Рита Картер «Как работает мозг»
В ходе эмбрионального развития головной мозг возникает из расширения на переднем конце нервной трубки, из которой образуется спинной мозг. Основные отделы головного мозга, в том числе кора больших полушарий, становятся видны не позднее семи недель после зачатия, а к моменту рождения головной мозг младенца содержит уже примерно столько же нейронов (около ста миллиардов), сколько их у взрослого человека.
Однако нейроны в мозге младенца незрелы. Многие аксоны еще не покрыты миелином - своеобразной изоляцией, помогающей передавать по ним сигналы, а связи между нейронами пока немногочисленны. Поэтому обширные области мозга новорожденного, особенно в коре больших полушарий, еще не функционируют. Томографические исследования головного мозга младенцев показывают, что самые активные его области связаны с рефлексами (ствол мозга), чувствительностью (таламус) и движениями (ядра мозжечка).
Среда материнской утробы оказывает существенное влияние на формирование связей в мозге младенца. Дети наркоманок нередко появляются на свет зависимыми от наркотиков, а дети, рождающиеся у матерей, во время беременности потреблявших много чеснока или карри, охотнее других увлекаются острой пищей15,16. Судя по всему, их вкусы формируются под влиянием остаточных компонентов пищи, попадающих в материнскую кровь.
Жизнь в утробе матери дает наглядные примеры неразрывной взаимосвязи генов и среды. Например, у зародыша мужского пола имеются гены, на определенных этапах его развития вызывающие в материнском организме выработку целого каскада гормонов, в том числе тестостерона. Увеличение содержания этих гормонов влияет на мозг зародыша, задерживая развитие одних его частей и ускоряя развитие других. Результатом этих изменений становится мужской путь развития мозга, обеспечивающий формирование ленных этапах его развития вызывающие в материнском организме выработку целого каскада гормонов, в том числе тестостерона. Увеличение содержания этих гормонов влияет на мозг зародыша, задерживая развитие одних его частей и ускоряя развитие других. Результатом этих изменений становится мужской путь развития мозга, обеспечивающий формирование языка и мальчиков в решении пространственных задач. Если мужской зародыш не подвергнется еще в утробе соответствующему воздействию гормонов, мозг с высокой вероятностью разовьется по женской модели, а если воздействию мужской последовательности гормонов подвергнется зародыш женского пола - то по мужской.
Нейроны развивающегося мозга, будто играя в некую подвижную игру, соревнуются друг с другом в поисках команды других связанных друг с другом нейронов, стремясь к ней присоединиться. Каждая клетка должна найти свое место в общей схеме, а если это у нее не получается, она подвергается безжалостному удалению (прунингу), умирая в результате апоптоза (программируемой клеточной смерти). Апоптоз обеспечивает усиление и упорядочивание связей между сохраняющимися нейронами незрелого мозга и не дает ему в буквальном смысле переполниться собственными клетками. За этот процесс “от-сечения всего лишнего”, при всей его принципиальной важности, порой приходится платить. В числе связей, утрачиваемых в результате его работы, могут быть и такие, которые дают нам те или иные интуитивные навыки, называемые дарованиями. Например эйдетизм (фотографическая память) вполне обычен среди маленьких детей, однако он обычно исчезает за годы прунинга нейронов. Возможно, неполным апоптозом объясняется и синестезия - “перекрестные” связи, соединяющие ощущения одного типа (например, восприятие голубого цвета) с ощущениями другого (например, восприятие звука определенной высоты), в результате чего одно ощущение автоматически вызывает другое. Апоптоз, который, напротив, выходит из-под контроля и разрушает слишком много связей, считают одной из причин умственной неполноценности, сопровождающей синдром Дауна и аутизм. Возможно, именно поэтому у людей с синдромом Дауна повышена вероятность развития болезни Альцгеймера.
Какую функцию нашего мозга ни возьми, почти все они связаны с одним полушарием в какой-то степени сильнее, чем с другим. Что именно лежит в основе такой специализации, не вполне понятно, но, судя по всему, поступающая в моя информация расходится по нескольким параллельным путям, на каждом из которых она обрабатывается несколько по-разному. Сведения, особенно “интересные” какому-то одному полушарию, активируют соответствующую половину мозга сильнее, чем другую. Это явление можно наблюдать при сканировании мозга: во время выполнения того или иного задания сторона мозга, “ответственная” за требуемые для его выполнения навыки, загорается гораздо ярче, чем расположенный симметрично участок противоположной стороны.
Выбор полушария, которое берется за конкретную задачу, обычно определяется тем, какой стиль работы требуется для ее решения: обобщающий или разбирающий. Один из ключей к разнице между левополушарным и правополушарным стилем может крыться в примечательном различии их строения. На срезах головного мозга видно, что полушария включают в себя как серое, так и белое вещество. Серое вещество образовано телами нейронов и сосредоточено преимущественно в коре, толщина которой составляет всего пару миллиметров. Под этим слоем располагается белое вещество. Оно образовано плотными пучками аксонов - нитевидных отростков, по которым между нейронами передаются сигналы.
