Двусмысленная демократия и этика психоанализа
Двусмысленности современной демократии:
по ту сторону политики гармонии
Цель этой статьи состоит в рассмотрении перспективы радикализации и институционализации демократии единственно возможного вида, позволяющего преодолеть фантазию и тем самым избежать крайнего утопизма со всеми вытекающими из него катастрофическими последствиями.
Такая перспектива может быть только этико-политической.
Этическое измерение имеет здесь решающее значение, о чем свидетельствует наш нынешний опыт.
Конечно, это всего лишь одно из измерений, посредством которого обнаруживается апория нашего нынешнего политического и теоретического положения.
Рассмотрим, например, современный кризис демократии: усиление гегемонии господствующей демократической модели - и в теории, и на практике - вместо того, чтобы пробудить оптимизм, усилило разочарование, вызванное опытом демократии.
В сущности, один из парадоксов нашего столетия состоит в том, что “успех” демократии в Восточной Европе и Южной Африке сопровождается глубоким разочарованием в Западной Европе, “месте рождения” современных демократий.
Конечно, современная демократия основывается на конститутивном противоречии, носит двусмысленный характер.
Например, как заметил Уильям Коннолли, и индивидуалисты, и коммунитаристы разочарованы, потому что демократическая теория и практика связаны с двусмысленностью одновременной дифференциации и “гармонизации” личности и общества.
Однако подобное разочарование проистекает из убежденности обеих сторон в том, что “эта двусмысленность должна получить решение, а не признание и выражение в институциональной жизни” (Connolly, 1987: 5-6).
Джон Данн также отметил пересечение “двух несовместимых рациональностей”, которые раскрывают еще один аспект двусмысленности демократии: потребности в наименее слабо контролируемой форме правления и принципа удовлетворения и свободы личности (Dunn, 1979).
Кажется, что демократия неизбежно связана с попыткой соединить явно противоречивые потребности: правление закона с представительством особых интересов - гарантирование уважения к человеческой свободе и в то же самое время организация общества в соответствии с представлением большинства о справедливости (Touraine, 1994: 2-5).
Все же, по Данну, в отличие от Коннолли, данная двусмысленность служит источником глубокого разочарования: “если все мы сегодня демократы, то участь эта не очень завидная.
Сегодня в политике демократия служит названием того, чего мы не можем иметь - и все же не можем перестать желать” (Dunn, 1979: 28).
Мы можем предположить, что Данн принадлежит к тем политическим философам, которые хотели бы видеть эту двусмысленность решенной, а демократический “хаос” - превращенным в новую гармонию.
Но, как утверждает Коннолли, эта двусмысленность и есть демократия; разрешить двусмысленность демократии - значит сделать так, чтобы демократия лишилась своих особых черт.
Таково следствие того, что Коннолли называет онтологиями согласия и гармонии, начиная от Гоббса, Локка и Канта и кончая Марксом и Хабермасом.
В “Тождестве/различии” становится ясно, что эти онтологии создают понятие гармонии, чтобы снять угрозу случайности или, пользуясь терминологией Лаклау, возрастания центральной роли дислокации, определяющей современность, в особенности, позднюю современность. Онтология согласия и гармонии, и я могу добавить, вся этика гармонии, служит также неотъемлемой составляющей множества современных теорий политики (и теорий демократии), которые пытаются ослабить угрозу случайности: индивидуалисты, коллективисты и коммунитаристы принадлежат именно к этой группе (Connolly, 1991: 28).
Поэтому источник разочарования демократией предстает в виде антитезы между онтологией и этикой согласия и гармонии и двусмысленностью демократии, то есть неотъемлемой и институционализированной дисгармонией демократических механизмов.
Цель этой статьи состоит в демонстрации того, что при стремлении снять двусмысленность демократии упускается историческое своеобразие и новаторская логика демократической политики.
Если этика гармонии приводит демократии к тому, что она лишается своих особых черт, то я докажу, что радикально-демократический проект сегодня нуждается в совершенно иной этической основе.
Здесь значительную помощь может оказать этика психоанализа, разработанная в лаканианской традиции.
Но для начала остановимся поподробнее на идее о том, что демократия предполагает основополагающее противоречие, важную двусмысленность, признание и институционализацию дисгармонии.
В этом отношении Клод Лефор прекрасно показал, что демократия связана с данной двусмысленностью.
Эта идея очевидна уже в интуитивной догадке Алексиса де Токвиля о том, что демократии представляет собой особою форму общества, при которой на передний план выходит основное противоречие, противоречие, возникающее, когда социальный порядок лишается основания, а это означает, что он больше не может опираться на богословско-политическую концепцию государя (Лефор, 2000: 23).
Если до начала демократической революции государь был воплощением, олицетворением власти, то беспримерный итог демократической революции заключается в том, что “место власти становится пустым местом” (Лефор, 2000: 26).
То обстоятельство, что демократия разрушает органическое единство “старого порядка”, не означает, что никакого единства больше не существует.
Оно означает лишь то, что такое единство не дано a priori, но оно может быть достигнуто только в результате политической борьбы за гегемонию.
Единство и власть нельзя связывать с какой-либо ограниченной политической силой или личностью.
Институциональный аппарат демократии препятствует установлению такой связи, институционализируя политический антагонизм: при демократии
исполнение [власти] периодически вновь ставится под вопрос.
Это осуществляется в конце регулируемого соперничества, условия которого постоянны.
Данный феномен включает институционализацию конфликта.
Пустое, незанятое, так что никакой индивид и никакая группа не могут ему быть консубстанциальны, место власти оказывается необозначенным.
(Лефор, 2000: 26)
Теперь единство зависит от наступления этапа политического соперничества.
