Настя. Продолжение.
Темно-синий шелк кабинета отца, копия звездного неба на потолке, бюст Ницше, слои книг, огромная древняя секира во всю стену, руки, крепко берущие Настю за плечи:
- Ты сильная?
- Я сильная, рара.
- Ты хочешь?
- Я хочу.
- Ты сможешь?
- Я смогу.
- Ты преодолеешь?
- Я преодолею.
Отец медленно приблизился и поцеловал ее в виски. Красно-каменный забор внутреннего двора, свежая побелка недавно сложенной большой русской печи, голый по пояс повар Савелий с длинной кочергой перед оранжевым печным жерлом, отец, мать, отец Андрей, Лев Ильич.
Няня раздевала Настю, аккуратно укладывая одежду на край грубого дубового стола: платье, нательная рубашка, панталоны.
Настя осталась стоять голой посреди двора.
- А волосы? - спросил отец.
- Пусть:
так, Сережа, - прищурилась мать.
Настя тронула левой рукой косу.
Правой прикрыла негустой лобок.
- Жар справный, - выпрямился, отирая пот Савелий.
- Во имя Вечного, - кивнул ему отец.
Савелий положил на стол огромную железную лопату с болтающимися цепями:
- Ложитесь, Настасья Сергевна.
Настя неуверенно подошла к лопате.
Отец и Савелий подхватили ее, положили спиной на лопату.
- Ноженьки-то вот так:
- белесыми морщинистыми руками повар согнул ей ноги в коленях.
- Прижми руками, - склонился отец.
Глядя в тронутое перьями облаков небо, Настя взяла себя за колени, прижала ноги к груди.
Повар стал пристегивать ее цепями к лопате.
- Полегшей-то:
- озабоченно подняла руки няня.
- Не бойсь, - натягивал цепь Савелий.
- Настенька, выпростай косу, - посоветовала мать.
- Мне и так удобно, maman.
- Пускай лучше под спиною останется, а то гореть будет, - хмуро смотрел отец Андрей, расставив ноги и теребя руками крест на груди.
- Настенька, вы руками за цепи возьмитесь, - cутуло приглядывался Лев Ильич.
- Не надо, - нетерпеливо отмахнулся отец.
- Их лучше - вот что:
Он засунул Настины кисти под цепь, охватившую бедра.
- То правда, - закивал повар.
- А то всё одно повыбьются, как трепыхать зачнет.
- Тебе удобно, ma petit? - мать взяла дочь за гладкие, быстро краснеющие щеки.
- Да, да:
- Не бойся, ангел мой, главное, ничего не бойся.
- Да, maman.
- Цепи не давят? - трогал отец.
- Нет.
- Ну, Вечное в помощь тебе, - отец поцеловал покрытый холодной испариной лоб дочери.
- Держи себя, Настенька, как говорили, - припала мать к ее плечам.
- С Богом, - перекрестил отец Андрей.
- Мы будем рядом, - напряженно улыбался Лев Ильич.
- Золотце мое:
- целовала ее стройные ноги няня.
Савелий перекрестился, плюнул на ладони, ухватился за железную рукоять лопаты, крякнул, поднял, пошатнулся и, быстро семеня, с маху задвинул Настю в печь.
Тело ее осветилось оранжевым.
"Вот оно!" - успела подумать Настя, глядя в слабо закопченный потолок печи.
Жар обрушился, навалился страшным красным медведем, выжал из Насти дикий нечеловеческий крик.
Она забилась на лопате.
- Держи! - прикрикнул отец на Савелия.
- Знамо дело:
- уперся тот короткими ногами, сжимая рукоять.
Крик перешел в глубокий нутряной рев.
Все сгрудились у печи, только няня отошла в сторону, отерла подолом слезы и высморкалась.
Кожа на ногах и плечах Насти быстро натягивалась и вскоре, словно капли, по ней побежали волдыри. Настя извивалась, цепи до крови впились в нее, но удерживали, голова мелко тряслась, лицо превратилось в сплошной красный рот.
Крик извергался из него невидимым багровым потоком.
- Сергей Аркадьич, надо б угольки шуровать, чтоб корка схватилась, облизал пот с верхней губы Савелий. Отец схватил кочергу, сунул в печь, неумело поворошил угли.
- Да не так, Хоссподи! - няня вырвала у него из рук кочергу и стала подгребать угли к Насте.
Новая волна жара хлынула на тело.
Настя потеряла голос и, открывая рот, как большая рыба, хрипела, закатив красные белки глаз.
- Справа, справа, - заглянула в печь мать, направила кочергу няни.
- Я и то вижу, - сильней заворочала угли та.
Волдыри стали лопаться, брызгать соком, угли зашипели, вспыхнули голубыми языками.
Из Насти потекла моча, вскипела.
Рывки девушки стали слабнуть, она уже не хрипела, а только раскрывала рот.
- Как стремительно лицо меняется, - смотрел Лев Ильич.
- Уже совсем не её лицо.
- Угли загорелись! - широкоплече суетился отец.
- Как бы не спалить кожу.
- А мы чичас прикроем и пущай печется. Теперь уж не вырвется, - выпрямился Савелий.
- Смотри, не сожги мне дочь.
- Знамо дело:
Повар отпустил лопату, взял широкую новую заслонку и закрыл печной зев.
Суета вмиг прекратилась.
Всем вдруг стало скучно.
- Тогда ты:того:- почесал бороду отец, глядя на торчащую из печи рукоять лопаты.
- За три часа спекётся, - вытер пот со лба Савелий.
Отец оглянулся, ища кого-то, но махнул рукой:
- Ладно:
- Я вас оставлю, господа, - пробормотала мать и ушла.
Няня тяжело двинулась за ней.
Лев Ильич оцепенело разглядывал трещину на печной трубе.
- А что, Сергей Аркадьевич, - отец Андрей положил руку на плечо Саблина, не ударить ли нам по бубендрасам с пикенцией?
- Пока суть, да дело? - растерянно прищурился на солнце Саблин.
- Давай, брат. Ударим.
Железная рукоять вдруг дернулась, жестяная заслонка задребезжала.
Из печи послышалось совиное уханье.
Отец метнулся, схватил нагревшуюся рукоять, но все сразу стихло.
- Это душа с тела вон уходит, - устало улыбнулся повар.
Вытянутые полукруглые окна столовой, вечерние лучи на взбитом шелке портьер, слои сигарного дыма, обрывки случайных фраз, неряшливый звон восьми узких бокалов:
в ожидании жаркого гости допивали вторую бутылку шампанского.