Белое и серое вещества распределены в мозге неравномерно: в правом полушарии несколько больше белого вещества, чем в левом, а в левом - несколько больше серого, чем в правом. Смысл в том, что аксоны правого полушария длиннее аксонов левого, а значит, связанные ими нейроны в среднем расположены дальше друг от друга. Нейроны. выполняющие сходные функции или обрабатывающие информацию одного типа, часто группируются. Отсюда следует, что правое полушарие приспособлено для одновременного использования нескольких модулей мозга лучше, чем левое. Этими удаленными связями между нейронами, возможно, и объясняется склонность правого полушария давать нам широкое, многогранное, но довольно расплывчатое представление о предмете. Кроме того, эти связи, вероятно, помогают правому полушарию осуществлять интеграции» сенсорных и эмоциональных стимулов (необходимую для понимания произведений искусства) и проводить неожиданные параллели, лежащие в основе чувства юмора и творческих способностей. Эта особенность правого полушария, вероятно, способствует также широте нашего кругозора, обеспечиваемой широко (в буквальном смысле) простирающимися аксонами. В левом же полушарии система связей гуще, чем в правом. Плотно упакованные, тесно связанные друг с другом нейроны лучше подходят для выполнения напряженной, кропотливой работы, для которой требуется слаженное и быстрое сотрудничество нейронов, имеющих сходные функции.
Результаты некоторых исследований говорят о том, что левое полушарие к тому же выделяет больше дофамина (или сильнее на него реагирует), чем правое, а правое, в свою очередь, чувствительнее к норадреналину, чем левое. Дофамин - “побудительный” нейромедиатор, подгоняющий человека к достижению своих целей несмотря ни на что. Норадреналин приводит человека в возбужденное состояния и делает его чувствительнее к угрозе извне. Поэтому активность левого полушария может лежать в основе стремления к власти и повышению социального статуса, а люди, у которых правое полушарие работает активнее левого, как правило, отличаются осторожностью и даже пугливостью. В одном эксперименте испытуемых разделили на две группы и представителей первой специально настрои-ли на ощущение превосходства и уверенности в себе, а представителей второй- на ощущение собственной неполноценности и отсталости. Исследователи регистрировали активность мозга испытуемых с помощью ЭЭГ. У тех испытуемых, кого экспериментаторы заставили чувствовать себя хозяевами положения, сильнее активировалось левое полушарие, чем у испытуемых, чувствовавших себя забитыми и униженными'’. Все это говорит о том, что роли правого и левого полушария в работе нашего мозга несколько различаются.
Проведем фантастическую (и очень правополушарную) аналогию между полушариями нашего мозга и двумя половинами плоского черного экрана. На каждую половину одновременно проецируется один и тот же фильм, из которого нам нужно извлечь как можно больше информации. Чтобы мы могли видеть проецируемое изображение, экран должен быть белым, и у нас имеется банка белой краски. К сожалению, для покраски всего экрана нам потребовалось бы вдвое больше краски, а покрасить полностью одну половину экрана мы не можем: по условию задачи половину краски нужно использовать для одной половины экрана, а другую - для другой. Что делать? Мы не можем позволить себе упустить ни общие очертания, ни отдельные детали кадров демонстрируемого фильма.
Одно из возможных решений - полностью покрыть одну половину экрана очень тонким слоем краски, а на другую нанести несколько густых белых пятен в тех местах, где, как нам представляется, должно быть сосредоточено основное действие фильма, оставив не столь важные участки черными. Теперь мы увидим на правой половине экрана смутные, но полные очертания каждого кадра, а на левой - отдельные участки во всех подробностях (но только участки, а не картину целиком).
Если постоянно следить за тем, что видно на обеих половинах покрашенного таким способом экрана, улавливая подробности на левой и общую картину на правой, можно получить неплохое представление о фильме.
Судя по всему, именно так и работают правое и левое полушария. Каждое обрабатывает лишь поло¬ вину картины, после чего информация, полученная обоими полушариями, сводится воедино путем пере-крестного обмена сигналами через мозолистое тело. Полушарие, посылающее более “громкие” сигналы, берет верх над вторым, поставляя осознанную составляющую наших мыслей, хотя и не всегда преуспевая при этом в стремлении определять наше поведение.
