Двери врачебной профессии во всех европейских странах были тогда, как и теперь, наглухо закрыты для всех иностранцев, не имевших врачебного диплома данной страны. Некоторую «отдушину» для русских врачей, очутившихся за рубежом, составили три славянских страны: Болгария, Югославия и Чехословакия. Об этом - несколько ниже.
Среди прочих стран в описываемые годы только Марокко, Египет и Маньчжурия и два города - Константинополь (ныне - Стамбул), а также иностранная концессия Шанхая - давали право врачебной практики всем иностранцам, независимо от места получения ими диплома. Константинополь, как и вся Турция, отнял у них это право уже в 1923 году, Египет - в середине 30-х годов, Марокко - в 30-х годах. Но кто это право уже получил, тот сохранял его пожизненно.
Некоторые южноамериканские республики, в частности Аргентина, давали это право с большими ограничениями, а именно: иностранным врачам разрешалось селиться и практиковать в самых глухих деревенских районах, где нет врача-аргентинца в окружности радиусом 15 километров. Но если врач-аргентинец в этой окружности появлялся и оседал на постоянное жительство, то право практики у пришельца автоматически отнималось.
Незнание арабского языка препятствовало проникновению русских врачей в Египет и Марокко, где, как было сказано выше, они могли бы в течение известного времени продолжать свою врачебную деятельность. Кроме того, в первые годы после революции у беспаспортных и полунищих русских эмигрантов свободного выбора страны не было и не могло быть.
Французские законы запрещают заниматься врачебной профессией всем врачам, не имеющим французского диплома. За выполнением этого закона зорко следят французские врачебные синдикаты, объединенные во всефранцузский союз врачей.
Но появление на французской земле сотни тысяч русских эмигрантов, среди которых оказались 400 врачей, было фактом, от которого нельзя было отмахнуться. К тому же бесправный, полунищий и часто безработный русский эмигрант - это, с точки зрения французского врача, вообще не пациент. Из него ничего существенного не выжмешь. Далее, в силу все той же психологической стены взаимоотчуждения, о которой я неоднократно упоминал выше, пациент этот в кабинет французского врача не шел.
Любой ценой он искал врача, говорящего на родном языке и живущего одной с ним жизнью. А болеть общественно опасными болезнями - туберкулезом, сифилисом, трахомой, гонореей и другими - он болел. Значит, надо было искать какой-то выход из положения.
Выход был найден. Путем долголетних переговоров между правлением союза французских врачей и Обществом русских врачей имени Мечникова было заключено устное соглашение, в силу которого французский синдикат обязался не чинить препятствий русским врачам-эмигрантам лечить население «русского Парижа». Но боже упаси, если хоть один из них посмеет выдать рецепт пациенту французскому! Пощады ему не будет, и вся административно-судебная машина Французской Республики немедленно будет пущена в ход, чтобы покарать нарушителя законов.
Так, примерно с 1926-1927 годов в жизни врачей «русского Парижа» установилось состояние некоторого равновесия, правда весьма неустойчивого.
«Русский Париж» получил негласное и молчаливое разрешение лечиться у русских врачей в русских поликлиниках и зубоврачебных кабинетах, сдавать анализы в русские лаборатории, ложиться на операции в русские частные стационары. Последняя страница парижских эмигрантских газет стала после этого заполняться индивидуальными врачебными объявлениями и общим списком практикующих русских врачей, адресами русских стационаров, поликлиник, зубоврачебных кабинетов и лабораторий.
Но, как я только что сказал, это равновесие было неустойчивым. Реальная жизнь ежедневно ставила русского врача в условия, при которых он не мог отказать французскому пациенту в медицинской помощи, часто неотложной.
Достаточно было очутиться в руках любого французского врача какому-нибудь маловажному рецепту, выданному русским врачом французскому пациенту, как рецепт этот препровождался сначала в правление синдиката французских врачей, оттуда в префектуру полиции, затем к судебному следователю.
Как же врачу-иностранцу, имеющему врачебный диплом своей страны, получить французский диплом?
Для этого он должен, согласно французским законам, прежде всего сдать на протяжении двух лет на двух весенних сессиях bachot (экзамен на аттестат зрелости), чтобы получить степень бакалавра. После этого поступить на третий курс медицинского факультета одного из французских университетов и пройти полностью все три года студенческого обучения в клинике.
Короче говоря, с момента, когда вы решили легализовать ваше положение как полноправного врача, до момента, когда вы достигнете вашей цели, пройдет пять лет.
