День Большого Брата
Недавно вспоминал, как в возрасте 13 лет меня наскоро «судили» и подвергли публичной «казни» за отсутствие уважения к общественной морали.
Дело было в школе, в классе с политологическим уклоном. Мы тогда проходили утопии-антиутопии, и классный руководитель предложил нам игру, в которой можно на своей шкуре ощутить, каково живется школьнику в мире тотального равенства и безграничной заботы.
Затея получила всеобщее одобрение.
Около недели мы готовились, читали книги, изучали написанные историком правила и регламенты, примеряли на себя различные роли, обсуждали детали и просчитывали стратегии.
А затем наступил он - «День Большого Брата».
***
Сумки и рюкзаки запрещены.
Одежда приглушенных цветов, тетради без рисунков на обложках, карандаши и ручки без опознавательных знаков.
Яркие оттенки или, что еще хуже, надписи на иностранном языке, могут вызвать подозрение Службы Безопасности.
Подозрение - причина для допроса.
Серой массой наш класс течет по кридору к зарешеченным дверям кабинета.
День сразу же начинается с потерь.
Несколько вольнодумцев, забывших о правилах, не допущены Инспекторами в Учебное помещение. У одного на куртке обнаружились бордовые лампасы, что у других - неизвестно.
Их увели в допросную, из которой вернулись не все.
Остальная масса учащихся рассаживается и ожидает звонка на урок в соответствии с заведенным порядком - молча, глядя строго перед собой. Так в поле зрения неизменно попадает висящий над доской огромный портрет усталого усатого человека. Это Большой Брат - наш Вождь, наша надежда и наша опора на все времена. Его никто никогда не видел, но он - главный над всем сущим.
Шторы задернуты, шкафы с книгами занавешены тканью. Поверх развешены плакаты с мудрыми высказываниями Вождя. Коситься на них опасно - так можно нечаянно повернуть голову, а это расценивается, как провокация. Впрочем, читать плакаты нет смысла - каждый из нас давно уже выучил все лозунги.
- Да здравствует Большой Брат! - приветствует нас возникшая на пороге Учительница.
- Да здравствует Большой Брат! - хором отвечаем мы, вскакивая с мест.
Этот лозунг следовало повторять в начале и в конце каждой фразы.
Несоблюдение новояза считалось легкой провинностью - как и неуместный кашель, или сползший набок порядковый номер, который надлежало с гордостью носить на груди. За эти прегрешения полагался только штраф. Однако, когда такие мелочи накапливались, Инспектор мог принять решение об аресте неблагонадежного ЕдУча.
«ЕдУч» - «Единица Учебная».
Имен у нас не было, только номер.
- Отвечать на вопрос будет… - Учительница физики долго и с удовольствием водила карандашом по списку, выбирая «счастливчика». - ЕдУч номер 23.
- Да здравствует Большой Брат! - закричал я, поднимаясь с места.
- Да здравствует Большой Брат, - кивнула Преподаватель.
Помню, что во время ответа мой ум был занят только тем, чтобы не гримасничать,, не смеяться, не сболтнуть чего-нибудь, что может быть расценено, как провокация. Надо было помнить, что меня слушает не только Учитель, но и Инспекторы.
Они стояли позади, у шкафов, вне поля зрения ЕдУчей, и вели себя настолько тихо, что о них можно было умудриться забыть.
С горем пополам, заканчиваю ответ.
Получив разрешение сесть, с облегчением опускаюсь на стул, выдыхая обязательное «Да здравствует Большой Брат!»
Мне ставят тройку.
Из дальнего угла раздается нервный смешок, туда сразу же устремляется Инспектор.
Смеявшегося ЕдУча выводят из класса.
До конца урока я предоставлен сам себе, и раздумываю, что написать в «письме доверия» - обязательном отчете обо всем происходящем, который нужно сдавать Инспектору в начале каждой перемены. Считается, что их читает Большой Брат.
Мы все пишем эти отчеты, даже Инспекторы и Учителя.
Темы могут быть разными.
Кто-то признается в любви Большому Брату, кто-то выражает ненависть к нашим врагам, некоторые составляют доносы.
Я пишу донос на ЕдУча №16 - он странно ерзает весь урок. Надеюсь, что Инспекторы будут снисходительны к таким мелочам, как непоседливость, но при этом оценят бдительность написавшего.
Со звонком все письма кладутся в переносной ящик и отправляются в Службу Безопасности.
Первая перемена не приносит облегчения, а наоборот, требует еще большей концентрации - на нее запланировано мероприятие «Пятиминутка любви», посвященное любви к Большому Брату.
Мы выстраиваемся на импровизированном «плаце» в коридоре и слушаем вступительную речь - долгое перечисление всех достоинств и титулов нашего Вождя. После каждого абзаца мы хором пропеваем длинное «Оооооо» - так мы выражаем свою радость.
Хлопать запрещено.
