельницы Сомова - дочь Петербургского жандарма-чиновника. Также в управлении состоят две дочери бывшего торговца из Борисоглебска Макашенцева и дочь врача из Борисоглебска Масловского, и др.». Большевики обвиняли монахинь в том, что в годы гражданской войны, когда Новохоперск был занят белогвардейцами, монастырь встречал их с иконами и давал приют в своих стенах [9].
В советские годы, когда монастырь стал трудовой общиной, формально управление перешло к совету из пяти человек, который ведал хозяйственной и бытовой сторонами жизни. Чтобы как-то объяснить необходимость закрытия общины, составитель акта в своем описании пытался представить ее как организм, где есть социальное расслоение, эксплуататоры и эксплуатируемые, где процветает безнравственность и вражда друг к другу.
В 1927 г. судьба таволжанской трудовой артели была решена. 27 декабря президиум Воронежского губисполкома вынес постановление о ее ликвидации, «ввиду того, что 1. В женской таволжанской общине совершенно не применяется трудовой строй; 2. В общине сохранены все бывшие монастырские устои и порядки». Подпись «П. Дьяконов» [10]. Представители советской власти приехали объявлять о закрытии монастыря на Пасху: «В две недели очистить монастырь». В записке уполномоченного К.А. Пугачева от 29 января 1929 г. о ликвидации Таволжанского монастыря упоминается «таволжанский священник, бывший афонский монах, поднявший крестьян на восстание, когда мы описывали церковное имущество». «Восстание» заключалось в том, что священник дал набат, когда обнаружил, что какие-то люди тайно открыли церковь, закрылись в ней и начали упаковывать церковные святыни и имущество. Игуменье удалось до разграбления монастыря вывезти оттуда часть ценностей: «39 мест запакованных в ящики церковного имущества и ценностей отправлено в Бутурлиново» [11]. Дальнейшая их судьба неизвестна. Церковные вещи было рекомендовано частично передать в ближайшие приходы (иконы, хоругви), а другие «реализовать на месте» (столы, сундуки, ящики).
Власти хотели использовать Таволжанский монастырь под устройство детской колонии, поместив поначалу туда детей из детских домов Новохоперска. Рассуждали при этом так: «дети сблизятся здесь с крестьянской массой» и будут воспитываться в естественных условиях. Тем более, что из-за их переселения в Новохоперске освободится несколько зданий [12]. Но перевоспитания не произошло, и монастырь разрушили, отдав после вывоза всего необходимого на разграбление местному населению.
От Таволжанской Казанской обители также не осталось камня на камне. Борисоглебская монахиня Сергия (Чернышева) сохранила в памяти рассказ одной из насельниц Таволжанского монастыря, Таисии, о периоде рассеяния монахинь после полного закрытия обители. «У нас здесь (в Борисоглебске) жила инокиня Таисия, мы звали ее послушница Таисия, она была из Таволжанского монастыря, покинула обитель молодой послушницей. Она много раз рассказывала мне, как они тайно несли с собой, когда покидали стены родной обители, чудотворный образ Матери Божией "Отрада и Утешение" - икону афонского письма. Икону вынесли тайно ночью шесть человек и, пряча ее, пошли по полям, в сторону Карачана. Пересекали деревни Васильевку и другие, менялись друг с другом, ночевали по оврагам. Икона была одной из главных святынь монастыря, перед ней постоянно совершались молебны, и было много исцелений. Со многих мест, из разных губерний приходили сюда люди поклониться чудотворному образу и попросить Матерь Божию о помощи. От иконы получил исцеление слепой парень. Более 50-ти таволжанских сестер расселились в Карачане - в Верхнем, Среднем и Нижнем, поближе к церкви. Основная часть матушек были Карачанские жительницы. У монахини Марии отец был старостой в Карачанском храме, и ей пришлось видеть потом, когда храм закрывали, убийство своего отца Захарии. Храм во имя Архистратига Михаила. Старосту на глазах людей и родной дочери расстреляли у самого алтаря. Стреляли много раз и не могли убить. Дочь очень плакала и сокрушалась. Вместе со всеми приехала и пожилая схиигуменья Аполлинария. Икону поставили в одну из келий и, несмотря на то, что святыню скрывали, люди знали о святыне, и сюда много приезжало монахинь из других мест помолиться перед образом» [13].