Настю подали на стол к семи часам.
Её встретили с восторгом легкого опьянения.
Золотисто-коричневая она лежала на овальном блюде, держа себя за ноги с почерневшими ногтями. Бутоны белых роз окружали ее, дольки лимона покрывали грудь колени и плечи, на лбу, сосках и лобке невинно белели речные лилии.
- А это моя дочь! - встал с бокалом Саблин.
- Рекомендую, господа!
Все зааплодировали.
Кроме четы Саблиных, отца Андрея и Льва Ильича за красиво убранным столом сидели супруги Румянцевы и Димитрий Андреевич Мамут с дочерью Ариной подругой Насти.
Повар Савелий в белом халате и колпаке стоял наготове с широким ножом и двузубой вилкой.
- Excellent!
- Румянцева жадно разглядывала жаркое в короткий лорнет.
Как она чудно была сложена!
Даже эта двусмысленная поза не портит Настеньку.
- Нет, не могу привыкнуть, - Саблина прижала ладони к своим вискам, закрыла глаза.
- Это выше моих сил.
- Сашенька, дорогая, не разрушай нашего праздника,
- Саблин сделал знак Павлушке, тот засуетился с бутылками.
- Мы не каждый день едим своих дочерей, следовательно, нам всем трудно сегодня.
Но и радостно.
Так что, давайте радоваться!
- Давайте! - подхватила Румянцева.
- Я семь часов тряслась в вагоне не для того чтобы грустить!
- Александра Владимировна просто устала, - потушил сигару отец Андрей.
- Я прекрасно понимаю материнское чуство, - заворочался толстый, лысый, похожий на майского жука Мамут.
- Голубушка, Александра Владимировна, не думайте о плохом, умоляю вас! прижал руки к груди пучеглазый крупнолицый Румянцев.
- В такой день грешно печалиться!
- Сашенька, думайте о хорошем! - улыбнулась Румянцева.
- Мы все вас умоляем! - подмигнул Лев Ильич.
- Мы все вам приказываем! - проговорила огненноволосая, усыпанная веснушками Ариша.
Все засмеялись.
Павлушка с понурым, опухшим от слез лицом наполнял бокалы.
Саблина облегченно засмеялась, вздохнула, качнула головой:
- Je ne sais ce qui me prit:
- Это пройдет, радость моя, - Саблин поцеловал ее руку, поднял бокал.
Господа, я ненавижу говорить тосты.
А посему - я пью за преодоление пределов!
Я рад, если вы присоединитесь!
- Avec plaisir! - воскликнула Румянцева.
- Присоединяемся! - поднял бокал Румянцев.
- Совершенно! - тряхнул брылами Мамут.
Бокалы сошлись, зазвенели.
- Нет, нет, нет: - затрясла головой Саблина.
- Сережа:мне плохо:
нет, нет, нет:.
- Ну, Сашенька, ну, голубушка наша: - надула губы Румянцева, но Саблин властно поднял руку:
- Silence!
Все стихли.
Он поставил недопитый бокал на стол, внимательно посмотрел на жену:
- Что - плохо?
- Нет, нет, нет, нет:- быстро трясла она головой.
- Что - нет?
- Мне плохо, Сережа:
- Что - плохо?
- Плохо:плохо, плохо, плохо:
Саблин резко и сильно ударил ее по щеке:
- Что тебе плохо?
Она закрыла лицо руками.
- Что тебе плохо, гадина?
Тишина повисла в столовой.
Павлушка горбато замер с бутылкой в руке.
Савелий стоял с обреченно-непонимающим лицом..
- Посмотри на нас!
Саблина окаменела.
Саблин наклонился к ней и произнес, словно вырезая каждое слово толстым ножом:
- Посмотри. На нас. Свинья.
Она отняла руки от лица и обвела собравшихся как бы усохшими глазами.
- Что ты видишь?
- Лю-дей.
- Еще что видишь?
- На-стю.
- И почему тебе плохо?
Саблина молчала, вперясь в Настино колено.
- Не стоит так откровенно не любить нас, Александра Владимировна, - тяжело проговорил Мамут.
- Хотя бы учитесь скрывать свою ненависть, Сашенька, - нервно усмехнулась Румянцева.
- Поздновато, - глядела из подлобья Арина.
- В сорок-то лет.
- Ненависть разрушительна для души, - хрустнул пальцами отец Андрей.
Ненавидящий страдает сильнее ненавидимых.
- Как это все глупо:- грустно покачал головой Румянцев.
- Зло не глупо.
Зло - пошло, - вздохнул Лев Ильич.
Саблина вздрогнула:
- Да нет:
господа:
я не:
- Что - нет? - сурово смотрел Саблин.
- Я:
- Савелий! Отдай ей нож и двузубец!
Повар осторожно приблизился к Саблиной, протянул приборы ручками вперед:
- Пожалуйте. Саблина взяла и посмотрела на них, словно видела впервые.
- Ты будешь обслуживать нас, - опустился на свое место Саблин.
- Будешь вырезать куски на заказ.
Ступай, Савелий.
Повар вышел.
- Давайте есть, господа, пока Настя не остыла!
- Саблин заложил себе угол салфетки за ворот.
- На правах отца новоиспеченной я заказываю первый кусок: левую грудь!
Павлушка!
Неси бордо!
Саблина встала, подошла к блюду, воткнула вилку в левую грудь Насти и стала отрезать.
Все прислушались.
Под коричневой хрустящей корочкой сверкнуло серовато-белое мясо с желтоватой полоской жира, потек сок.
Саблина положили грудь на тарелку, подала мужу.
- Прошу, господа!
Не теряйте времени!
Первой опомнилась Румянцева:
- Сашенька, срежьте мне эдак вот вскользь с ребер, самую капельку!
- А мне окорок! - хлебнул вина Мамут.
- Плечо и предплечье, Александра Владимировна, - Румянцев потер пальцами, словно считая невидимые деньги.
- Только, знаете, без руки, вот :самое предплечье, самое вот это:
- Руку можно мне, - скромно кашлянул Лев Ильич.
- А я попрошу голову! - бодро оперся кулаками о стол отец Андрей.
- Дабы противостоять testimonium paupertatis.
Арина подождала, пока Саблина исполнит все просьбы:
- Александра Владимировна, а можно мне:
И смолкла, глянув на отца.
- Что? - наклонился Мамут к дочери.
Арина прошептала ему на ухо.