Воспользуемся еще одной аналогией: большие полушария нашего мозга напоминают мужа и жену, проживших много лет вместе и давно привыкших делить все свои дела на “неженские” и “немужские”. Главой семьи стал муж, взявший на себя заботы о коммуникации. Он обычно говорит и действует за двоих, обдумывая, ведя расчеты и взаимодействуя с окружающим миром. Жена чаще всего остается на заднем плане, привычно работая по хозяйству, но постоянно использует свои особые способности, внимательно прислушиваясь к тому, что говорят другие люди и следя за потенциальной угрозой или выгодой. Муж и жена делятся друг с другом наблюдениями. Этот образ жизни настолько для них привычен, что они умеют выполнять сложнейшие задания, действуя слаженно, как единое целое.
Большую часть времени “брак” больших полушарий вполне удачен и решения, принимаемые нами сознательно, хотя и могут показаться делом лишь одного из них, на самом деле обычно основаны на наблюдениях их обоих. 11 все же иногда случается сбой. Доминирующее полушарие может пренебрегать ин-формацией, поступающей от подчиненного, и принимать решения, основываясь исключительно на собственных представлениях. Это может вызывать у нас труднообъяснимые эмоциональные расстройства. Подчиненное полушарие, в свою очередь, иногда вырывается из-под контроля доминирующего и допускает действия, неожиданные для нас самих. О подобных поступках мы впоследствии говорим, обычно извиняясь: “Это нечаянно. У меня и в мыслях не было это делать”. Иногда случается, что одно полушарие действует независимо от другого потому, что не получает всей поступающей в моз1 информации. По мозолистому телу из одной половины мозга в другую могут за миллисекунды передаваться огромные объемы информации, но иногда входящие данные перед отправкой во второе полушарие задерживаются на доли секунды в первом. А некоторые разновидности информации, к которым одно из двух полушарий питает особенно сильную склонность, могут регистрироваться другим лишь смутно.
У всех нас время от времени случаются эпизоды полузнания. Невольные странные замечания и ощущения, которых мы не в состоянии объяснить, или глупые ошибки, например, когда мы принимаем один предмет за другой: все это традиционно считают проявлениями глубоких внутренних конфликтов. На самом же деле они могут быть обусловлены нарушенными или неполными взаимодействиями между полушариями. Характерным признаком подобных случаев могут служить замечания вроде: “Что-то мне в нем (в ней, в этом интерьере) не нравится, но мне трудно сказать, что” или “Мне ясно, что случилось что-то ужасное, но я еще не понял, что”. В первом случае можно предположить, что правое полушарие уловило нечто, лишь смутно осознаваемое левым, а во втором левое полушарие уже отметило что-то, еще не воспринятое правым.
Когда мы не понимаем собственных ощущений, это не мешает нам действовать под их влиянием. Значительная часть нашего поведения основана на правополушарной интуиции. Перед нашими глазами поминутно происходят миллионы событий, и наше сознание регистрирует лишь ничтожную их долю. Сведения о подавляющем большинстве таких событий попадают в мозг лишь ненадолго, не производя на нас никакого впечатления. Некоторые из них могут быть заметны лишь настолько, чтобы вызывать кратковременный эмоциональный отклик в правом полушарии, но не на-столько, чтобы их осознавало левое полушарие. Подобными полузаметными стимулами могут объясняться странные, неожиданные приступы раздражения или непродолжительные наплывы непонятного уныния, время от времени испытываемые большинством людей.
Эти трудноуловимые перемены ощущений чаще происходят в тех случаях, когда левое полушарие сравнительно малоактивно и поэтому посылает в правое, склонное к резким переменам настроения, меньше тормозных сигналов. Возможно, отчасти именно поэтому погружение в какую-либо левополушарную деятельность, например чтение, разговор или заполнение налоговой декларации, нередко приносит облегчение при легкой тревоге или депрессии. Чувство горя также можно ослабить, предавшись какому-либо левополушарному занятию, подавляющему эмоциональные реакции правого полушария. Долго считалось, что метод “лечения работой” подобен закрыванию котла, в кото-ром идет брожение, плотной крышкой, и поэтому вреден для душевного здоровья. До самого недавнего времени людям нередко рекомендовали говорить о своих негативных эмоциях, чтобы “не держать их в себе”.
В некоторых случаях метод “терапевтической беседы” действительно полезен, но, по-видимому, не потому, что дает людям возможность высвободить эмоции, а скорее потому, что помогает вывести эмоции на такой уровень коры головного мозга, где они могут быть подвергнуты сознательной обработке. Одна из самых успешных разновидностей психологической терапии - так называемая когнитивно-поведенческая терапия, в которой по определению задействована левополушарная активность. 1оворя и думая о своих эмоциях, мы можем научиться управлять ими, сделать так, чтобы они перестали переполнять нас. С другой стороны, если просто позволять эмоциям изливаться, пока они не охватят пас целиком, нам может стать еще больнее, если, конечно, эти эмоции причиняют нам боль. Например, когда психотерапевт, пытающийся помочь человеку, страдающему посттравматическим расстройством, просто заставляет пациента рассказывать о вызвавшем расстройство опыте, это может только усугубить проблему, усиливая ужасные воспоминания и связанные с ними страхи7,8. Однако если человеку помогают заменить негативные воспоминания позитивными мыслями, это вполне может облегчить его страдания.