Таким образом, единство строится на основе признания разделения (Лефор 2000: 27).
2 Именно признание разделения и антагонизма и распад “предшествующих демократии” безусловных ориентиров порождает глубокую двусмысленность в самой основе демократии; но это не случайность, это отличительная особенность демократии:
Демократия устанавливается и поддерживается в условиях разложения черт достоверности.
Она положила начало истории, в которой люди испытывают конечную недетерминированность… на всех уровнях социальной жизни (повсюду, где деление, особенно деление между держателями власти и теми, кто им подчинен, прежде определялось в зависимости от веры в природу вещей или в сверхъестественный принцип).
(Лефор, 2000: 29)
Понимание этого радикального характера демократического открытия предполагает признание того обстоятельства, что “общество не существует”, в том смысле, что его единство - и, следовательно, его существование в любой конкретной форме - не предопределено заранее.
Дислокация традиционных обществ ясно показывает, что нет никакого сущностного органического единства, способного раз и навсегда определить общество.
Отражением этого также служит историческая, культурная относительность различных форм социального единства, различных форм (конструирования) общества.
Следовательно, ни одно исследование демократии не может переходить от определения привилегированного эссенциалистского ориентира (идеала, который обеспечивал бы единство) к помещению его в основание общества для разрешения двусмысленности демократии.
Из этого следует, что демократию не следует считать формой институционализированных механизмов, применяемых в данном обществе для удовлетворения его первоочередных нужд.
Современные демократии были созданы после того, как произошло осознание того, что не существует никаких первоочередных нужд и единства, основанных на a priori положительном ориентире.
Исходная область возникновения демократии - это область социальной дислокации.
Величайшее новшество демократии заключается в том, что она признает этот факт и пытается построить новое чувство единства на этом признании.
Как было отмечено Лаклау и Зак, с возникновением в современную эпоху демократического дискурса “на кон поставлены не просто процедуры: установление означающих социальной нехватки, проистекающее из отсутствия Бога как полноты бытия” (Laclau and Zac, 1994: 36).
Но это означает, что двусмысленность демократии не является двусмысленностью, вызванной самой демократией.
Очевидно, что двусмысленность и разделение, дислокация органического социального единства, предшествуют демократическому открытию.
Демократия не служит причиной двусмысленности и нехватки, определяющих условия человеческого существования; она не служит причиной непреодолимого разделения и дисгармонии, определяющих каждую общественную форму.
Она лишь пытается придти к согласию с ними, признавая их в их несводимости и создавая тем самым новую постфантазматическую форму социального единства.
Лучше всего уникальность демократии раскрывается при противопоставлении ее двум угрожающим ей тенденциям.
Турен назвал эти тенденции неизменными внешними угрозами демократии: демократия может быть уничтожена либо сверху, авторитарной властью, либо снизу, “хаосом, насилием и гражданской войной” (Touraine, 1994: 2).
Сегодняшние рост и успех на выборах неофашистских партий и движений обусловливают необходимость сравнения демократии и тоталитаризма.
Тоталитаризм возникает, когда отдельная партия или политическое движение претендуют на то, чтобы по самой своей природе отличаться от всех остальных партий и сил.
Такая партия уничтожает всякую оппозицию, поскольку претендует на то, чтобы представлять все общество и быть “держательницей легитимности, что ставит ее выше законов” (Лефор, 2000: 20).
Если демократия признает и институционализирует разделение социального, то тоталитаризм, напротив, претендует на постижение универсального закона устройства и развития общества, который, будучи приложенным к обществу, способен вернуть утраченное органическое единство и устранить всякие разделение и дисгармонию; при тоталитаризме заря “утопии” всегда готова заняться.
3 Однако демократии угрожают не только универсалистские тоталитарные тенденции, стремящиеся восстановить универсальное органическое единство: “существует также ровно противоположная опасность недостаточного соотнесения с таковым единством” (Laclau and Mouffe, 1985: 188).
В этом заключается опасность партикуляризма и распада общественного устройства на части, отвергающие возможность всякого значимого их сочленения.
Нельзя не поражаться тому факту, что обе эти угрозы демократии образуют порочный круг.
Дислокация традиционного единства и угроза распада вызывают недовольство, которое подпитывается распространением универсалистских и тоталитарных тенденций; в действительности, успех тоталитаризма, как правило, приходит после периода социального распада и хаоса.
С другой стороны, та же дислокация открывает путь волне партикуляризма, выступающего против любых объединительных тенденций, включая определенные демократические попытки образовать некое демократическое единство; и опять-таки партикуляризм оказывается наиболее успешным в борьбе со значительной тоталитарной или квазитоталитарной силой.
Но самое главное заключается в том, что обе эти тенденции презирают демократию по совершенно противоположным причинам: тоталитаризм из-за того, что она “разрушает” социальное единство и ведет к хаосу и распаду, к партикуляризму; партикуляризм же из-за того, что она пытается образовать единство, а всякое единство считается синонимичным тоталитаризму.
Здесь упускается или отвергается существование третьей возможности: если существование обеих этих противоположных тенденций согласуется с устройством социального как такового, то двусмысленность, на которой основывается демократия, непреодолима и, в действительности, демократия представляет собой наилучшую возможность их опосредования:
Находясь между логикой полного тождества и логикой чистого различия, опыт демократии должен состоять из признания множества социальных логик наряду с необходимостью их сочетания.
Но подобное сочетание должно постоянно воссоздаваться и пересматриваться, и нет никакой конечной точки, в которой равновесие будет определенно достигнуто.
(Laclau and Mouffe, 1985: 188)
Продолжение дальше