Когда состоялся союз России, Австрии и Франции, то Фридрих II пошутил, что ему теперь придется воевать против трех нижних юбок, имея в виду Елизавету, Помпадур и Марию-Терезию. И это была одна из самых пристойных шуток, которые язвительный король отпускал по поводу союза трех европейских красавиц.
Шутки Фридриха были всегда остроумны, часто непристойны и непременно достигали ушей царственных и высокопоставленных особ, о которых он так резко высказывался. Опытный политик, Фридрих, однако, никогда не знал меры в своем остроумии и был из тех, кто ради красного словца не пожалеет и родного отца. Его остроты вызывали усмешку всей просвещенной Европы. Ярость государственных деятелей, припечатанных острым словцом короля, была велика, но бессильна.
Остроты приходили Фридриху на ум обычно за столом во время официального обеда, на балу, в театре, и он, не задумываясь ни на секунду, их высказывал. Когда в театре застопорился занавес и виднелись только ноги балерин и танцовщиков, он громко, так, чтобы слышал французский посланник, сказал: «Ну ни дать ни взять французское правительство: сплошные ноги и ни одной головы!» И это в то время, когда он был особенно заинтересован в дружбе с французским правительством!
Некоторые историки считают, что причины такого эпатирующего поведения короля - в его нетрадиционной сексуальной ориентации. Так думали многие уже при его жизни. Другие видят в иррациональном отвращении Фридриха ко всем женщинам последствия мучивших его комплексов, тяжелого детства. Действительно, женщин Фридрих не любил.
Фридриху не повезло в браке, и, возможно, это действительно изменило его сексуальную ориентацию (что видно из многих фактов) и деформировало его отношение к женщинам. Принцесса Елизавета-Христина Брауншвейгская стала женой кронпринца Фридриха по выбору его деспотичного отца, о нравах которого уже знает читатель из предыдущего повествования. Невеста не понравилась Фридриху, но принц подчинился воле отца, сказав лишь: «Вот и еще одной несчастной принцессой будет больше!» Елизавета-Христина не смогла хотя бы на время привязать молодого мужа к себе, как это сделала Мария Лещинская, ставшая супругой Людовика XV. У Фридриха и его жены не нашлось ничего общего. Она была домовита, добра, покорна, но чрезвычайно глупа, малообразованна, мелочна. Хуже того, королева оказалась бесплодной. Фридрих отчаянно скучал с ней. В конечном счете такая жена не защитила достоинств прекрасной половины человечества в глазах своего юного мужа, и тот как-то мрачно пошутил: «У Соломона был сераль из тысячи жен, и ему все равно было мало. У меня же - только одна жена, но для меня и это слишком много!».
Как только Фридрих вступил на престол, он оставил жену, и та прожила всю жизнь в одиночестве, посылая супругу трогательные письма о своей преданности и любви, в искренности и полной бесполезности которых нет нужды сомневаться. Но король навсегда сохранил равнодушие не только к ней, но и ко всем другим женщинам. Общество интеллектуалов, философские беседы, концерты были для него во сто крат ценней женского общества, хотя порой он отдавал должное талантам и обаянию какой-нибудь заезжей итальянской актрисы. Все же остальное время короля занимала тяжкая война с «тремя юбками», которая выматывала все его душевные и физические силы. Поначалу, проведя две скоротечные и победоносные Силезские войны, он даже не предполагал, что новая война окажется для него такой тяжелой. Забегая вперед, скажем, что когда эта война, наконец, завершилась, люди не узнали своего короля. К нему, полному сил и дерзости инициатору общеевропейского конфликта 1756 года, в конце войны пришла преждевременная старость. Фридрих навсегда утратил все свое обаяние остряка и умницы, от его жизнелюбия не осталось и следа. Король, душа компании, стал теперь скучен. Время блестящих споров интеллектуалов за его столом закончилось, гости дремали под монотонный шум его скучных и высокопарных монологов. Как пишет биограф короля, после заключения мира в 1763 году король правил еще двадцать три года, но «жизнь его не представляет интереса, будто темное облако опустилось на него».