Судьбы многих сельских женских монастырей очень похожи. В большинстве из них были устроены или детские дома, или колонии, или тюрьмы, и уже в конце 1930 г. основная часть (судя по сельским монастырям центрального Черноземья) была физически уничтожена [14]. Именно женское монашество активно привлекалось в 1920-е гг. к ответственности в связи с различными, так называемыми, «монархическими заговорами»: это и обнаруженные у них портреты царя Николая II, и поддерживание в народе слухов, что царь с семьей жив [15], и активная помощь Белой Армии. За 1922-1923 гг. было уничтожено 3447 монахинь [16].
Расселение монахинь по городам и большей частью по селам значительно укрепило на местах церковную жизнь, а в 1930-е гг. (до периода самой значительной волны репрессий 1937 г.) помогло в противостоянии обновленчеству, к тому времени значительно укрепившемуся на уровне приходских сельских храмов. Большинство обновленческих храмов находилось в селах. В Воронежском Областном архиве в фонде № 256 мы нашли несколько уникальных дел с обновленческими отчетами за 1922-1936 гг. и материалы по антиобновленческой деятельности Православной Церкви (в основном, это письма православных архиереев). Отчеты обновленческих архиереев и благочинных Воронежской митрополии содержат характеристику церковной жизни «староцерковников», как именовали обновленцы своих врагов «тихоновцев» (также «сергианцев»), и ВЦС [17]. Отчеты показывают, что воронежская обновленческая митрополия в лице Воронежского «митрополита» очень обстоятельно собирала сведения о состоянии религиозной жизни приходов и объединений всех направлений. Сюда же входили характеристики на духовно и идеологически активных лиц, которые мешали обновленцам, и, по их логике, советской власти. Сведения поступали от архиереев шести епархий (Воронежской, Борисоглебской, Острогожской, Россошанской, Мичуринской, Елецкой) и нескольких благочиний и направлялись потом в Москву, попадая, как можно предположить, через ВЦУ в органы государственной безопасности. Такое предположение не лишено оснований, так как эти сведения были использованы при репрессиях 1937- 1938 гг. на местах.
Просмотренные документы позволили по-новому увидетц расстановку духовных сил в обширном регионе - ныне это территория трех областей Черноземья: Воронежской, Липецкой и Тамбовской - в один из самых страшных периодов репрессий - в 1930-е годы. Православные архиереи и священники в это время были ограничены в возможностях вести полноценную документацию, потому что документы могли в любую минуту послужить обвинительным и наводящим материалом для карательных органов. Скудость церковных архивных документов лишь в какой-то мере компенсируется следственными материалами того времени, хотя это источники с ограниченной информацией и нередко тенденциозные. Церковная мемуарная литература захватывает в большинстве своем время, начиная с 1940-х гг., а 1920-е и 1930-е гг. в них представлены кратко и фрагментарно.
В Борисоглебской обновленческой епархии к середине 1930-х гг. насчитывалось 22 прихода, в основном сосредоточенных в селах, так как сам Ворисоглебск находился почти целиком под влиянием «тихоновского» духовенства. Обновленцам в городе принадлежал один кладбищенский деревянный храм, но и там священники-тихоновцы и их помощники миряне не оставляли их в покое; верующим в городе разъяснялось, что отпевание покойных обновленцами не считается действительным. Тихоновскому духовенству принадлежало три храма, но «все три каменные и благоустроенные». «Архиепископ» Борисоглебский Александр в своем отчете указывает: «Монашествующих, именно женщин, в разных приходах много. Почти все они Тихоновского направления». «Паства заражена тихоновщиной и сектантством. Гнездом этой заразы является город Борисоглебск». В Казанском храме служил «целый собор протоиереев (кажется, 6) при участии протодьякона, дьяконов и хора певчих. Почти то же - в других их церквах. А у нас, - жалуется "архиепископ" Александр, - нет ни хора, ни дьякона. Поэтому неудивительно, что богомольцев в тех церквах бывает значительно больше» [18].