Тем временем Служба Безопасности уже изучила «письма доверия», и приступила к задержаниям. Инспекторы ловко выхватывают из строя и тихо уводят ЕдУчей, уличенных в неблагонадежности. Мы стараемся не обращать на них внимания и не провожать их взглядами, чтобы самим не попасть под подозрение.
После речи - музыкальный номер.
ЕдУч №8 выступает с песенкой «Мой любимый Большой Брат». Он поет тоненьким голоском, нарочито жалобно, не попадая ни в какие ноты. Он настолько жалок и нелеп, что приходится отводить от него взгляд, чтобы не засмеяться. Как всегда бывает, когда смеяться нельзя, удержаться от смеха почти невозможно.
Я изо всех сил стараюсь думать о еде в школьной столовой, о запахе в физкультурной раздевалке, о своих отставаниях по учебе - о чем угодно, лишь бы не слушать ту чушь, что поет ЕдУч №8.
Песня «Мой любимый Большой Брат» становится причиной «смерти» пяти или шести ЕдУчей, не сумевших удержаться от смеха. Выжившие, в том числе и сам певец - эмоционально выжаты до предела, поэтому следующий за песней «Танец сплочения вокруг Большого Брата» уже никого не трогает.
Протанцевав, мы возвращаемся в кабинет, и все начинается заново:
- Да здравствует Большой Брат!
- Да здравствует Большой Брат!
«Отвечает ЕдУч такой-то», «письма доверия», неосторожный шорох - задержание.
Как ни странно, Инспекторам до сих пор нет до меня дела - а ведь я был уверен, что проколюсь еще в самом начале…
Снова пишу донос на ЕдУча №16.
Причина та же, дурацкая - он ерзает. После прошлого письма, как и предполагалось, ЕдУч №16 остался жив. Нет оснований считать, что в этот раз будет иначе.
Внезапно мне на стол прилетает какая-то записка. Я хочу обернуться и посмотреть, кто ее кинул, но вовремя беру себя в руки и замираю в неподвижности. Это или заговор, или провокация, или и то и другое вместе.
Несколько секунд я раздумываю, как поступить, и в итоге решаю не сообщать о происшествии Инспекторам. Движением локтя скидываю записку на пол. Легкий пинок - и она отлетает под соседнюю парту.
Звонок, сообщающий о конце урока и начале перемены, вызывает отвращение.
В него как будто подмешали панический вой.
Теперь нам предстоит «Пятиминутка ярости», в ходе которой мы выражаем ненависть к своим врагам.
Как и в прошлый раз, все начинается с речи, напоминающей о том, что наши враги многочисленны и сильны, и что борьба с ними будет длиться столько, сколько потребуется - даже если на это уйдет вечность.
После каждого абзаца раздается длинное «Жжжжжжж» - так мы выражаем свою злость.
Другие способы запрещены.
Дальше два ЕдУча женского пола проводят добровольную художественную акцию - рассыпают по полу принесенные Инспектором конфеты и шоколадные батончики с надписями на иностранных языках.
Вывалив сладости, ЕдУчи принимаются топтать их, выкрикивая стандартные лозунги ненависти ко всему чужому.
Конфеты твердые, с мороза, упаковка у них крепкая, поэтому растоптать их сразу не получается.
Сквозь мрачную решимость на лицах ЕдУчей-топтунов проступает растерянность.
Кажется, они опасаются наказания за свою неспособность по-нормальному уничтожить вражеские вкусности.
Одна из ЕдУчей поскальзывается и, падая, успевает пожелать здоровья Большому Брату.
В следующую секунду на мое плечо ложится тяжелая рука:
- Пройдемте, ЕдУч 23.
Я вдруг понимаю, что забылся, и тупо улыбался, наблюдая за уничтожением вражеских конфет.
Неуверенно сопротивляюсь и вяло протестую, еще больше усугубляя свое положение.
Меня выводят за границу коридорного «плаца», и, по совокупности нарушений, выносят приговор - пожизненное без права на переписку.
Это то же самое, что расстрел.
С моей груди срывают номер 23.
***
Остаток дня я провел в «накопителе» - в соседнем кабинете, где не было никакого тоталитаризма, и учителя раздавали задания для тех, кто пропустил уроки по причине «ареста» или «казни».
К концу занятий Инспекторы уничтожили примерно половину ЕдУчей.
Две трети оставшихся имели административные взыскания.
Несколько лет спустя я прочитал про эксперимент Рона Джонса, и понял, откуда росли ноги у «Дня Большого Брата».
В отличие от Джонса, наш историк не был социологом или психологом, и не собирал данных, так как не планировал их анализировать.
Его игра не была экспериментом, и служила скорее назиданием. По ее итогам мы получили оценки и сделали свои выводы.
Мой вывод был таким: учиться, работать, и вообще, делать что-то полезное, находясь при этом под постоянным надзором и контролем - крайне трудно.
Больше половины внимания уходит на то, чтобы не проштрафиться на какой-нибудь не относящейся к делу, но смертельно опасной ерунде.