***
Можно без преувеличения утверждать, что в середине XVIII века прусский король Фридрих II командовал самой сильной армией в мире. Мало того, что она имела огромный опыт военных действий, вся ее система обучения, содержания, снабжения приближалась к идеалам теоретиков господствовавшей тогда линейной тактики ведения войны. Стратегия и тактика прусского короля были значительно совершенней, чем в других армиях Европы. Нравился Фридрих или не нравился как личность, но во многих странах стали перенимать его военные приемы и военную организацию. Одни копировали формальную сторону, обращали внимание в основном на шагистику и муштру (без которых, строго говоря, из крестьянина или люмпена солдата сделать было невозможно), другие улавливали сущность военной системы гениального полководца, ценили удивительное сочетание выучки и инициативы его войск, затверженных принципов и неординарности их применения на поле боя, поражались великому искусству короля-полководца использовать местность, быстротекущее время для достижения победы. Многие сражения Фридриха сразу же входили в учебники тактики, а к каждому его слову на военную тему прислушивались в штабах многих армий, и не зря - опыт его был бесценен. Он был одним из тех редких полководцев, которые одерживали блестящие победы над численно превосходящим противником.
Можно только удивляться, как в таких тяжелых условиях в бедной Пруссии возникла такая совершенная армия. Она комплектовалась наполовину из неуклюжих прусских крестьян, а наполовину из разноплеменного сброда, завербованного обманом и силой вездесущими прусскими вербовщиками. Главным источником ее мощи была необыкновенно строгая дисциплина. В «Наставлении о военном искусстве», ставшем во многих странах учебным пособием для офицеров, Фридрих начинает именно с дисциплины: «Важное дело состоит в том, чтоб пресечь побег». Далее следует объяснение: «Некоторые из наших генералов думают, что человек - вещь невеликая и что лишение одного человека не сделает упадка во всем войске, но что в сем случае о других войсках рассуждать должно, то оное совсем для наших войск не касается». Фридрих пишет, что поскольку прусская армия строится на двухлетнем тщательном обучении каждого солдата принятым в прусском войске приемам, то утрата только одного солдата нанесет ущерб всему войску, ибо снизит его боевое качество.
Как уже сказано выше, Фридрих вообще глубоко презирал человечество. И к солдату он не испытывал теплых чувств. Солдат для него был лишь винтиком огромной военной машины. Фридрих полагал, что относиться к простому народу, мужикам, солдатам с теплотой нельзя - иначе они тотчас сядут на шею, увидят в этом проявление слабости, реальную возможность обмануть командира, хозяина.
Но при этом Фридрих прекрасно понимал, что полководец и вообще командир не может быть бессмысленно жестоким. Король сурово наказывал за вину, но и награждал за подвиг, он заботился о здоровье и настроении солдата. Таких потерь от болезней, как в армии Апраксина, у Фридриха просто быть не могло. В первых строках его «Наставления» говорится, что солдат «должно содержать во всегдашней строгости, беречь с крайним попечением и чтоб они имели гораздо лучшее пропитание, нежели все прочие европейские войска». Солдат - винтик, но он должен быть хорошо смазан! Подобного положения не было ни в одном из наставлений полководцев других стран.
Порой Фридрих отпускал вожжи железной дисциплины, чтобы его подчиненные на время освободились от жесткого психологического пресса и могли вволю погулять или пограбить. Так делали многие великие знатоки солдатских масс. Вспоминается знаменитый мореплаватель Джеймс Кук - сторонник суровейшей дисциплины на своих кораблях. Несколько раз в году, особенно на Рождество, на два-три дня он позволял всему экипажу расслабиться. В те дни на борту перепивались все, и только один трезвый командор сутки напролет держал штурвал корабля. Таким же был и Фридрих.