- Только скажи как взрослая, а не так, - посоветовал он.
- А как?
Отец шепнул ей на ухо.
- Что тебе, Аринушка? - тихо спросила Саблина.
- Мне:
восхолмие Венеры.
- Браво, Арина! - воскликнул Саблин, и гости зааплодировали.
Саблина примерилась, заглядывая сверху и снизу: промежность была скрыта между ног.
- Не так оно и просто добраться до тайного уголка! - подмигнул Румянцев и взрыв смеха заполнил столовую.
- Погоди, Саша:- Саблин встал, решительно взялся за Настины колени, потянул, раздвигая.
Тазовые суставы захрустели, но ноги не поддались.
- Однако! - Саблин взялся сильнее.
Шея его вмиг побагровела, ежик на голове задрожал.
- Повремени, брат Сергей Аркадьич, - встал батюшка.
- Тебе сегодня грех надрываться.
- Я что:не казак?
Есть еще:и-и-и!:порох в пороховницах:и-и-и! - кряхтел Саблин.
Отец Андрей взялся за одно колено, Саблин за другое.
Потянули, кряхтя, скаля красивые зубы.
Сочно треснули суставы, жареные ноги разошлись и развалились, брызгая соком рвущегося мяса.
Скрытый ляжками от жара печи, лобок светился нежнейшей белизной и казался фарфоровым.
Два темных паховых провала с вывернутыми костями и дымящимся мясом оттеняли его.
Поток коричневого сока хлынул на блюдо.
- Сашенька, s'il vous plait, - вытирал руки салфеткой Саблин.
Холодный нож вошел в лобок как в белое масло: дрожь склеившихся волосков, покорность полупрозрачной кожи, невинная улыбка слегка раздвинутых половых губ, исходящих нечастыми каплями:
- Прошу, ангел мой.
Лобок лежал на тарелке перед Ариной.
Все смотрели на него.
- Жалко такую красоту есть, - нарушил тишину Мамут.
- Как:ангел восковой, - прошептала Арина.
- Господа, дорога каждая минута! - поднял бокал с бордо Саблин.
- Не дадим остыть!
Ваше здоровье!
Зазвенел хрусталь.
Быстро выпили.
Ножи и вилки вонзились в мясо.
- М-м-м:м-м-м:м-м-м: - жующий Румянцев затряс головой, как от зубной боли.
- Это что-то:м-м-м:это что-то:
- Magnifique!- рвала зубами мясо Румянцева.
- Хорошо, - жевал Настину щеку отец Андрей.
- Повар у тебя, брат,:
того:- хрустел корочкой Лев Ильич.
- Прекрасно пропеклось, - Мамут внимательно осмотрел насаженный на вилку кусок и отправил в рот.
- Четверть часа:м-м-м:на углях и три часа в печи:
- бодро жевал Саблин.
- Очень правильно, - кивал Мамут.
- Нет:это что-то:это что-то:
- жмурился Румянцев.
- Как я обожаю грудинку: - хрустела Румянцева.
Арина осторожно отрезала кусочек лобка, отправила в рот и, медленно жуя, посмотрела в потолок.
- Как? - спросил ее Мамут, прихлебывая вина.
Она пожала пухлыми плечами.
Мамут деликатно отрезал от лобка, попробовал:
- М-м-м:сметана небесная:ешь, пока теплое, не кривляйся:
- Сашенька, а что же ты? - увлажнившиеся глаза Саблина остановились на жене.
- Александра Владимировна, не разрушайте гармонии, - погрозил пальцем Румянцев.
- Да, да:я:непременно:
- Саблина рассеянно вглядывалась в безглавое, подплывшее соком тело.
- Позвольте-ка, матушка, вашу тарелку, - протянул руку отец Андрей.
- Вам самое деликатное полагается.
Саблина подала ему тарелку.
Он воткнул нож под нижнюю челюсть Настиной головы, сделал полукруглый надрез, помог вилкой и шмякнул на пустую тарелку дымящийся язык:
- Наинежнейшее!
Язык лежал мясистым знаком вопроса.
- Благодарю вас, батюшка, - с усталой улыбкой Саблина приняла тарелку.
- Ах, какая все-таки прелесть ваша Настенька, - бормотала сквозь мясо Румянцева.
- Представьте:
м-м-м:всегда, когда ее видела я думала:
как вот:
как мы будем:
м-м-м:
как:
нет, это просто потрясающе!
Какие тонкие изящные ребра!
- Настасья Сергеевна была удивительным ребенком, - хрустел оплавленной кожей мизинца Лев Ильич.
- Однажды я приехал прямо с ассамблеи, устал, как рикша, день жаркий, и натурально, по-простому:
м-м-м:
решил, знаете ли, так вот прямо в:
- Вина! Вина еще! Павлушка! - вскрикнул Саблин.
- Где Фалернское?
- Так вы же изволили бордо-с, - тот завертел белой тонкокожей шеей.
- Дурак! Бордо это только прелюдия! Тащи!
Лакей выбежал.
- Вкусно, черт возьми, - тучно вздохнул Мамут.
- И очень, очень правильно, что без всяких там приправ.
- Хорошее мясо не требует приправы, Дмитрий Андреевич, - откинулся на спинку стула жующий Саблин.
- Как любая Ding am sich.
- Истинная правда, - поискал глазами отец Андрей.
- А где же, позвольте, это:
- Что, брат?
- Ложечка чайная.
- Изволь! - протянул Саблин.
Батюшка воткнул ложечку в глаз жареной головы, решительно повернул: Настин глаз оказался на ложечке.
Зрачок был белым, но ореол остался все тем же зеленовато-серым.
Аппетитно посолив и поперчив глаз, батюшка выжал на него лимонного сока и отправил в рот.
- А я у рыбы глаза не могу есть, - полусонно произнесла медленно жующая Арина.
- Они горькие.
- У Настеньки не горькие, - глотнул вина батюшка.
- А очень даже сладкие.
- Она любила подмигивать. Особенно на латыни. Ее за это три раза в кондуит записывали.
- Настя умела удивительно смотреть, - заговорила Саблина, задумчиво двигая ножом на тарелке недоеденный язык.
- Когда я её родила, мы жили в Петербурге. Каждый день приходила кормилица кормить Настеньку.
А я сидела рядом.
И однажды Настя очень странно, очень необычно на меня посмотрела.
Она сосала грудь и смотрела на меня.
Это был какой-то совсем недетский взгляд.
Мне, право, даже стало не по себе. Я отвернулась, подошла к окну и стала в него глядеть.