В Борисоглебске у тихоновцев сохранилось три староцерковных храма: два в городе и один на окраине. Вместе со священниками и мирянами Борисоглебска церковную позицию перед лицом народа активно отстаивали и монахини из закрытых монастырей. В отчете отмечается: «Немалое зло обновленцам приносят и монашки, в большом количестве сгруппировавшиеся в городе из ближайших монастырей, теперь ликвидированных. Монашки ведут сильную агитацию против обновленцев, главным образом, когда они бывают в домах верующих для чтения Псалтири по покойникам. Так, например, в тех домах, где побывала монашка Анисья Маслова, после ее посещения перестали принимать обновленческого священника» [19]. Монахини разъясняли верующим, что обновленцы находятся под анафемой, а их таинства недействительны.
В обновленческом отчете оценивается и ситуация в сельских приходах «Борисоглебской епархии». В отчете отмечается, что большая часть приходов принадлежит «тихоновскому», а именно «сергианскому», духовенству [20], при этом здесь 22 обновленческих прихода. Не приводя никаких фактов, но, руководствуясь выводами двух своих благочинных, обновленческий архиерей пишет: «Тихоновщина, хотя и не во всех (сельских приходах) существует, но там она настолько потеряла силу, обаяние и значение, что наш благочинный протоиерей Барбарин из Коленовского района пишет, что "со староцерковничеством [21] здесь покончено"». «"Тихоновским священникам" активно помогают чернички. В отдельных случаях они действуют как партизаны в тылу врага, помогают обновленцам проводить службы (поют в хоре, но не целуют Евангелие, не причащаются здесь), чтобы иметь возможность вести среди прихожан разъяснительную работу, постоянно разоблачая обновленчество перед народом». В том же отчете говорится: «В Тихоновском селе Калмыке, смежном с нашим (селом) Никандровкой имеются чернички, которые занимаются активной антиобновленческой работой. Чернички приходят в церковь с. Никандровки, поют, читают на клиросе, но к кресту и Евангелию не подходят. После службы они ходили по домам верующих и убеждали последних выгнать священника из прихода, т.к. он коммунист, безблагодатный. И когда начинает службу, то говорит: "Не благословен Бог наш, а благословен Бог я", то есть называет себя Богом. Руководительницей является известная черничка Александра». Суммируя в конце отчета свои выводы, Борисоглебский архиерей, пишет: «Главное зло епархии - городское тихоновское духовенство и монашки» [22].
Кроме черничек в число церковного антиобновленческого приходского актива нередко входили певчие, старосты, грамотные верующие. Вот как описывает обновленческий священник из Благовещенской церкви с. Кантемировки подобную ситуацию в своей жалобе епархиальному «архиерею»: «Гавриил Михайлович Лемент - сергианец, непримиримый к обновленцам, вершит в приходе дела, все держит в руках. Он ведает приглашением священника на приход. Когда я приехал в Кантемировку 10-15 апреля, чтобы присоединить церковь к обновленцам, он не пустил меня и назвал "стриженной куклой", и сказал, что он - за "староапостольскую церковь". Он - упорный единоличник и говорит: "Тихоновцы - это единоличники, а обновленцы - это колхозники". Это он отстоял в храме колокола, а везде в округе сняли, отстоял храм от закрытия, сохранил церковные ценности, стал приглашать на службу "староцерковных" монахов-тихоновцев» [23]. Отмечено и то, что вместе с ним действуют в селе против обновленцев несколько церковных женщин.