Словом, дисциплина должна обеспечить целостность войска, предупредить дезертирство. Поэтому король-полководец предусматривал все: возле леса лагерь не разбивать, регулярно пересчитывать солдат в палатках, направлять разъезды гусар вокруг лагеря, во ржи держать почти непрерывную цепь егерей, за водой идти только строем с офицерами, по ночам не маршировать, в дефиле, когда нарушается строй, офицерам при входе и выходе из узкого места вести наблюдение, об отступлении солдатам не говорить, а «сие сделать, - читаем в его «Наставлении», - под видом, который бы солдатам делал удовольствие». И вновь повторение: командирам наблюдать, «дабы войско ни в чем недостатка не имело, ни в хлебе, ни в мясе, ни в вине, соломе (на ней спали. - Е.А.) и в прочем». И еще. Если в роте умножались побеги, то Фридрих требовал главного: «Тотчас изыскивать причины, дабы узнать, получает ли солдат свое жалованье и прочее ему положенное исправно, и не капитан ли его в том виновен?»
Фридрих был гением дисциплины, которую он понимал гораздо глубже, чем его критики - историки, обвинявшие короля в пристрастии к бессмысленной муштре, палочной дисциплине и мелочности. Мелочей в военном деле для него вообще не было. Своей жизнью Фридрих-полководец показал, что психология людей в военном мундире - важнейшее дело. Он требовал рвения от каждого офицера и генерала. «Большая часть армии, - писал он в «Наставлении», - состоит из людей беспечных. Когда генерал за ними беспрестанно не смотрит, то сия искусная и совершенная махина совсем скоро испортится…»
Фридрих, как и его отец, питал слабость к высоким солдатам. Эти богатыри как бы символизировали сокрушительную мощь прусских вооруженных сил. Впрочем, и в других армиях такие солдаты ценились, но в прусской армии любовь к великанам стала истинной манией. У короля было два батальона великанов общей численностью 1200 человек. Их называли «потсдамские великаны» или, по цвету специальной формы, «синие пруссаки». Отец Фридриха даже пытался вывести особую породу великанов - каждый высокий мужчина, согласно суровому указу короля, мог жениться только на высокой женщине. Однако не будем обольщаться относительно роста великанов. Так, для основных полков Фридрих требовал, чтобы солдаты первой шеренги были не ниже 5 футов и 8 дюймов (170,6 см), во второй шеренге 5 футов и 6 дюймов (165,4 см). Для нас такой рост считается средним и даже низким. Однако будем учитывать общую низкорослость населения в XVIII веке, которое страдало от постоянного недоедания, частых неурожаев, отсутствия витаминов.
Техника обучения солдата - дело необыкновенно тонкое, и Фридрих им владел в совершенстве. Обучение состояло из нескольких элементов: хождение в ногу строем, церемониальный и походный марш, ружейные приемы, боевое движение и стрельба залпами, четкое исполнение правил караульной службы, субординация и отдавание чести. Сделать из гражданского человека солдата всегда непросто. Нужна ласка и требовательность, сочувствие и суровое наказание за неподчинение. «Во время учения, - пишет Фридрих, - никого нельзя ни бить, ни толкать, ни ругать… солдат обучается терпением и методичностью, но не побоями». Но как только командир видит, что солдат пускается в резонерство, не хочет делать то, что ему велят, жульничает, то раздумывать не надо - следует всыпать палок, «но в меру». В армии Фридриха муштра никогда не была самоцелью, жестокой забавой, игрой в живых солдатиков. Она - лишь средство достижения необходимой в линейной тактике согласованности действий масс людей. Военный историк Г.Дельбрюк писал об армии Фридриха: «Капитан, который вымуштровал своих людей так, что рота в любой момент соответственными движениями откликалась на его команду, мог рассчитывать и на то, что по его приказу она пойдет и в неприятельский огонь, при этом на точности движения рот построены были те технические эволюции, которые давали победу полкам Фридриха».
Столь же взыскательно относился король и к офицерам. Армия Фридриха отличалась единообразным составом офицерства. Конная полиция налетала на помещичьи дома, и мальчиков-дворян, под вой матерей, увозили в кадетские корпуса, где из них с помощью дисциплины делали настоящих мужчин, то есть офицеров. Выученный и вымуштрованный офицер не имел права на ошибку в бою.
Цель дисциплины - растворить личность в массе, точнее - в тактической единице, лишить идущего навстречу ядрам и пулям солдата страха смерти.