Была зима, вечер.
И окно все затянуло изморозью.
Только в середине оставалась проталина.
И в этой черной проталине я увидела лицо моей Настеньки.
Это было лицо:
не знаю как объяснить:
лицо очень взрослого человека.
Который был значительно старше меня.
Я испугалась.
И почему-то сказала: "Батый".
- Батый? - нахмурил брови отец Андрей.
- Тот самый? Хан Батый?
- Не знаю, - вздохнула Саблина.
- Возможно и не тот. Но тогда я сказала Батый.
- Выпей вина, - пододвинул ей бокал Саблин.
Она послушно выпила.
- Вообще, иногда в родном человеке может чёрт-те что померещиться, Румянцев протянул пустую тарелку.
- Пожалуйста, с бедрышка вон с того.
- С какого? - встала Саблина.
- Что позажаристей.
Она стала вырезать кусок.
- Сергей Аркадьич, - вытер жирные губы Мамут.
- Полноте мучить супругу. Пригласите повара.
- Да что вы, господа, - улыбалась Саблина.
- Мне чрезвычайно приятно поухаживать за вами.
- Я берегу здоровье моего повара, - глотнул вина Саблин.
- Сашенька, и мне потом шеечки с позвонками:
Да! Берегу. И ценю.
- Повар хороший, - хрустел Настиным носом отец Андрей, - хоть и деревенский.
- Деревенский, брат! А гаршнепа в бруснике делает получше чем у Тестова. Все соусы знает. Помнишь на Пасху поросят?
- А как же.
- Я ему восемь поваренных книг привез. Да-да-да! Повар! Что ж это я: дожевывая, Саблин встал, ухватился за Настину ступню, повернул. Затрещали кости.
- Полосни-ка вот здесь, Сашенька:
Саблина полоснула.
Он оторвал ступню, взял ополовиненную бутылку Фалернского и пошел из столовой на кухню.
В душном ванильном воздухе кухни повар трудился над лимонно-розовой пирамидой торта, покрывая его кремовыми розами из бумажной трубки.
Кухарка рядом взбивала сливки к голубике.
- Савелий! - Саблин поискал глазами стакан, увидел медную кружку.
- Ну-ка, бери.
Вытерев испачканные кремом руки о фартук, повар смиренно взял кружку.
- Ты сегодня постарался, - наполнил кружку до краев Саблин.
- Выпей в память о Насте.
- Благодарствуйте, - повар осторожно, чтобы не расплескать вино, перекрестился, поднес кружку к губам и медленно выцедил до дна.
- Ешь, - протянул ему ступню Саблин.
Савелий взял ступню, примерился и с силой откусил.
Саблин в упор смотрел на него.
Повар жевал тяжело и углубленно, словно работал.
Куцая борода его ходила вверх-вниз.
- Хороша моя дочь? - спросил Сергей Аркадьевич.
- Хороша, - проглотил повар.
- Поупрело славно. Печь на убоинку ухватиста.
Саблин хлопнул его по плечу, повернулся и пошел в столовую.
Там спорили.
- Мой папаша сперва сеял чечевицу, а как всходила - сразу запахивал и сеял пашаничку, - увесисто рассуждал отец Андрей.
- Пашаничка ко Преображению была такой, что мы с сестренкой в ней стоя в прятки играли. Ее и в ригу волочь не надобно было - пихнул сноп, он и посыпался.
До весны, бывалоча, соломой топили. А вы мне - паровая молотилка!
- Тогда, батюшка, давайте в каменный век вернемся! - желчно смеялся Румянцев.
- Будем, как в песенке: лаптем пашут, ногтем жнут!
- Можно и в каменный век, - раскуривал сигару Мамут.
- Было б что пахать.
- Неужели опять про хлеб? - запихнул новую салфетку за ворот Саблин.
Черт его побери совсем! Надоело. Господа, неужели других сюжетов нет?
- Это всё мужчины, Сергей Аркадьич, - крутила бокал с вином Румянцева.
Их - хлебом не корми, дай про что-нибудь механическое поспо...
- Что?! - притворно-грозно оперся кулаками в стол Саблин.
- Каким еще хле-бом?!
Каким, милостивая государыня, хле-бом?!
Я вас не на хлеб пригласил!
Хле-бом!
Это каким же, позвольте вас спросить, хлебом я кормлю мужчин?!
А ?
Вот этим, что ли? - он схватил тарелку Арины с недоеденным лобком.
- Это что по-вашему - булка французская?
Румянцева уставилась на него, полуоткрыв рот.
Повисла тишина.
Мамут выпустил изо рта нераскуренную сигару, подался массивной головой вперед, словно собираясь завалиться на стол, колыхнул пухлым животом и утробно захохотал.
Румянцев втянул узкую голову в стоячий воротник, замахал руками, словно отгоняя невидимых пчел, взвизгнул и пронзительно захихикал.
Лев Ильич икнул, схватился руками за лицо, будто собираясь оторвать его, и нервно засмеялся, дергая костлявыми плечами.
Отец Андрей хлопнул ладонями по столу и захохотал здоровым русским смехом.
Арина прыснула в ладонь и беззвучно затряслась, словно от приступа рвоты.
Румянцева завизжала, как девочка на лужайке.
Саблина покачала головой и устало засмеялась.
Саблин откинулся на стул и заревел от восторга.
Минуты две хохот сотрясал столовую.
- Не могу:
ха-ха-ха:
смерть, смерть моя:
ох:
- вытер слезы отец Андрей. Тебя, Сережа, надобно на каторгу сослать:
- За что:
ха-ха:
за каламбуризм? - тяжело успокаивался Мамут.
- За пытку смехом:
ой:
хи-хи-хи:- извивался Румянцев.
- Сергей Аркадьевич настоящий:
ох:
инквизитор:- вздохнула раскрасневшаяся Румянцева.
- Палач! - покачал головой Лев Ильич.
- Аринушка, прошу вас, - Саблин поставил перед ней тарелку.
- Как же я теперь есть буду? - искренне спросила она.
Новый приступ хохота обвалился на гостей.
Хохотали до слез, до колик.
Мамут уперся багровым лбом в стол и рычал себе в манишку.
Румянцев сполз на пол.
Его супруга визжала, сунув в рот кулак.
Лев Ильич плакал навзрыд.
Батюшка хохотал просто и здорово, как крестьянин.
Саблин хрюкал, молотя ногами по полу.
Арина мелко хихикала, словно вышивала бисером.