К числу сложных вопросов относится вопрос о размежевании оппозиционных обновленчеству сил в селах. Монахини, чернички и священники, видевшие в обновленчестве угрозу Церкви, не были едины в своем противостоянии обновленцам. От Церкви постоянно откалывалась то одна, то другая группа. В Воронежском регионе активно действовали аморфные объединения верующих катакомбной церкви - истинно православных христиан (ИПХ), тогда еще без ясной сектантской направленности. Чернички в селах в большей степени, чем монахини, были дезориентированы в этой пестроте направлений церковной мысли и церковных движений. Часть их была на стороне «сергианских» священников, часть - на стороне ВЦС, другие вставали на сторону разных мятежных архиереев, например, епископа Алексия Буя. «Где староцерковный приход, - пишет россошанский "архиерей", - там везде много монашек и черничек. И у сергианцев и у ВЦС» [24]. Там, где отсутствовала монашеская среда для черничек, они склонны были принимать крайние решения: уходить в церковное подполье, вести тайную церковную жизнь, вступая в оппозицию официальной церковной и государственной власти.
Текст статьи в формате djvu размещен здесь.
Православное женское монашество в советское время
Кириченко О.В. Православное женское монашество в советское время // Вопросы истории. 2011. № 1. С. 101-114
В начале XX в. женское монашество представляло собой внушительную силу. К 1914 г. в стране насчитывалось 475 женских монастырей, в которых проживали 17 283 монахини и 56 016 послушниц [1]. Столь сильное преобладание послушниц над монахинями можно объяснить тем, что монастыри продолжали привлекать женщин, а обители быстро росли и развивались. Этот процесс носил всесословный характер. Более того, во вновь возникающие монастыри активно пошли выходцы из простонародья, главным образом крестьянки, при активном организационном и финансовом участии дворянок и купеческих дочерей. Увеличение числа неуказных послушниц [2] в женских обителях фиксируется в послереформенное время, но особенно с начала XX века.
В сельских монастырях этот рост был не таким значительным, как в городах. Например, в Дивеевском Троицком монастыре после прославления Серафима Саровского численность насельниц увеличилась за короткое время с тысячи до двух тысяч человек за счет неуказных послушниц [3].
После февральского декрета 1918 г., отделившего церковь от государства, для монастырей началась новая эпоха: повсеместное закрытие мужских монастырей под предлогом использования монастырских помещений. В то же время женские монастыри на этом этапе практически не закрывались, а лишь перепрофилировались по инициативе самих монахинь в трудовые общины.Причина разницы судеб мужских и женских обителей состоит, на наш взгляд, в том, что мужские монастыри еще до революции обезлюдели. Многолюдные Троице-Сергиева и Киево-Печерская лавры, Задонский Рождества Богородицы или Благовещенский в Воронеже монастыри были скорее исключением из правил. Правилом же было резкое уменьшение численности монахов-мужчин даже в общежительных обителях [4]. Вот почему большевики смогли достаточно быстро и легко решить проблему с выселением мужского монашества. В женских же обителях (даже в небольших и отдаленных сельских) насельниц было несравнимо больше, и круг их обязанностей был другой. Они обрабатывали землю, трудились в рукодельных мастерских, в каждом монастыре имели школу для местного населения, больницу, богадельню. Женский монастырь тогда представлял собой большой «кипящий жизнью и трудовой деятельностью улей». Почти все женские монастыри получили шанс продлить свою жизнь еще на некоторое время. Они в массе своей были перепрофилированы в трудовые общины, кооперативы и даже коммуны. Причем, как выясняли бесконечно проверяющие их инспекторы, это были образцовые трудовые организмы, однако, по их мнению, социально неблагонадежные. Например, возглавлявшая Зосимову Одигитриевскую пустынь купеческая дочь А. Лепешкина постоянно получала не только новые нормы, но и поощрения. Артель «более других выделялась своей производительностью в смысле увеличения посевной площади» [5].
