Александр Секацкий о бесполезной философии, несчастном сознании и порабощенном воображении
Философ из Петербурга Александр Секацкий - русский ответ Славою Жижеку.
В его способе философствования сочетается некое бардовское обаяние и чеканность мысли физика-теоретика.
Он поговорит о фаустовской цивилизации, обретении полноты присутствия в мире, а также о том, чем занимается современная философия.
- Как бы вы определили, что такое философия и чем занимается современный философ?
- Понятно, что об этом вопросе все время приходится думать.
И я, наверное, не пришел к лучшему выводу, чем тезис о том, что философия есть функция работающего сознания.
То есть это тот момент, когда наше сознание работает в состоянии cogito.
Каждый субъект обязательно располагает некой философией как способом дистанцирования взгляда на себя со стороны, способом такой окончательной рефлексии.
Другое дело, что эта исходная философия, которая есть абсолютно у каждого, она так или иначе находится в конкурентной среде, где производится уже, скажем так, универсальная валюта мысли - некая философия-2, которая, в свою очередь, может распадаться на сумму текстов или, скажем, речей в духе Сократа.
И смысл этой философии-2 в том, чтобы быть наиболее точным выражением философии-1.
Побеждает тот или слушают того, кто выразит не только себя, но и меня, то есть каждое из этих работающих сознаний.
Во всяком случае, когда мы имеем дело с субъектом, с субъектной сборкой, с особого типа персональностями, с которыми мы все имеем дело сейчас (то есть не с архаикой), то философию мы фиксируем всегда как знак того, что сознание включено.
Сознание может решать сугубо конкретную проблему, но если оно пребывает в полноте присутствия, оно непременно причастно философии, пусть даже «доморощенной».
Таким образом, над философией-1 есть надстроечка в виде философии-2, которая, в свою очередь, может быть привязана к самым разным интеллектуальным дисциплинам, скажем к науке, или к более свободной рефлексии.
Вот Ален Бадью, небезызвестный философ, рассматривает способы так называемой подшивки или локального присоединения философии к тем или иным видам деятельности, рассматривая различные исторические аспекты этого вопроса.
Причастность к поэзии, к политике, к эротике или, скажем, к науке.
В разные эпохи это бывает по-разному, но, так или иначе, это отражает некую актуальность работающего сознания.
Отсюда множество недоразумений, потому что академическая философия всегда формируется из наличного состава текстов.
Поскольку дух дышит, где он хочет - а это напрямую касается философии, может оказаться, что философия, незаметно для академических специалистов, перекочевала в другую сферу рефлексии.
И даже не привязываясь к Бадью, мы можем сказать, что мировая философия, как философия-2, проходит различные формы центрации, начиная от аристотелевского физикоцентризма через психоцентризм, например, Декарта или экономикоцентризм Адама Смита и Маркса и до литературоцентризма начала XX века.
Собственно, структурализм - это философия в стадии литературоцентризма, когда основной проблемой становится не сущее, не сознание, а текст.
И современный момент вновь выводит актуальность философской мысли за пределы литературоцентризма.
Философы-преподаватели этого в значительной мере еще не заметили, но основополагающий луч рефлексии смещается за горизонт устройства текста, на какие-то другие вещи.
Проблема хаоса или, например, проблема обновляемого тела становится более существенным полем для определения философии.
- Если говорить об академической философии, какова ее роль в целом?
- Если речь идет об академической философии, академической традиции, которая преимущественно базируется в университете, то можно сказать, что пока ее оптимальная форма не продумана.
Но она совершает периодически вылазки из своих зимних квартир - в среду пролетариата, куда был уведен ею Маркс, или в выставочные залы, в среду художников, где работал французский постструктурализм.
То есть как только появляется возможность и востребованность философов за пределами академической аудитории, а это опять-таки зависит от состояния философии-1, то есть той исходной рефлексии работающего сознания, конечно, тогда философия покидает свои рубежи академизма, сугубую текстуальность и устремляется наружу.
Отсюда опять-таки всегда такой вопрос, на который сложно ответить: что является профанацией философии как дисциплины сознания?
С одной стороны, профанацией можно считать вылазки в толщу социальности, а с другой стороны, оказывается, что как раз сама академическая среда зачастую, существуя в неконкурентности, переходит к неразборчивой, невменяемой речи, которая утрачивает четкость схватывания фундаментальной рефлексии.