- Ну всё! Всё! Всё! - вытер мокрое лицо Саблин.
- Finita!
Читать дальше.
- Ты сильная?
- Я сильная, рара.
- Ты хочешь?
- Я хочу.
- Ты сможешь?
- Я смогу.
- Ты преодолеешь?
- Я преодолею.
Отец медленно приблизился и поцеловал ее в виски. Красно-каменный забор внутреннего двора, свежая побелка недавно сложенной большой русской печи, голый по пояс повар Савелий с длинной кочергой перед оранжевым печным жерлом, отец, мать, отец Андрей, Лев Ильич.
Няня раздевала Настю, аккуратно укладывая одежду на край грубого дубового стола: платье, нательная рубашка, панталоны.
Настя осталась стоять голой посреди двора.
- А волосы? - спросил отец.
- Пусть:
так, Сережа, - прищурилась мать.
Настя тронула левой рукой косу.
Правой прикрыла негустой лобок.
- Жар справный, - выпрямился, отирая пот Савелий.
- Во имя Вечного, - кивнул ему отец.
Савелий положил на стол огромную железную лопату с болтающимися цепями:
- Ложитесь, Настасья Сергевна.
Настя неуверенно подошла к лопате.
Отец и Савелий подхватили ее, положили спиной на лопату.
- Ноженьки-то вот так:
- белесыми морщинистыми руками повар согнул ей ноги в коленях.
- Прижми руками, - склонился отец.
Глядя в тронутое перьями облаков небо, Настя взяла себя за колени, прижала ноги к груди.
Повар стал пристегивать ее цепями к лопате.
- Полегшей-то:
- озабоченно подняла руки няня.
- Не бойсь, - натягивал цепь Савелий.
- Настенька, выпростай косу, - посоветовала мать.
- Мне и так удобно, maman.
- Пускай лучше под спиною останется, а то гореть будет, - хмуро смотрел отец Андрей, расставив ноги и теребя руками крест на груди.
- Настенька, вы руками за цепи возьмитесь, - cутуло приглядывался Лев Ильич.
- Не надо, - нетерпеливо отмахнулся отец.
- Их лучше - вот что:
Он засунул Настины кисти под цепь, охватившую бедра.
- То правда, - закивал повар.
- А то всё одно повыбьются, как трепыхать зачнет.
- Тебе удобно, ma petit? - мать взяла дочь за гладкие, быстро краснеющие щеки.
- Да, да:
- Не бойся, ангел мой, главное, ничего не бойся.
- Да, maman.
- Цепи не давят? - трогал отец.
- Нет.
- Ну, Вечное в помощь тебе, - отец поцеловал покрытый холодной испариной лоб дочери.
- Держи себя, Настенька, как говорили, - припала мать к ее плечам.
- С Богом, - перекрестил отец Андрей.
- Мы будем рядом, - напряженно улыбался Лев Ильич.
- Золотце мое:
- целовала ее стройные ноги няня.
Савелий перекрестился, плюнул на ладони, ухватился за железную рукоять лопаты, крякнул, поднял, пошатнулся и, быстро семеня, с маху задвинул Настю в печь.
Тело ее осветилось оранжевым.
"Вот оно!" - успела подумать Настя, глядя в слабо закопченный потолок печи.
Жар обрушился, навалился страшным красным медведем, выжал из Насти дикий нечеловеческий крик.
Она забилась на лопате.
- Держи! - прикрикнул отец на Савелия.
- Знамо дело:
- уперся тот короткими ногами, сжимая рукоять.
Крик перешел в глубокий нутряной рев.
Все сгрудились у печи, только няня отошла в сторону, отерла подолом слезы и высморкалась.
Кожа на ногах и плечах Насти быстро натягивалась и вскоре, словно капли, по ней побежали волдыри. Настя извивалась, цепи до крови впились в нее, но удерживали, голова мелко тряслась, лицо превратилось в сплошной красный рот.
Крик извергался из него невидимым багровым потоком.
- Сергей Аркадьич, надо б угольки шуровать, чтоб корка схватилась, облизал пот с верхней губы Савелий. Отец схватил кочергу, сунул в печь, неумело поворошил угли.
- Да не так, Хоссподи! - няня вырвала у него из рук кочергу и стала подгребать угли к Насте.
Новая волна жара хлынула на тело.
Настя потеряла голос и, открывая рот, как большая рыба, хрипела, закатив красные белки глаз.
- Справа, справа, - заглянула в печь мать, направила кочергу няни.
- Я и то вижу, - сильней заворочала угли та.
Волдыри стали лопаться, брызгать соком, угли зашипели, вспыхнули голубыми языками.
Из Насти потекла моча, вскипела.
Рывки девушки стали слабнуть, она уже не хрипела, а только раскрывала рот.
- Как стремительно лицо меняется, - смотрел Лев Ильич.
- Уже совсем не её лицо.
- Угли загорелись! - широкоплече суетился отец.
- Как бы не спалить кожу.
- А мы чичас прикроем и пущай печется. Теперь уж не вырвется, - выпрямился Савелий.
- Смотри, не сожги мне дочь.
- Знамо дело:
Повар отпустил лопату, взял широкую новую заслонку и закрыл печной зев.
Суета вмиг прекратилась.
Всем вдруг стало скучно.
- Тогда ты:того:- почесал бороду отец, глядя на торчащую из печи рукоять лопаты.
- За три часа спекётся, - вытер пот со лба Савелий.
Отец оглянулся, ища кого-то, но махнул рукой:
- Ладно:
- Я вас оставлю, господа, - пробормотала мать и ушла.
Няня тяжело двинулась за ней.
Лев Ильич оцепенело разглядывал трещину на печной трубе.
- А что, Сергей Аркадьевич, - отец Андрей положил руку на плечо Саблина, не ударить ли нам по бубендрасам с пикенцией?
- Пока суть, да дело? - растерянно прищурился на солнце Саблин.
- Давай, брат. Ударим.
Железная рукоять вдруг дернулась, жестяная заслонка задребезжала.
Из печи послышалось совиное уханье.
Отец метнулся, схватил нагревшуюся рукоять, но все сразу стихло.
- Это душа с тела вон уходит, - устало улыбнулся повар.
Вытянутые полукруглые окна столовой, вечерние лучи на взбитом шелке портьер, слои сигарного дыма, обрывки случайных фраз, неряшливый звон восьми узких бокалов:
в ожидании жаркого гости допивали вторую бутылку шампанского.
Настю подали на стол к семи часам.