И это при условии, что у вас нет провала ни на одном экзамене. С провалами вам придется ждать желанного момента гораздо дольше. Нужно было очень много для того, чтобы этого момента достичь. Этого «многого» у бедствующих врачей-эмигрантов как раз и не было. Имя этому «многому» - деньги.
Чтобы выдержать экзамен на аттестат зрелости, вы вынуждены пользоваться в частном порядке в течение двух лет уроками, советами и указаниями педагога из любого парижского лицея (средней школы). По некоторым соображениям, о которых будет сказано ниже, вы будете платить ему за эти уроки упятеренный или удесятеренный гонорар.
После получения степени бакалавра вы поступаете в университет на третий курс медицинского факультета (ваш русский диплом врача дает право на зачет первых двух курсов). В течение последующих трех лет вы на положении студента должны посещать лекции и практические занятия, предусмотренные программами. На работу, связанную с добыванием хлеба насущного, времени не останется. Вы сможете просуществовать все эти пять лет только в том случае, если обладаете большими средствами.
Нужно ли говорить, что среди массы бедствующих русских парижских врачей этими средствами обладали лишь единицы?
Достаточно сказать, что из 400 с лишним врачей, состоявших членами Общества русских врачей имени Мечникова, на этот шаг отважилось только 14 или 16.
60-летний бывший профессор медицинского факультета Ростовского-на-Дону университета и бывший ассистент знаменитого русского невропатолога и психиатра Бехтерева К. С. Агаджанян вытягивает на экзамене по неврологии билет «Поражения центральной нервной системы при сахарном диабете» - тема более чем хорошо ему известная: ведь именно она и была в свое время предметом его докторской диссертации.
Профессор-француз молча слушает бойкий ответ убеленного сединами «студента». Не дожидаясь окончания ответа, он обрывает его:
- Вы ничего не знаете.
Оценка - «единица». Сорван не только экзамен по неврологии, но и все остальные: таковы французские университетские правила. Следующая сессия будет через несколько месяцев.
Вторичное в течение жизни изучение в 50-летнем возрасте синусов и тангенсов, бинома Ньютона и таблицы логарифмов, пунических войн и состояния государственных финансов при Людовике XIV, экономической географии Бразилии или Японии и многого другого не могло не отразиться на здоровье великовозрастных «студентов»: время от времени члены Общества русских врачей имени Мечникова провожали в последний путь на кладбище одного за другим тех смельчаков, которые отважились на погоню за французским дипломом. Большинство из них, не выдержав перенапряжения нервной и сердечно-сосудистой системы, связанного со вторичной в их жизни сдачей школьных и университетских экзаменов, умерли через один-два года после достижения поставленной ими цели.
Читателю, возможно, будет немного непонятно, каким образом эту повышенную любезность и предупредительность верхушки французского медицинского мира можно сочетать с теми драконовскими мерами, которые синдикат французских врачей применял по отношению к иностранцам в их практической врачебной деятельности?
Причина этого явления заключается в следующем: врачи университетских клиник и крупных больниц Франции представляют собою научную аристократию медицинского мира. Их клиническая карьера многоступенчатая: каждая ступень достигается путем сдачи особых конкурсных экзаменов. Квалификация врачей, занимающих низшие ступени этой лестницы, - повышенная по сравнению со всей остальной врачебной массой; занимающих высшие - исключительно высокая.
Клинические и больничные врачи Парижа и других крупных медицинских центров Франции, как правило, не состоят членами врачебных синдикатов. На всю основную массу французских врачей они смотрят свысока. Присутствие иностранцев в стенах государственных лечебных учреждений никакой опасности для их кошелька не представляет. Иностранцы эти работают в клиниках бесплатно и никаких штатных мест не занимают. А проработав месяцы и годы во французских клиниках, они, хотят того или не хотят, разносят по всем странам мира славу французской медицинской науки, а попутно пропагандируют продукцию французской фармацевтической и медико-инструментальной промышленности. Это ведь тоже немаловажно!
Но если объективность заставила меня отдать должное в моих воспоминаниях тем возможностям, которые корифеи французской медицинской мысли предоставляют врачам-иностранцам, совершенствующимся во французских клиниках, и которыми лично я пользовался долгие годы, то эта же объективность не позволяет мне умолчать о том горьком осадке, который остался у меня на душе после долголетних хождений по этим клиникам. Осадок этот остается у каждого русского врача, близко знакомого с жизнью государственных и общественных лечебных учреждений Франции.