Всегда возможны, разумеется, исключения, но если говорить в целом о профанации, то, некоторые современные медийные философы, наиболее яркие из них, допустим, Слотердайк и Жижек, они, более профессионалы во всех смыслах, чем какой-нибудь средний преподаватель немецкого университета, не говоря уже про наши университеты.
фотография: Eвгений Петрушанский
- Какое место занимает философия в контексте гуманитарных наук, она движет вперед остальные науки или как?
- В общем-то, это не является ее специфической задачей.
Конечно, гуманитарные науки близки философии именно потому, что они имеют дело с текстами, но не обязательно она их движет вперед.
Есть свои собственные парадигмы социальных наук, социологии, политологии, той же лингвистики и литературоведения, которые не обязательно имеют философскую значимость.
То есть, на самом деле, тут принцип Аристотеля по-прежнему справедлив: из всех наук философия самая бесполезная, но лучше ее нет ни одной.
Отсюда следует, что она может и что не может.
Я не очень уверен, что она может продвигать вперед гуманитарные науки без формирования их особой парадигмы.
Философия бесполезна и для обретения житейских преимуществ.
Но в то же время она в качестве самодостаточного интеллектуального занятия не имеет себе равных, и в каком-то смысле жить, занимаясь философией, безотносительно к ее пользе, это достойный человеческий путь.
- А польза от философии как терапии?
- Ну, я воспринимаю ее как странное занятие, почему-то призывающее к себе, как сумму странных аттракторов, если угодно.
То есть до сих пор есть некоторая парадоксальность в занятиях философией, причем парадоксальность элементарная, на уровне здравого смысла, когда, допустим, человек пытается заснуть и говорит: «Не могу, мысли беспокоят».
Действительно, надо сначала избавиться от мыслей, вот именно от тех, которые беспокоят, и тогда можно спокойно заснуть, спокойно работать, наслаждаться жизнью.
А философия по преимуществу это и есть те мысли, которые беспокоят.
Поэтому здесь нужна другая установка: культивировать беспокоящие мысли.
Что обязательно сочетается с идеей несчастного сознания.
В этом смысле я не верю в то, что философия может реально как-то помочь в решении житейских проблем, она для этого непригодна.
Когда говорят, что философия должна заниматься осмыслением мира, хочется спросить: а почему не обессмысливанием?
По поводу терапии я бы сказал так: философия может быть и метафармакологией, но это ее не собственное применение.
Мы всегда можем порционно применять философию в некотором терапевтическом, психиатрическом смысле, как бы выписывая рецепт определенному персонажу, человеку, пациенту.
Кому-то не помешает немножечко вальтеровского (лукавого) оптимизма.
А этому не помешает чуть-чуть парадоксализма Руссо, а тот все равно ничего не усвоит кроме корпоративной этики в духе Дейла Карнеги или его современных последователей.
- А если говорить о делезовском представлении о философии как о работе с концептами и создании концептуальных персонажей - идиота Достоевского или воина Ницше. Вы работаете с какими-то персонажами? Кто из них для вас сейчас наиболее актуален?
- Я считаю, что это очень плодотворно.
Как раз в значительной мере философия выработала ресурс анонимности, так называемые большие закономерности и цикличности сводимы к фоновому уровню.
И некоторые персонажи, которых можно назвать архетипами, просимволами или просто образами, - они, безусловно, актуализуют мысль.
Фауст, Одиссей, Прометей, князь Мышкин и даже Форрест Гамп - каждый по-своему может оказаться чрезвычайно значимой площадкой сборки, проясняющей кое-какие вещи.
В последнее время меня задевает великое заочное противостояние, с одной стороны это доктор Фауст и его ипостаси, такие как доктор Фрейд, Шерлок Холмс, доктор Хаус - очень разнородные, как реально жившие, так и созданные художниками, но они все принадлежат к фаустовской цивилизации.
Всем им приятно и удобно иметь дело с вещами и очень тягостно - с живыми людьми.
С другой стороны, князь Мышкин как некий человек, который готов иметь дело с идеей в ее телесном воплощении, с любыми оппонентами, он не боится телесного присутствия индивида.
