перстом на земле
Написанное на земле, даже с гео-метрической точки зрения, обращено к небу, потому что их разделяют только облака.Одна из самых прекрасных картин, увиденных мною в жизни, была такая: в пекинском городском парке, на рассвете пожилой мужичок пишет на асфальте кистью древнее стихотворение, чернилами ему служит вода в ведёрке. Несколько человек сгрудились и читают вслух по ходу появления и высыхания (= исчезновения) иероглифов. Один из них переводит для нас на английский:если смотреть на озеро, в котором отражаются деревья, то кажется, что лодка плывёт прямо по их верхушкам… Изумительная игра утренних бликов, мимолётности, красоты бесполезного действия - писания вилами по воде. Уже спустя четверть часа прохожие невозмутимо шагали по этим иероглифам, выписанным так прилежно, как пишут для вечности.
Москва уходящим летом поразила меня обилием рекламы на асфальте. Это реклама для скорбных - для тех, кто смотрит под ноги, то ли боясь упасть, то ли от погружения в задумчивость, то ли от недоверия к тому, что можно увидеть, подняв глаза. Вот общий подавляющий вид этой вести к небесам:
Посреди рекламы магазинов, йоги и нотариальной конторы, - вопль души, который, надо признаться, в какой-то момент нашёл полный отзвук в моем похмельном уме: Алкоголь ест мозг.Всё это мне представляется воплем московской земли к небу. Нечто похожее - вопль праха к духу - я пережила в монастыре, в котором провела несколько дней. После вечернего правила сестры встают перед алтарём для «прошения». Выходит схимница мать Аполинария из алтаря. Обращаясь к образу Божией Матери, молит о здравии игуменьи и сестёр. Потом просит:
- Пошли нам сестёр, - пауза. - Только не больных, - пауза. - А главное, дай денег. Но пусть будет Твоя воля, а не наша.
Обращаясь к одной из сестёр:
- Чего ещё просить?
- Благодетелей, - помогает та.
- И подай нам благодетелей, - пауза. - Хотя бы одного.
- И квартиру.
- И квартиру?
- Да, матушка благословила.
- И квартиру для сына матери Ирины.
Самой своей природой человек обречён надеяться. Весь вопрос в том, куда направить упование. Вот, скажем, одна из впечатляющих наземных реклам:
Как я понимаю, чудо это то, что происходит вопреки законам природы и здравого смысла. Таким чудом мне представляется, например, обращение благоразумного разбойника. Правда ведь: не укладывается в голове, как можно, умирая и мучаясь, посреди общей ненависти, вдруг поверить тому, что Тот, Кто распят рядом с тобой, над Кем все издеваются и смеются, может тебя спасти - не от креста (эта надежда для второго разбойника: других спасал, спаси и меня! - ведь слышал об исцелениях, и вероятно, надеялся, и разгневался, когда увидел, что спасти от смерти некому), но спасти от прожитой жизни, от всего себя целиком. Знакомый батюшка высказал интересную мысль: толпы людей в храмах в день памяти великомученика и целителя Пантелеимона свидетельствуют о низком уровне нашего здравоохранения. У людей ничего не остаётся, кроме надежды на чудо. Кстати, в тот день мне довелось услышать замечательную проповедь митрополита Афанасия. Говорил он по-гречески, а переводил рядом стоявший молодой человек. Суть этой довольно пространной проповеди сводилась вот к чему: в мощах святых (в храме есть мощи Великомученика) пребывает сам Христос, и что мы сами должны каждый свой жест и дыхание считать не своими, а Христовыми. Да, увидеть своё тело как мощи: шагать, дышать и думать как верующий в Бога человек. Смотреть, что именно ты пишешь и под какими небесами, ради каких глаз.
Каким страдающим очам предназначена реклама чудотворца на улице Варварка? На той же улице стоит и церковь, где мне впервые довелось присутствовать на освящении мёда. Ниже фотография, на которой виден этот замечательно красивый ритуал: золотые облачения священников, золотой мёд в банках, женщины, как пчёлы, ожидающие, когда можно будет унести баночку к себе в улей. Золотое жужжание православного люда на радостных (потому что есть и горестные) праздниках! А прямо после него я оказалась в метро «Китай-город», где в подземелье ютятся городские голуби. Я их и раньше там видела, когда шёл дождь, и даже порадовалась за птиц, но зачем торчать под землёй в солнечный день, если ты птица? Это кажется ещё одной болезнью города, такой же безрадостной и наглой, как реклама на асфальте.
Тут книжники и фарисеи привели к Нему женщину, взятую в прелюбодеянии, и, поставив ее посреди, сказали Ему: Учитель! эта женщина взята в прелюбодеянии; а Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями: Ты что скажешь? Говорили же это, искушая Его, чтобы найти что-нибудь к обвинению Его. Но Иисус, наклонившись низко, писал перстом на земле, не обращая на них внимания. Когда же продолжали спрашивать Его, Он, восклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось на нее камень. И опять, наклонившись низко, писал на земле. Они же, услышав то и будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим, начиная от старших до последних; и остался один Иисус и женщина, стоящая посреди. Иисус, восклонившись и не видя никого, кроме женщины, сказал ей: женщина! где твои обвинители? никто не осудил тебя? Она отвечала: никто, Господи. Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши. (Ин. 8)
Сколько бы я дала за то, чтобы увидеть, что именно Он писал. Почему-то меня радует, что первыми обличаемы совестью стали уходить старшие. Ясно, что у них и грехов было больше, но ведь не постыдились молодых! Зато устыдились Бога. Правда, молодцы!
А что стало с той женщиной, которая спаслась от мучительной гибели? Неужели тоже ушла домой? Можно представить себе, что она осталась стоять как столп на том же месте, потому что с ней произошло другое, более важное чудо, не объяснимое стечением внешних обстоятельств. И что прежде, чем уйти вослед за Иисусом, женщина прочитала написанное Им на земле. Или попросила кого-нибудь прочитать, если не умела читать. Действительно, это возвышающее занятие: попытаться встать на место человека, родившегося заново после встречи с Богом.