Поскольку больной не представляет для лечащего врача никакого материального интереса, он не пациент в обычном смысле слова и церемониться с ним нечего. Больничный врач не считает даже нужным давать ему какие-либо объяснения по части установленного диагноза его болезни, происшедших перемен в состоянии здоровья и дальнейшего лечения. Хочешь разговаривать с врачом и получать ответы на интересующие тебя вопросы - иди в частную лечебницу и ложись в частный стационар. Их во Франции - тысячи. Места всем хватит.
Тяжелое впечатление на посетителя производит также материальная база парижских больниц. Это грандиозные учреждения с числом коек часто больше тысячи в каждом. Но размещены они в зданиях, построенных в XVIII и XVII веках. За 21 год моего пребывания в Париже там была построена только одна больница вполне современного типа - это так называемый «Новый Божон».
Я никогда не забуду того гнетущего впечатления, какое произвела на меня в 1926 году всемирно известная парижская больница святого Людовика, первое по счету место моих парижских врачебных занятий: черные от вековой копоти здания, мрачные казематы вместо обычных палат, с полсотней коек в каждом, железные печки в палатах… В дальнейшем я убедился, что и остальные не лучше.
В одном из отчетов парижского префекта полиции в описываемые годы говорилось: «Среди всех проживающих в Париже иностранцев русские занимают последнее место в рубрике уголовных преступлений и первое - в рубрике самоубийств».
Закончу свои воспоминания о врачах маленькой статистикой: из 400 с лишним человек, состоявших членами Общества русских врачей имени Мечникова, только 150 удержались на поверхности жизни и не потеряли своей квалификации, кое-кто из них даже значительно повысил ее. Остальные 250 быстро или медленно пошли ко дну.
Среди прочих стран в описываемые годы только Марокко, Египет и Маньчжурия и два города - Константинополь (ныне - Стамбул), а также иностранная концессия Шанхая - давали право врачебной практики всем иностранцам, независимо от места получения ими диплома. Константинополь, как и вся Турция, отнял у них это право уже в 1923 году, Египет - в середине 30-х годов, Марокко - в 30-х годах. Но кто это право уже получил, тот сохранял его пожизненно.
Некоторые южноамериканские республики, в частности Аргентина, давали это право с большими ограничениями, а именно: иностранным врачам разрешалось селиться и практиковать в самых глухих деревенских районах, где нет врача-аргентинца в окружности радиусом 15 километров. Но если врач-аргентинец в этой окружности появлялся и оседал на постоянное жительство, то право практики у пришельца автоматически отнималось.
Незнание арабского языка препятствовало проникновению русских врачей в Египет и Марокко, где, как было сказано выше, они могли бы в течение известного времени продолжать свою врачебную деятельность. Кроме того, в первые годы после революции у беспаспортных и полунищих русских эмигрантов свободного выбора страны не было и не могло быть.
Reply
Но появление на французской земле сотни тысяч русских эмигрантов, среди которых оказались 400 врачей, было фактом, от которого нельзя было отмахнуться. К тому же бесправный, полунищий и часто безработный русский эмигрант - это, с точки зрения французского врача, вообще не пациент. Из него ничего существенного не выжмешь. Далее, в силу все той же психологической стены взаимоотчуждения, о которой я неоднократно упоминал выше, пациент этот в кабинет французского врача не шел.
Reply
Выход был найден. Путем долголетних переговоров между правлением союза французских врачей и Обществом русских врачей имени Мечникова было заключено устное соглашение, в силу которого французский синдикат обязался не чинить препятствий русским врачам-эмигрантам лечить население «русского Парижа». Но боже упаси, если хоть один из них посмеет выдать рецепт пациенту французскому! Пощады ему не будет, и вся административно-судебная машина Французской Республики немедленно будет пущена в ход, чтобы покарать нарушителя законов.
Так, примерно с 1926-1927 годов в жизни врачей «русского Парижа» установилось состояние некоторого равновесия, правда весьма неустойчивого.
«Русский Париж» получил негласное и молчаливое разрешение лечиться у русских врачей в русских поликлиниках и зубоврачебных кабинетах, сдавать анализы в русские лаборатории, ложиться на операции в русские частные стационары. Последняя страница парижских эмигрантских газет стала после этого заполняться индивидуальными врачебными объявлениями и общим списком практикующих русских врачей, адресами русских стационаров, поликлиник, зубоврачебных кабинетов и лабораторий.
Но, как я только что сказал, это равновесие было неустойчивым. Реальная жизнь ежедневно ставила русского врача в условия, при которых он не мог отказать французскому пациенту в медицинской помощи, часто неотложной.