Её встретили с восторгом легкого опьянения.
Золотисто-коричневая она лежала на овальном блюде, держа себя за ноги с почерневшими ногтями. Бутоны белых роз окружали ее, дольки лимона покрывали грудь колени и плечи, на лбу, сосках и лобке невинно белели речные лилии.
- А это моя дочь! - встал с бокалом Саблин.
- Рекомендую, господа!
Все зааплодировали.
Кроме четы Саблиных, отца Андрея и Льва Ильича за красиво убранным столом сидели супруги Румянцевы и Димитрий Андреевич Мамут с дочерью Ариной подругой Насти.
Повар Савелий в белом халате и колпаке стоял наготове с широким ножом и двузубой вилкой.
- Excellent!
- Румянцева жадно разглядывала жаркое в короткий лорнет.
Как она чудно была сложена!
Даже эта двусмысленная поза не портит Настеньку.
- Нет, не могу привыкнуть, - Саблина прижала ладони к своим вискам, закрыла глаза.
- Это выше моих сил.
- Сашенька, дорогая, не разрушай нашего праздника,
- Саблин сделал знак Павлушке, тот засуетился с бутылками.
- Мы не каждый день едим своих дочерей, следовательно, нам всем трудно сегодня.
Но и радостно.
Так что, давайте радоваться!
- Давайте! - подхватила Румянцева.
- Я семь часов тряслась в вагоне не для того чтобы грустить!
- Александра Владимировна просто устала, - потушил сигару отец Андрей.
- Я прекрасно понимаю материнское чуство, - заворочался толстый, лысый, похожий на майского жука Мамут.
- Голубушка, Александра Владимировна, не думайте о плохом, умоляю вас! прижал руки к груди пучеглазый крупнолицый Румянцев.
- В такой день грешно печалиться!
- Сашенька, думайте о хорошем! - улыбнулась Румянцева.
- Мы все вас умоляем! - подмигнул Лев Ильич.
- Мы все вам приказываем! - проговорила огненноволосая, усыпанная веснушками Ариша.
Все засмеялись.
Павлушка с понурым, опухшим от слез лицом наполнял бокалы.
Саблина облегченно засмеялась, вздохнула, качнула головой:
- Je ne sais ce qui me prit:
- Это пройдет, радость моя, - Саблин поцеловал ее руку, поднял бокал.
Господа, я ненавижу говорить тосты.
А посему - я пью за преодоление пределов!
Я рад, если вы присоединитесь!
- Avec plaisir! - воскликнула Румянцева.
- Присоединяемся! - поднял бокал Румянцев.
- Совершенно! - тряхнул брылами Мамут.
Бокалы сошлись, зазвенели.
- Нет, нет, нет: - затрясла головой Саблина.
- Сережа:мне плохо:
нет, нет, нет:.
- Ну, Сашенька, ну, голубушка наша: - надула губы Румянцева, но Саблин властно поднял руку:
- Silence!
Все стихли.
Он поставил недопитый бокал на стол, внимательно посмотрел на жену:
- Что - плохо?
- Нет, нет, нет, нет:- быстро трясла она головой.
- Что - нет?
- Мне плохо, Сережа:
- Что - плохо?
- Плохо:плохо, плохо, плохо:
Саблин резко и сильно ударил ее по щеке:
- Что тебе плохо?
Она закрыла лицо руками.
- Что тебе плохо, гадина?
Тишина повисла в столовой.
Павлушка горбато замер с бутылкой в руке.
Савелий стоял с обреченно-непонимающим лицом..
- Посмотри на нас!
Саблина окаменела.
Саблин наклонился к ней и произнес, словно вырезая каждое слово толстым ножом:
- Посмотри. На нас. Свинья.
Она отняла руки от лица и обвела собравшихся как бы усохшими глазами.
- Что ты видишь?
- Лю-дей.
- Еще что видишь?
- На-стю.
- И почему тебе плохо?
Саблина молчала, вперясь в Настино колено.
- Не стоит так откровенно не любить нас, Александра Владимировна, - тяжело проговорил Мамут.
- Хотя бы учитесь скрывать свою ненависть, Сашенька, - нервно усмехнулась Румянцева.
- Поздновато, - глядела из подлобья Арина.
- В сорок-то лет.
- Ненависть разрушительна для души, - хрустнул пальцами отец Андрей.
Ненавидящий страдает сильнее ненавидимых.
- Как это все глупо:- грустно покачал головой Румянцев.
- Зло не глупо.
Зло - пошло, - вздохнул Лев Ильич.
Саблина вздрогнула:
- Да нет:
господа:
я не:
- Что - нет? - сурово смотрел Саблин.
- Я:
- Савелий! Отдай ей нож и двузубец!
Повар осторожно приблизился к Саблиной, протянул приборы ручками вперед:
- Пожалуйте. Саблина взяла и посмотрела на них, словно видела впервые.
- Ты будешь обслуживать нас, - опустился на свое место Саблин.
- Будешь вырезать куски на заказ.
Ступай, Савелий.
Повар вышел.
- Давайте есть, господа, пока Настя не остыла!
- Саблин заложил себе угол салфетки за ворот.
- На правах отца новоиспеченной я заказываю первый кусок: левую грудь!
Павлушка!
Неси бордо!
Саблина встала, подошла к блюду, воткнула вилку в левую грудь Насти и стала отрезать.
Все прислушались.
Под коричневой хрустящей корочкой сверкнуло серовато-белое мясо с желтоватой полоской жира, потек сок.
Саблина положили грудь на тарелку, подала мужу.
- Прошу, господа!
Не теряйте времени!
Первой опомнилась Румянцева:
- Сашенька, срежьте мне эдак вот вскользь с ребер, самую капельку!
- А мне окорок! - хлебнул вина Мамут.
- Плечо и предплечье, Александра Владимировна, - Румянцев потер пальцами, словно считая невидимые деньги.
- Только, знаете, без руки, вот :самое предплечье, самое вот это:
- Руку можно мне, - скромно кашлянул Лев Ильич.
- А я попрошу голову! - бодро оперся кулаками о стол отец Андрей.
- Дабы противостоять testimonium paupertatis.
Арина подождала, пока Саблина исполнит все просьбы:
- Александра Владимировна, а можно мне:
И смолкла, глянув на отца.
- Что? - наклонился Мамут к дочери.
Арина прошептала ему на ухо.
- Только скажи как взрослая, а не так, - посоветовал он.
- А как?
Отец шепнул ей на ухо.