Однако увеличение посевной площади было не от хорошей жизни. Постоянно растущие налоги заставляли увеличивать и объемы производства. Например, в другой сельской общине - Лысогорской Успенской в Воронежской области Новохоперского района - общинницы вынуждены были свернуть всю прежнюю деятельность и работать на выживание: до 1928 г. они продолжали выращивать только зерно, служившее и пропитанием, и обменным фондом, и средством уплаты большого налога. Из 600 пудов, собранных в 1927 г., 390 пудов забрало государство, 120 осталось на посев и только 100 пудов - на собственные нужды [6]. Сестры специально отменили общую трапезу, распределяя зерно каждой отдельно. Большинство существовало на выручку от рукоделия и подаяния. Когда Новохоперским РЦИКом было принято решение о закрытии общины, насельницам разрешили взять с собой только личные вещи. Монахиням вменялось в вину то, что они фактически сохранили монашеский образ жизни. Эти претензии стали нарастать к концу 1920-х гг., когда началась активная политическая кампания по созданию колхозов. В этот период женское монашество попало под категорию «сельских эскплуататоров». Началось повсеместное закрытие женских общин и артелей, а фактически всех монастырей на местах.
Лысогорский монастырь, основанный местными крестьянами с. Троицкий Юрт, был закрыт в 1928 году. На тот момент он насчитывал 148 человек [7]. До революции монастырь только успел отстроиться: в нем были два величественных храма, красивая кирпичная ограда с башнями и воротами, в самом монастыре - 28 кирпичных домов, в основном предназначенных для келий. В одном из зданий помещались богадельня и рукодельная мастерская. Было и обширное хозяйство со скотным двором, хлебными и овощными полями, которые обрабатывали сами насельницы, плодовый сад, искусно проведенный водопровод, по которому вода поднималась снизу, из-под горы.
Судьба монастырских построек, церквей и строений драматична. Церкви разобрали на материал «для школьного и агроветеринарного строительства», а также избы-читальни [8]. Часть растащили местные жители на свои нужды, чему не препятствовала местная власть. Сегодня на месте монастыря находятся только поросшие бурьянном рвы и следы вырубленных садов. После закрытия Лысогорского монастыря большая часть монахинь перебралась в разные уезды Воронежской, Липецкой и Волгоградской областей, часть прибыла в Борисоглебск Воронежской области. В Борисоглебске монахини, как и в монастыре, продолжали жить, покупая дом на троих. Другой сельский монастырь в Воронежской обл., судьбу которого удалось проследить и по судьбам монахинь и по архивным документам, - Казанский в с. Таволжанка. На момент закрытия община насчитывала 151 насельницу, в основном среднего и пожилого возраста. Монастырь был основан в 1880-е гг. в бывшем помещичьем имении. Обитель имела 400 десятин земли и участок леса возле села Таволжанка. И хотя в монастыре жили и трудились крестьянки, но при закрытии обители власти назвали игуменью Марию (Соловьеву) «помещицей». В акте отмечалось: «Секретарь настоятельницы Сомова - дочь Петербургского жандарма-чиновника. Также в управлении состоят две дочери бывшего торговца из Борисоглебска Макашенцева и дочь врача из Борисоглебска Масловского, и др.». Большевики обвиняли монахинь в том, что в годы гражданской войны, когда Новохоперск был занят белогвардейцами, монастырь встречал их с иконами и давал приют в своих стенах [9].
В советские годы, когда монастырь стал трудовой общиной, формально управление перешло к совету из пяти человек, который ведал хозяйственной и бытовой сторонами жизни. Чтобы как-то объяснить необходимость закрытия общины, составитель акта в своем описании пытался представить ее как организм, где есть социальное расслоение, эксплуататоры и эксплуатируемые, где процветает безнравственность и вражда друг к другу.