Фридрих Вильгельм барон фон Зейдлиц был настоящей легендой прусской армии. Великолепный наездник, отчаянный рубака, он слыл фанатиком службы. Ничего, кроме армии, для него не существовало. До старости он служил солдатам образцом для подражания. Чего только стоит его молодечество - промчаться на коне сквозь быстро вращающиеся крылья ветряной мельницы или выстрелить из пистолета на скаку по торчащей в земле курительной трубке, раз за разом отбивая у нее по небольшому кусочку.
Вот как описывает биограф его методу подготовки кавалериста. Прибывших в полк новобранцев сразу же сажали на невыезженных лошадей и, погоняя арапниками, отдавали на произвол судьбы. Если седок ломал себе шею или получал травму, о нем забывали. Того же, кто выдерживал это родео, ожидало обучение по правилам. «Из этого в скором времени оказывалось следствием, что весь полк, в особенности лейб-эскадрон, состоял из отличнейших, отважных ездоков. Каждый рядовой, умея ценить себя, имел наружность и осанку офицерскую». Щегольству, бодрой воинственной осанке придавалось особое значение. Как известно, офицеры ходили в лосинах. Было модно носить их обтянутыми так, как ныне надевают свое трико танцовщики балета. Лосины намачивали, с трудом влезали в них, а затем слуги кавалерийского модника подвешивали его за лосины к потолку. Так, в течение нескольких часов он, под действием силы тяжести, сползал в свои штаны, достигая тем самым нужной красоты облегания.
Потери личного состава при методах Зейдлица были велики, но он с этим не считался - по его мнению, шею ломали только неумехи, которым все равно сломает шею противник, но с ущербом для Пруссии.
Прошедшего испытание и не сломавшего шею новобранца учили вначале всем строевым приемам пехотинца, прививали черты настоящего воина. Зейдлиц писал: «Повторяю напоминание, чтоб господа офицеры приложили возможное старание к искоренению из солдата крестьянских приемов, внушая в него как можно более честолюбия и напоминая ему, что рейтар может быть совершенным солдатом только тогда, когда вне строя и в отсутствие офицеров он будет иметь вид благопристойного, порядочного человека». Владение конем, стрельба из седла, как и умение зарядить оружие на полном скаку, - все это доводилось до автоматизма, и в итоге «весь полк, рядовые и офицеры, ездили однообразно, с одинаковою правильностью, быстро, ловко, с величайшей смелостию и отважностию. Одиночные всадники, равно как и целые эскадроны, должны были всегда сохранять совершенную власть над собою, ежемгновенно и во время самого пылкого движения повиноваться каждому мановению начальника, ежемгновенно уметь то дать полную свободу лошади, то обуздать ее пылкость».
Здоровая лошадь, по указу короля, не должна была более двух дней стоять в конюшне без движения; верховой езде и вольтижировке уделялось особое внимание. Зейдлиц требовал, чтобы «конь и всадник составляли одно [целое], чтобы неровности земли исчезали и в пылу быстрого движения господствовала обдуманная ловкость. Обучить лошадь по всем правилам искусства, укротить самую резвую и владеть самою пылкою - это было обязанностью каждого простого гусара. Надлежало перескакивать чрез глубокие рвы, чрез высокие заборы, надобно было скакать в кустарниках, плыть через воду, все это производилось неутомимо, невзирая на препятствия и повреждения».
По принятым Фридрихом уставам, атака начиналась за 1800 шагов до противника. Кавалерия разгонялась и последний участок проходила карьером. Команду для этого давал сам скачущий впереди своих молодцов Зейдлиц - он, на глазах тысяч своих всадников, поднимал высоко над головой свою трубку, и это означало сигнал атаки «Марш-марш!». Это была страшная для противника атака. Эскадроны шли без интервалов, сомкнутым строем, стремя к стремени, колено к колену. Только человек с крепкими нервами мог выдержать эту атаку: от бешеного топота тысяч копыт содрогалась и гудела земля, и на тебя неумолимо и стремительно, все ускоряясь и ускоряясь, мчался высокий черный вал, готовый смять и растоптать на своем пути все живое…