Достаточно было очутиться в руках любого французского врача какому-нибудь маловажному рецепту, выданному русским врачом французскому пациенту, как рецепт этот препровождался сначала в правление синдиката французских врачей, оттуда в префектуру полиции, затем к судебному следователю.
Reply
Для этого он должен, согласно французским законам, прежде всего сдать на протяжении двух лет на двух весенних сессиях bachot (экзамен на аттестат зрелости), чтобы получить степень бакалавра. После этого поступить на третий курс медицинского факультета одного из французских университетов и пройти полностью все три года студенческого обучения в клинике.
Короче говоря, с момента, когда вы решили легализовать ваше положение как полноправного врача, до момента, когда вы достигнете вашей цели, пройдет пять лет.
И это при условии, что у вас нет провала ни на одном экзамене. С провалами вам придется ждать желанного момента гораздо дольше. Нужно было очень много для того, чтобы этого момента достичь. Этого «многого» у бедствующих врачей-эмигрантов как раз и не было. Имя этому «многому» - деньги.
Чтобы выдержать экзамен на аттестат зрелости, вы вынуждены пользоваться в частном порядке в течение двух лет уроками, советами и указаниями педагога из любого парижского лицея (средней школы). По некоторым соображениям, о которых будет сказано ниже, вы будете платить ему за эти уроки упятеренный или удесятеренный гонорар.
Reply
Нужно ли говорить, что среди массы бедствующих русских парижских врачей этими средствами обладали лишь единицы?
Достаточно сказать, что из 400 с лишним врачей, состоявших членами Общества русских врачей имени Мечникова, на этот шаг отважилось только 14 или 16.
Reply
Профессор-француз молча слушает бойкий ответ убеленного сединами «студента». Не дожидаясь окончания ответа, он обрывает его:
- Вы ничего не знаете.
Оценка - «единица». Сорван не только экзамен по неврологии, но и все остальные: таковы французские университетские правила. Следующая сессия будет через несколько месяцев.
Вторичное в течение жизни изучение в 50-летнем возрасте синусов и тангенсов, бинома Ньютона и таблицы логарифмов, пунических войн и состояния государственных финансов при Людовике XIV, экономической географии Бразилии или Японии и многого другого не могло не отразиться на здоровье великовозрастных «студентов»: время от времени члены Общества русских врачей имени Мечникова провожали в последний путь на кладбище одного за другим тех смельчаков, которые отважились на погоню за французским дипломом. Большинство из них, не выдержав перенапряжения нервной и сердечно-сосудистой системы, связанного со вторичной в их жизни сдачей школьных и университетских экзаменов, умерли через один-два года после достижения поставленной ими цели.
Reply
Причина этого явления заключается в следующем: врачи университетских клиник и крупных больниц Франции представляют собою научную аристократию медицинского мира. Их клиническая карьера многоступенчатая: каждая ступень достигается путем сдачи особых конкурсных экзаменов. Квалификация врачей, занимающих низшие ступени этой лестницы, - повышенная по сравнению со всей остальной врачебной массой; занимающих высшие - исключительно высокая.
Клинические и больничные врачи Парижа и других крупных медицинских центров Франции, как правило, не состоят членами врачебных синдикатов. На всю основную массу французских врачей они смотрят свысока. Присутствие иностранцев в стенах государственных лечебных учреждений никакой опасности для их кошелька не представляет. Иностранцы эти работают в клиниках бесплатно и никаких штатных мест не занимают. А проработав месяцы и годы во французских клиниках, они, хотят того или не хотят, разносят по всем странам мира славу французской медицинской науки, а попутно пропагандируют продукцию французской фармацевтической и медико-инструментальной промышленности. Это ведь тоже немаловажно!
Reply
Reply
Тяжелое впечатление на посетителя производит также материальная база парижских больниц. Это грандиозные учреждения с числом коек часто больше тысячи в каждом. Но размещены они в зданиях, построенных в XVIII и XVII веках. За 21 год моего пребывания в Париже там была построена только одна больница вполне современного типа - это так называемый «Новый Божон».
Я никогда не забуду того гнетущего впечатления, какое произвела на меня в 1926 году всемирно известная парижская больница святого Людовика, первое по счету место моих парижских врачебных занятий: черные от вековой копоти здания, мрачные казематы вместо обычных палат, с полсотней коек в каждом, железные печки в палатах… В дальнейшем я убедился, что и остальные не лучше.
Reply
Reply
Reply
Leave a comment