В 1927 г. судьба таволжанской трудовой артели была решена. 27 декабря президиум Воронежского губисполкома вынес постановление о ее ликвидации, «ввиду того, что 1. В женской таволжанской общине совершенно не применяется трудовой строй; 2. В общине сохранены все бывшие монастырские устои и порядки». Подпись «П. Дьяконов» [10]. Представители советской власти приехали объявлять о закрытии монастыря на Пасху: «В две недели очистить монастырь». В записке уполномоченного К.А. Пугачева от 29 января 1929 г. о ликвидации Таволжанского монастыря упоминается «таволжанский священник, бывший афонский монах, поднявший крестьян на восстание, когда мы описывали церковное имущество». «Восстание» заключалось в том, что священник дал набат, когда обнаружил, что какие-то люди тайно открыли церковь, закрылись в ней и начали упаковывать церковные святыни и имущество. Игуменье удалось до разграбления монастыря вывезти оттуда часть ценностей: «39 мест запакованных в ящики церковного имущества и ценностей отправлено в Бутурлиново» [11]. Дальнейшая их судьба неизвестна. Церковные вещи было рекомендовано частично передать в ближайшие приходы (иконы, хоругви), а другие «реализовать на месте» (столы, сундуки, ящики).
Власти хотели использовать Таволжанский монастырь под устройство детской колонии, поместив поначалу туда детей из детских домов Новохоперска. Рассуждали при этом так: «дети сблизятся здесь с крестьянской массой» и будут воспитываться в естественных условиях. Тем более, что из-за их переселения в Новохоперске освободится несколько зданий [12]. Но перевоспитания не произошло, и монастырь разрушили, отдав после вывоза всего необходимого на разграбление местному населению.
От Таволжанской Казанской обители также не осталось камня на камне. Борисоглебская монахиня Сергия (Чернышева) сохранила в памяти рассказ одной из насельниц Таволжанского монастыря, Таисии, о периоде рассеяния монахинь после полного закрытия обители. «У нас здесь (в Борисоглебске) жила инокиня Таисия, мы звали ее послушница Таисия, она была из Таволжанского монастыря, покинула обитель молодой послушницей. Она много раз рассказывала мне, как они тайно несли с собой, когда покидали стены родной обители, чудотворный образ Матери Божией "Отрада и Утешение" - икону афонского письма. Икону вынесли тайно ночью шесть человек и, пряча ее, пошли по полям, в сторону Карачана. Пересекали деревни Васильевку и другие, менялись друг с другом, ночевали по оврагам. Икона была одной из главных святынь монастыря, перед ней постоянно совершались молебны, и было много исцелений. Со многих мест, из разных губерний приходили сюда люди поклониться чудотворному образу и попросить Матерь Божию о помощи. От иконы получил исцеление слепой парень. Более 50-ти таволжанских сестер расселились в Карачане - в Верхнем, Среднем и Нижнем, поближе к церкви. Основная часть матушек были Карачанские жительницы. У монахини Марии отец был старостой в Карачанском храме, и ей пришлось видеть потом, когда храм закрывали, убийство своего отца Захарии. Храм во имя Архистратига Михаила. Старосту на глазах людей и родной дочери расстреляли у самого алтаря. Стреляли много раз и не могли убить. Дочь очень плакала и сокрушалась. Вместе со всеми приехала и пожилая схиигуменья Аполлинария. Икону поставили в одну из келий и, несмотря на то, что святыню скрывали, люди знали о святыне, и сюда много приезжало монахинь из других мест помолиться перед образом» [13].
Судьбы многих сельских женских монастырей очень похожи. В большинстве из них были устроены или детские дома, или колонии, или тюрьмы, и уже в конце 1930 г. основная часть (судя по сельским монастырям центрального Черноземья) была физически уничтожена [14]. Именно женское монашество активно привлекалось в 1920-е гг. к ответственности в связи с различными, так называемыми, «монархическими заговорами»: это и обнаруженные у них портреты царя Николая II, и поддерживание в народе слухов, что царь с семьей жив [15], и активная помощь Белой Армии. За 1922-1923 гг. было уничтожено 3447 монахинь [16].