Деление на лево- и правополушарные способности нередко проявляется в нашем восприятии искусства: “Мне это произведение нравится, но я не могу сказать, почему” - такая реакция вовсе не обязательно выдаст обывательское отношение к искусству: она лишь свидетельствует о том, что человек оценил произведение искусства правым полушарием, не проанализировав его левым. Всевозможные знатоки искусства, оценивая произведения из своей области, обычно используют оба полушария более равномерно, чем другие люди. Например, большинство слушателей воспринимает музыку преимущественно правым полушарием, но профессиональные музыканты обрабатывают звуки и левым полушарием, не только реагируя на нее эмоционально, но и подвергая ее критическому анализу'’. Значительная часть рекламы устроена так, чтобы использовать разницу между впечатлительным правым полушарием и критически настроенным левым. Для образцов рекламы, сообщающих что-либо не с помощью слов, а посредством зримых образов, особенно характерно воздействие на правое полушарие в обход левого. Цель такого воздействия состоит, разумеется, в том, чтобы заставить нас покупать. Как бы нам при этом ни хотелось считать свой выбор рациональным решением, во многих случаях такое решение принимается иррационально.
Признавать это нам, конечно, не нравится. Примечательно, что сама мысль о возможной иррациональности наших действий представляется нашему левому полушарию нестерпимой. Результаты известных экспериментов10 показали, что люди очень редко оказываются готовыми признать произвольность своих решений. В одном из этих экспериментов испытуемым женского пола предлагали выбрать пару нейлоновых чулок из некоего набора. Когда испытуемых спрашивали, почему они сделали тот или иной выбор, все они оказывались в состоянии подробно и убедительно ответить на этот вопрос, указывая на небольшие различия цветов, текстуры или качества. На самом деле все чулки в наборе были одинаковы и объяснения выбора являлись плодами рационализации, служащей для оправдания необъяснимого по сути поведения.
Можно разобраться, даже не особенно напрягая воображение, как подобный механизм используется для выставления в выгодном свете поступков, совершаемых нами в повседневной жизни произвольно или под влиянием эмоций, например приема на работу одного сотрудника, а не другого, из-за расовых предрассудков. Нетрудно также понять, почему столь многим свойственно постоянное и неодолимое стремление к анализу и рационализации поведения - как собственного, так и других людей. Сочинение хитроумных объяснений своего поведения - одно из врожденных хобби. Вероятно, с этим в какой-то степени связано существование фрейдистского психоанализа, на целое столетие увлекшего множество жителей достаточно богатых для такого увлечения стран, несмотря на почти полное отсутствие свидетельств его терапевтического эффекта.
Наше стремление к рационализации своего поведения, по-видимому, имеет немалую ценность в плане выживания. Человек как вид добился успехов во многом за счет формирования сложных социальных конструктов, от групповой охоты до политических группировок, и плодотворного их использования, которое требует веры в них и уверенности в том, что совместные действия подобных объединений основаны на надежных рациональных суждениях. На каком-то уровне мы, разумеется, знаем, что это самообман. Так, нетрудно убедиться в том, что политика любого правительства любой страны всегда в каких-то отношениях иррациональна. Однако ни один член правительства никогда этого не признает - по крайней мере, когда соответствующая политика претворяется в жизнь. Вместо этого члены правительств неизменно занимаются рационализацией своей деятельности. Мы можем не обманываться на сей счет, но в глубине души ценим этот подход: ведь он дает нам ощущение защищенности.
Сходная рационализация наших действий дает нам уверенность в своем душевном здоровье. Примеры рационализации повсюду. Понаблюдаем, например, за какой-нибудь недовольной матерью, пытающейся совладать со своим не в меру активным ребенком. Рано или поздно она наверняка выбранит или отшлепает его либо просто перестанет уделять ему достаточно внимания. Она поступает так потому, что раздражена, раздосадована или утомлена. Источником ее эмоций могут быть обстоятельства, не имеющие никакого отношения ни к текущей ситуации, ни к ребенку. Но достается за них именно ему. Согласится ли мать это признать? Может, придя домой, отдохнув и уложив ребенка спать, она решит, что поступила не вполне справедливо. Но сейчас, когда обиженный ребенок спросит: “За что-о-о?" - она прибегнет к рационализации: “За то, что ты грубил (шалил, не слушался)". Если бы мать этого не сделала, пострадала бы ее уверенность в собственных материнских способностях. Нам удобнее иметь хоть какое-нибудь оправдание своим поступкам, чем не иметь никакого.