- Что тебе, Аринушка? - тихо спросила Саблина.
- Мне:
восхолмие Венеры.
- Браво, Арина! - воскликнул Саблин, и гости зааплодировали.
Саблина примерилась, заглядывая сверху и снизу: промежность была скрыта между ног.
- Не так оно и просто добраться до тайного уголка! - подмигнул Румянцев и взрыв смеха заполнил столовую.
- Погоди, Саша:- Саблин встал, решительно взялся за Настины колени, потянул, раздвигая.
Тазовые суставы захрустели, но ноги не поддались.
- Однако! - Саблин взялся сильнее.
Шея его вмиг побагровела, ежик на голове задрожал.
- Повремени, брат Сергей Аркадьич, - встал батюшка.
- Тебе сегодня грех надрываться.
- Я что:не казак?
Есть еще:и-и-и!:порох в пороховницах:и-и-и! - кряхтел Саблин.
Отец Андрей взялся за одно колено, Саблин за другое.
Потянули, кряхтя, скаля красивые зубы.
Сочно треснули суставы, жареные ноги разошлись и развалились, брызгая соком рвущегося мяса.
Скрытый ляжками от жара печи, лобок светился нежнейшей белизной и казался фарфоровым.
Два темных паховых провала с вывернутыми костями и дымящимся мясом оттеняли его.
Поток коричневого сока хлынул на блюдо.
- Сашенька, s'il vous plait, - вытирал руки салфеткой Саблин.
Холодный нож вошел в лобок как в белое масло: дрожь склеившихся волосков, покорность полупрозрачной кожи, невинная улыбка слегка раздвинутых половых губ, исходящих нечастыми каплями:
- Прошу, ангел мой.
Лобок лежал на тарелке перед Ариной.
Все смотрели на него.
- Жалко такую красоту есть, - нарушил тишину Мамут.
- Как:ангел восковой, - прошептала Арина.
- Господа, дорога каждая минута! - поднял бокал с бордо Саблин.
- Не дадим остыть!
Ваше здоровье!
Зазвенел хрусталь.
Быстро выпили.
Ножи и вилки вонзились в мясо.
- М-м-м:м-м-м:м-м-м: - жующий Румянцев затряс головой, как от зубной боли.
- Это что-то:м-м-м:это что-то:
- Magnifique!- рвала зубами мясо Румянцева.
- Хорошо, - жевал Настину щеку отец Андрей.
- Повар у тебя, брат,:
того:- хрустел корочкой Лев Ильич.
- Прекрасно пропеклось, - Мамут внимательно осмотрел насаженный на вилку кусок и отправил в рот.
- Четверть часа:м-м-м:на углях и три часа в печи:
- бодро жевал Саблин.
- Очень правильно, - кивал Мамут.
- Нет:это что-то:это что-то:
- жмурился Румянцев.
- Как я обожаю грудинку: - хрустела Румянцева.
Арина осторожно отрезала кусочек лобка, отправила в рот и, медленно жуя, посмотрела в потолок.
- Как? - спросил ее Мамут, прихлебывая вина.
Она пожала пухлыми плечами.
Мамут деликатно отрезал от лобка, попробовал:
- М-м-м:сметана небесная:ешь, пока теплое, не кривляйся:
- Сашенька, а что же ты? - увлажнившиеся глаза Саблина остановились на жене.
- Александра Владимировна, не разрушайте гармонии, - погрозил пальцем Румянцев.
- Да, да:я:непременно:
- Саблина рассеянно вглядывалась в безглавое, подплывшее соком тело.
- Позвольте-ка, матушка, вашу тарелку, - протянул руку отец Андрей.
- Вам самое деликатное полагается.
Саблина подала ему тарелку.
Он воткнул нож под нижнюю челюсть Настиной головы, сделал полукруглый надрез, помог вилкой и шмякнул на пустую тарелку дымящийся язык:
- Наинежнейшее!
Язык лежал мясистым знаком вопроса.
- Благодарю вас, батюшка, - с усталой улыбкой Саблина приняла тарелку.
- Ах, какая все-таки прелесть ваша Настенька, - бормотала сквозь мясо Румянцева.
- Представьте:
м-м-м:всегда, когда ее видела я думала:
как вот:
как мы будем:
м-м-м:
как:
нет, это просто потрясающе!
Какие тонкие изящные ребра!
- Настасья Сергеевна была удивительным ребенком, - хрустел оплавленной кожей мизинца Лев Ильич.
- Однажды я приехал прямо с ассамблеи, устал, как рикша, день жаркий, и натурально, по-простому:
м-м-м:
решил, знаете ли, так вот прямо в:
- Вина! Вина еще! Павлушка! - вскрикнул Саблин.
- Где Фалернское?
- Так вы же изволили бордо-с, - тот завертел белой тонкокожей шеей.
- Дурак! Бордо это только прелюдия! Тащи!
Лакей выбежал.
- Вкусно, черт возьми, - тучно вздохнул Мамут.
- И очень, очень правильно, что без всяких там приправ.
- Хорошее мясо не требует приправы, Дмитрий Андреевич, - откинулся на спинку стула жующий Саблин.
- Как любая Ding am sich.
- Истинная правда, - поискал глазами отец Андрей.
- А где же, позвольте, это:
- Что, брат?
- Ложечка чайная.
- Изволь! - протянул Саблин.
Батюшка воткнул ложечку в глаз жареной головы, решительно повернул: Настин глаз оказался на ложечке.
Зрачок был белым, но ореол остался все тем же зеленовато-серым.
Аппетитно посолив и поперчив глаз, батюшка выжал на него лимонного сока и отправил в рот.
- А я у рыбы глаза не могу есть, - полусонно произнесла медленно жующая Арина.
- Они горькие.
- У Настеньки не горькие, - глотнул вина батюшка.
- А очень даже сладкие.
- Она любила подмигивать. Особенно на латыни. Ее за это три раза в кондуит записывали.
- Настя умела удивительно смотреть, - заговорила Саблина, задумчиво двигая ножом на тарелке недоеденный язык.
- Когда я её родила, мы жили в Петербурге. Каждый день приходила кормилица кормить Настеньку.
А я сидела рядом.
И однажды Настя очень странно, очень необычно на меня посмотрела.
Она сосала грудь и смотрела на меня.
Это был какой-то совсем недетский взгляд.
Мне, право, даже стало не по себе. Я отвернулась, подошла к окну и стала в него глядеть.
Была зима, вечер.
И окно все затянуло изморозью.
Только в середине оставалась проталина.