Расселение монахинь по городам и большей частью по селам значительно укрепило на местах церковную жизнь, а в 1930-е гг. (до периода самой значительной волны репрессий 1937 г.) помогло в противостоянии обновленчеству, к тому времени значительно укрепившемуся на уровне приходских сельских храмов. Большинство обновленческих храмов находилось в селах. В Воронежском Областном архиве в фонде № 256 мы нашли несколько уникальных дел с обновленческими отчетами за 1922-1936 гг. и материалы по антиобновленческой деятельности Православной Церкви (в основном, это письма православных архиереев). Отчеты обновленческих архиереев и благочинных Воронежской митрополии содержат характеристику церковной жизни «староцерковников», как именовали обновленцы своих врагов «тихоновцев» (также «сергианцев»), и ВЦС [17]. Отчеты показывают, что воронежская обновленческая митрополия в лице Воронежского «митрополита» очень обстоятельно собирала сведения о состоянии религиозной жизни приходов и объединений всех направлений. Сюда же входили характеристики на духовно и идеологически активных лиц, которые мешали обновленцам, и, по их логике, советской власти. Сведения поступали от архиереев шести епархий (Воронежской, Борисоглебской, Острогожской, Россошанской, Мичуринской, Елецкой) и нескольких благочиний и направлялись потом в Москву, попадая, как можно предположить, через ВЦУ в органы государственной безопасности. Такое предположение не лишено оснований, так как эти сведения были использованы при репрессиях 1937- 1938 гг. на местах.
Просмотренные документы позволили по-новому увидетц расстановку духовных сил в обширном регионе - ныне это территория трех областей Черноземья: Воронежской, Липецкой и Тамбовской - в один из самых страшных периодов репрессий - в 1930-е годы. Православные архиереи и священники в это время были ограничены в возможностях вести полноценную документацию, потому что документы могли в любую минуту послужить обвинительным и наводящим материалом для карательных органов. Скудость церковных архивных документов лишь в какой-то мере компенсируется следственными материалами того времени, хотя это источники с ограниченной информацией и нередко тенденциозные. Церковная мемуарная литература захватывает в большинстве своем время, начиная с 1940-х гг., а 1920-е и 1930-е гг. в них представлены кратко и фрагментарно.
В Борисоглебской обновленческой епархии к середине 1930-х гг. насчитывалось 22 прихода, в основном сосредоточенных в селах, так как сам Ворисоглебск находился почти целиком под влиянием «тихоновского» духовенства. Обновленцам в городе принадлежал один кладбищенский деревянный храм, но и там священники-тихоновцы и их помощники миряне не оставляли их в покое; верующим в городе разъяснялось, что отпевание покойных обновленцами не считается действительным. Тихоновскому духовенству принадлежало три храма, но «все три каменные и благоустроенные». «Архиепископ» Борисоглебский Александр в своем отчете указывает: «Монашествующих, именно женщин, в разных приходах много. Почти все они Тихоновского направления». «Паства заражена тихоновщиной и сектантством. Гнездом этой заразы является город Борисоглебск». В Казанском храме служил «целый собор протоиереев (кажется, 6) при участии протодьякона, дьяконов и хора певчих. Почти то же - в других их церквах. А у нас, - жалуется "архиепископ" Александр, - нет ни хора, ни дьякона. Поэтому неудивительно, что богомольцев в тех церквах бывает значительно больше» [18].
В Борисоглебске у тихоновцев сохранилось три староцерковных храма: два в городе и один на окраине. Вместе со священниками и мирянами Борисоглебска церковную позицию перед лицом народа активно отстаивали и монахини из закрытых монастырей. В отчете отмечается: «Немалое зло обновленцам приносят и монашки, в большом количестве сгруппировавшиеся в городе из ближайших монастырей, теперь ликвидированных. Монашки ведут сильную агитацию против обновленцев, главным образом, когда они бывают в домах верующих для чтения Псалтири по покойникам. Так, например, в тех домах, где побывала монашка Анисья Маслова, после ее посещения перестали принимать обновленческого священника» [19]. Монахини разъясняли верующим, что обновленцы находятся под анафемой, а их таинства недействительны.