Я считаю, что здесь находится важная развилка.
- И эта развилка воплощена в аутистах и солнечных человечках, о которых вы часто говорите?
- Ну, аутизм - это, конечно, особая, очень большая тема.
Думаю, что это осадочная порода всей нашей современности, результат неизбежного и несчастного упрощения способа сборки субъекта.
Таких одномерных субъектов становится все больше.
Но в каком-то смысле именно они есть производная фаустовской цивилизации, работы нарастающего одиночества, неумения общаться.
Что касается другого варианта, скажем, восстановления органической государственности или открытости режиму истины, то тут, у нас еще нет такого осадочного итогового продукта.
Меня все время интересовало, появятся ли экзистенциальные наследники князя Мышкина?
Носители новой, неизбежной простоты и безыскусности, но в отличие от аутистов, наделенные бесстрашием в общении.
- Что для вас сейчас самое интересное, что вам не дает покоя?
- Наверное, это сокращение прежних возможностей реализации субъекта и выход на новую площадку тотальной транспарации, всеобщей подконтрольности, когда некие глубины бессознательного бытия исчезают.
Стоит ли, например, жалеть о постепенной утрате двусмысленности, об исчезновении искривленных и пунктирных траекторий желания?
Психоаналитику, по сути дела, не над чем больше работать, потому что прежнего загадочно затаенного подсознательного уже и не найти.
Мы видим и радикальное упрощение авторствования, когда исчезает многие уловки и прихоти художественной воли.
Решительно торжествует вторичное авторствование, схемы перепоста, системы кодировок, где вообще можно осуществлять лишь выборку уже готового.
Ну, и так повсюду.
Странным образом возникает ощущение, что для того, чтобы в этом прозрачном, адаптированном мире жить (и не тужить), совершенно ни к чему обладать всеми субъектными глубинами, всем этим несчастным сознанием и расколотым желанием, достаточно быть встроенным агентом, наподобие того же Форреста Гампа.
И в то же время, конечно же, величайший человеческий драйв требует именно такого присутствия в мире.
Очень интересно, каким образом мы сможем отыскать новую площадку для реализации, для восполнения недостающей массы, нехватки мерности, нехватки измерений.
- И как же вновь обрести эту полноту присутствия?
- Это, на самом деле, не гарантировано.
Существуют, как отвлекающий маневр, уже фальсифицированные коридоры для таких поисков.
Отсюда, например, проблема порабощенного воображения, поскольку оно оккупировано консьюмеризмом потребительской цивилизации, и соблазнено ее гламурными авангардами, где уже предписано, что бы ты хотел пожелать и мог бы пожелать для достижения счастья, престижа.
В общем, все витрины этим забиты, все глянцевые журналы тоже.
Объекты желаний размещены на специально подобранных дистанциях разной степени удаленности и это, пожалуй, высшее достижение капитализма.
Ибо когда власть формирует лишь систему наказаний, ассоциируясь с правом наказывать, всегда есть возможность сохранить мерность субъекта.
Когда же власть распоряжается самими удовольствиями (на что указал еще Мишель Фуко), порабощает не труд, а воображение, то гораздо сложнее это сделать.
Вот почему на повестке дня траектория нового эскапизма поиск некой среды обитания, где мерность субъекта, полнота присутствия могли бы возобновиться.
Пока эта ниша творческого нестяжательства только складывается, она присутствует лишь на горизонте желания и воображения - но это правильные, неподдельные горизонты.
-------------------------------------------------------------------
1. «Странным образом возникает ощущение, что для того, чтобы в этом прозрачном, адаптированном мире жить (и не тужить), совершенно ни к чему обладать всеми субъектными глубинами, всем этим несчастным сознанием и расколотым желанием, достаточно быть встроенным агентом, наподобие того же Форреста Гампа».
2. «Меня все время интересовало, появятся ли экзистенциальные наследники князя Мышкина? Носители новой, неизбежной простоты и безыскусности, но в отличие от аутистов, наделенные бесстрашием в общении».
3. «С одной стороны, профанацией можно считать вылазки в толщу социальности, а с другой стороны, оказывается, что как раз сама академическая среда зачастую, существуя в неконкурентности, переходит к неразборчивой, невменяемой речи, которая утрачивает четкость схватывания».
Furqat Palvanzade