Солженицын100
На самом деле этот год действительно получился годом Солженицына - я не только дочитал "Архипелаг ГУЛАГ", но и читал о самом писателе, и даже заценил ряд документалок о нём. Но могу ли я отнести его в категорию любимых? Наверное, нет.
Любимый писатель - это в первую очередь тот, к кому обращаешься в минуту жизни трудную, у кого ищешь утешения. Во вторую - тот, кто радует самим процессом чтения, языком или сюжетами.
У Солженицына ни того, ни другого нет. Он отнюдь не утешает, скорее наоборот, задаёт какие-то совершенно сверхчеловеческие критерии на преодоление, на борьбу - причём не только с, например, людоедской идеологией, но и даже со смертью, как в "Раковом корпусе". Язык его тоже - при всей своей своеобразности - слишком часто запутывает, а прорывающаяся сквозь тексты интонация с непривычки может утомить.
Солженицын в первую очередь ИНТЕРЕСЕН. Интересны его книги - как явление, менявшее мир; как прямое продолжение традиций русской литературы. Интересна его биография - человек был на войне, в лагерях, узнал славу, а затем опалу сначала в СССР, потом на Западе, а в конце жизни уже в посттсоветской России. Интересны его мысли - и верные, и ошибочные, и неизменные на протяжении всей жизни, и изменяющиеся со временем по тем или иным обстоятельствам. Интересна в конце концов совершенно беснующаяся реакция некоторых персонажей на одно только упоминание имени писателя.
Любимого автора можно представлять в качестве друга - Солженицын же скорее учитель и наставник. Но не в религиозно-сектантском понимании этих слов (когда любое высказывание - неоспоримый догмат), а скорее в значении "учиться и превзойти". Тем более что именно такого восприятия он ждал и сам: последние слова "Архипелага" - наказ, когда откроют архивы и можно будет говорить на тему советских репрессий открыто, внести в книгу необходимые правки и корректировки.
Главное же, что привлекает в его творчестве - какая-то безусловная человекоцентричность. Проявляется это и в текстах: тот же "Архипелаг" построен в первую очередь на свидетельствах очевидцев и на личном восприятии событий (поэтому, например, эпизод силового подавления Кенгирского восстания заключённых даётся не сухим языком точных цифр, а от лица участника, с соответствующими преувеличениями и эмоциональностью). Проявлялось это и в жизни: серия книг, основанная им - Всероссийская мемуарная библиотека, то есть не исторические исследования, а опять же, личные свидетельства: "Я призываю моих соотечественников теперь же сесть писать <...> воспоминания и присылать их - чтобы горе наше не ушло вместе с нами бесследно, но сохранилось бы для русской памяти, остерегая на будущее." И в основе как раз мысль о том, что историки, может быть, своё слово рано или поздно скажут - но гораздо важнее услышать человека, свидетеля событий, жертву.
Вот и выходит, что с одной стороны - преодоление человеческого, выход на новый уровень развития. А с другой - мысли в первую очередь о человеке, человекоцентричность и даже жалость: и к конкретным людям, и к целым народам (отсюда, например, призывы сберегать русский народ).
Но при всех этих, на первый взгляд взаимоисключающих, качествах Солженицын оказывается едва ли не самым цельным персонажем 20 века, и не только в русской, но и в мировой истории. Разумеется, это не может не вызывать интерес. А иногда просто завораживает.