В обновленческом отчете оценивается и ситуация в сельских приходах «Борисоглебской епархии». В отчете отмечается, что большая часть приходов принадлежит «тихоновскому», а именно «сергианскому», духовенству [20], при этом здесь 22 обновленческих прихода. Не приводя никаких фактов, но, руководствуясь выводами двух своих благочинных, обновленческий архиерей пишет: «Тихоновщина, хотя и не во всех (сельских приходах) существует, но там она настолько потеряла силу, обаяние и значение, что наш благочинный протоиерей Барбарин из Коленовского района пишет, что "со староцерковничеством [21] здесь покончено"». «"Тихоновским священникам" активно помогают чернички. В отдельных случаях они действуют как партизаны в тылу врага, помогают обновленцам проводить службы (поют в хоре, но не целуют Евангелие, не причащаются здесь), чтобы иметь возможность вести среди прихожан разъяснительную работу, постоянно разоблачая обновленчество перед народом». В том же отчете говорится: «В Тихоновском селе Калмыке, смежном с нашим (селом) Никандровкой имеются чернички, которые занимаются активной антиобновленческой работой. Чернички приходят в церковь с. Никандровки, поют, читают на клиросе, но к кресту и Евангелию не подходят. После службы они ходили по домам верующих и убеждали последних выгнать священника из прихода, т.к. он коммунист, безблагодатный. И когда начинает службу, то говорит: "Не благословен Бог наш, а благословен Бог я", то есть называет себя Богом. Руководительницей является известная черничка Александра». Суммируя в конце отчета свои выводы, Борисоглебский архиерей, пишет: «Главное зло епархии - городское тихоновское духовенство и монашки» [22].
Кроме черничек в число церковного антиобновленческого приходского актива нередко входили певчие, старосты, грамотные верующие. Вот как описывает обновленческий священник из Благовещенской церкви с. Кантемировки подобную ситуацию в своей жалобе епархиальному «архиерею»: «Гавриил Михайлович Лемент - сергианец, непримиримый к обновленцам, вершит в приходе дела, все держит в руках. Он ведает приглашением священника на приход. Когда я приехал в Кантемировку 10-15 апреля, чтобы присоединить церковь к обновленцам, он не пустил меня и назвал "стриженной куклой", и сказал, что он - за "староапостольскую церковь". Он - упорный единоличник и говорит: "Тихоновцы - это единоличники, а обновленцы - это колхозники". Это он отстоял в храме колокола, а везде в округе сняли, отстоял храм от закрытия, сохранил церковные ценности, стал приглашать на службу "староцерковных" монахов-тихоновцев» [23]. Отмечено и то, что вместе с ним действуют в селе против обновленцев несколько церковных женщин.
К числу сложных вопросов относится вопрос о размежевании оппозиционных обновленчеству сил в селах. Монахини, чернички и священники, видевшие в обновленчестве угрозу Церкви, не были едины в своем противостоянии обновленцам. От Церкви постоянно откалывалась то одна, то другая группа. В Воронежском регионе активно действовали аморфные объединения верующих катакомбной церкви - истинно православных христиан (ИПХ), тогда еще без ясной сектантской направленности. Чернички в селах в большей степени, чем монахини, были дезориентированы в этой пестроте направлений церковной мысли и церковных движений. Часть их была на стороне «сергианских» священников, часть - на стороне ВЦС, другие вставали на сторону разных мятежных архиереев, например, епископа Алексия Буя. «Где староцерковный приход, - пишет россошанский "архиерей", - там везде много монашек и черничек. И у сергианцев и у ВЦС» [24]. Там, где отсутствовала монашеская среда для черничек, они склонны были принимать крайние решения: уходить в церковное подполье, вести тайную церковную жизнь, вступая в оппозицию официальной церковной и государственной власти.
Текст статьи в формате djvu размещен здесь.