И в этой черной проталине я увидела лицо моей Настеньки.
Это было лицо:
не знаю как объяснить:
лицо очень взрослого человека.
Который был значительно старше меня.
Я испугалась.
И почему-то сказала: "Батый".
- Батый? - нахмурил брови отец Андрей.
- Тот самый? Хан Батый?
- Не знаю, - вздохнула Саблина.
- Возможно и не тот. Но тогда я сказала Батый.
- Выпей вина, - пододвинул ей бокал Саблин.
Она послушно выпила.
- Вообще, иногда в родном человеке может чёрт-те что померещиться, Румянцев протянул пустую тарелку.
- Пожалуйста, с бедрышка вон с того.
- С какого? - встала Саблина.
- Что позажаристей.
Она стала вырезать кусок.
- Сергей Аркадьич, - вытер жирные губы Мамут.
- Полноте мучить супругу. Пригласите повара.
- Да что вы, господа, - улыбалась Саблина.
- Мне чрезвычайно приятно поухаживать за вами.
- Я берегу здоровье моего повара, - глотнул вина Саблин.
- Сашенька, и мне потом шеечки с позвонками:
Да! Берегу. И ценю.
- Повар хороший, - хрустел Настиным носом отец Андрей, - хоть и деревенский.
- Деревенский, брат! А гаршнепа в бруснике делает получше чем у Тестова. Все соусы знает. Помнишь на Пасху поросят?
- А как же.
- Я ему восемь поваренных книг привез. Да-да-да! Повар! Что ж это я: дожевывая, Саблин встал, ухватился за Настину ступню, повернул. Затрещали кости.
- Полосни-ка вот здесь, Сашенька:
Саблина полоснула.
Он оторвал ступню, взял ополовиненную бутылку Фалернского и пошел из столовой на кухню.
В душном ванильном воздухе кухни повар трудился над лимонно-розовой пирамидой торта, покрывая его кремовыми розами из бумажной трубки.
Кухарка рядом взбивала сливки к голубике.
- Савелий! - Саблин поискал глазами стакан, увидел медную кружку.
- Ну-ка, бери.
Вытерев испачканные кремом руки о фартук, повар смиренно взял кружку.
- Ты сегодня постарался, - наполнил кружку до краев Саблин.
- Выпей в память о Насте.
- Благодарствуйте, - повар осторожно, чтобы не расплескать вино, перекрестился, поднес кружку к губам и медленно выцедил до дна.
- Ешь, - протянул ему ступню Саблин.
Савелий взял ступню, примерился и с силой откусил.
Саблин в упор смотрел на него.
Повар жевал тяжело и углубленно, словно работал.
Куцая борода его ходила вверх-вниз.
- Хороша моя дочь? - спросил Сергей Аркадьевич.
- Хороша, - проглотил повар.
- Поупрело славно. Печь на убоинку ухватиста.
Саблин хлопнул его по плечу, повернулся и пошел в столовую.
Там спорили.
- Мой папаша сперва сеял чечевицу, а как всходила - сразу запахивал и сеял пашаничку, - увесисто рассуждал отец Андрей.
- Пашаничка ко Преображению была такой, что мы с сестренкой в ней стоя в прятки играли. Ее и в ригу волочь не надобно было - пихнул сноп, он и посыпался.
До весны, бывалоча, соломой топили. А вы мне - паровая молотилка!
- Тогда, батюшка, давайте в каменный век вернемся! - желчно смеялся Румянцев.
- Будем, как в песенке: лаптем пашут, ногтем жнут!
- Можно и в каменный век, - раскуривал сигару Мамут.
- Было б что пахать.
- Неужели опять про хлеб? - запихнул новую салфетку за ворот Саблин.
Черт его побери совсем! Надоело. Господа, неужели других сюжетов нет?
- Это всё мужчины, Сергей Аркадьич, - крутила бокал с вином Румянцева.
Их - хлебом не корми, дай про что-нибудь механическое поспо...
- Что?! - притворно-грозно оперся кулаками в стол Саблин.
- Каким еще хле-бом?!
Каким, милостивая государыня, хле-бом?!
Я вас не на хлеб пригласил!
Хле-бом!
Это каким же, позвольте вас спросить, хлебом я кормлю мужчин?!
А ?
Вот этим, что ли? - он схватил тарелку Арины с недоеденным лобком.
- Это что по-вашему - булка французская?
Румянцева уставилась на него, полуоткрыв рот.
Повисла тишина.
Мамут выпустил изо рта нераскуренную сигару, подался массивной головой вперед, словно собираясь завалиться на стол, колыхнул пухлым животом и утробно захохотал.
Румянцев втянул узкую голову в стоячий воротник, замахал руками, словно отгоняя невидимых пчел, взвизгнул и пронзительно захихикал.
Лев Ильич икнул, схватился руками за лицо, будто собираясь оторвать его, и нервно засмеялся, дергая костлявыми плечами.
Отец Андрей хлопнул ладонями по столу и захохотал здоровым русским смехом.
Арина прыснула в ладонь и беззвучно затряслась, словно от приступа рвоты.
Румянцева завизжала, как девочка на лужайке.
Саблина покачала головой и устало засмеялась.
Саблин откинулся на стул и заревел от восторга.
Минуты две хохот сотрясал столовую.
- Не могу:
ха-ха-ха:
смерть, смерть моя:
ох:
- вытер слезы отец Андрей. Тебя, Сережа, надобно на каторгу сослать:
- За что:
ха-ха:
за каламбуризм? - тяжело успокаивался Мамут.
- За пытку смехом:
ой:
хи-хи-хи:- извивался Румянцев.
- Сергей Аркадьевич настоящий:
ох:
инквизитор:- вздохнула раскрасневшаяся Румянцева.
- Палач! - покачал головой Лев Ильич.
- Аринушка, прошу вас, - Саблин поставил перед ней тарелку.
- Как же я теперь есть буду? - искренне спросила она.
Новый приступ хохота обвалился на гостей.
Хохотали до слез, до колик.
Мамут уперся багровым лбом в стол и рычал себе в манишку.
Румянцев сполз на пол.
Его супруга визжала, сунув в рот кулак.
Лев Ильич плакал навзрыд.
Батюшка хохотал просто и здорово, как крестьянин.
Саблин хрюкал, молотя ногами по полу.
Арина мелко хихикала, словно вышивала бисером.
- Ну всё! Всё! Всё! - вытер мокрое лицо Саблин.
- Finita!
Читать дальше.