Последние подарки Лета.
Мне снилась Карелия. И наша группа.
Я проснулась с осознанием того, что проспала и одновременно необыкновенно светлым впечатлением.
Оно жило внутри меня еще минут 5.
А потом навалилась жизнь всей тяжелой лапой. Абсурд, демагогия, обиды, невозможность выплеснуть все, что внутри.
Освободилась позже, но чудом позже всего лишь на час.
Забежала домой за роликами, заглотила суп и поехала на Октябрьскую.
Мы катались с Жанной по Парку Горького, потом выехали на набережную.
Было удивительно ясно и тепло, пахло водой и осенью.
И снова перестало давить, и снова ничего не волновало и не стучало где-то глубоко тревожной мыслишкой.
Еще один день-подарок.
Мы доехали до Киевской - через Воробьевы, мимо Университета, через речку Сетунь, через вывалившиеся на тропинку заросли черноплодки и еще какого-то кустарника с красными крупными ягодами, держа друг друга за руки на кривых бесперильных лестницах.
На Киевской под мостом сидели босиком на высоком каменном парапете, и вокруг был совсем уже город-город, а в душе - та же песня.
Потом к нами присоединился Мишка, и мы ели суши в европейском и немножко катались на лифте.
Вот такие дни получаются иногда, когда совсем расклеишься, когда впереди что-то очень сложновыполнимое...
И в тебе вдруг просыпается вера.
Круглая печь земли до конца прогрета.
Поле в тумане,
Кажется, что в снегу.
Тронулся поезд, единственный остров света.
Желтые окна поплыли за ним во Мгу.
Лопнула ночь, и двенадцать её горошин
Светятся огоньками по берегам.
К дому ведёт дорожка, а дом заброшен.
Твёрдые яблоки падают в такт шагам.
Звуки уходят в заросли черноплодки,
Тёмные ягоды до сентября горьки.
Сохнут укрытые на ночь рыбачьи лодки
Как полумесяцы на берегу реки.
Небо квадратное, словно со дна колодца.
Всё садоводство в белой резной пыльце.
Дом заколочен наглухо. "Продаётся"
Мелом написано на крыльце.
Я проснулась с осознанием того, что проспала и одновременно необыкновенно светлым впечатлением.
Оно жило внутри меня еще минут 5.
А потом навалилась жизнь всей тяжелой лапой. Абсурд, демагогия, обиды, невозможность выплеснуть все, что внутри.
Освободилась позже, но чудом позже всего лишь на час.
Забежала домой за роликами, заглотила суп и поехала на Октябрьскую.
Мы катались с Жанной по Парку Горького, потом выехали на набережную.
Было удивительно ясно и тепло, пахло водой и осенью.
И снова перестало давить, и снова ничего не волновало и не стучало где-то глубоко тревожной мыслишкой.
Еще один день-подарок.
Мы доехали до Киевской - через Воробьевы, мимо Университета, через речку Сетунь, через вывалившиеся на тропинку заросли черноплодки и еще какого-то кустарника с красными крупными ягодами, держа друг друга за руки на кривых бесперильных лестницах.
На Киевской под мостом сидели босиком на высоком каменном парапете, и вокруг был совсем уже город-город, а в душе - та же песня.
Потом к нами присоединился Мишка, и мы ели суши в европейском и немножко катались на лифте.
Вот такие дни получаются иногда, когда совсем расклеишься, когда впереди что-то очень сложновыполнимое...
И в тебе вдруг просыпается вера.
Круглая печь земли до конца прогрета.
Поле в тумане,
Кажется, что в снегу.
Тронулся поезд, единственный остров света.
Желтые окна поплыли за ним во Мгу.
Лопнула ночь, и двенадцать её горошин
Светятся огоньками по берегам.
К дому ведёт дорожка, а дом заброшен.
Твёрдые яблоки падают в такт шагам.
Звуки уходят в заросли черноплодки,
Тёмные ягоды до сентября горьки.
Сохнут укрытые на ночь рыбачьи лодки
Как полумесяцы на берегу реки.
Небо квадратное, словно со дна колодца.
Всё садоводство в белой резной пыльце.
Дом заколочен наглухо. "Продаётся"
Мелом написано на крыльце.