Им срочно нужна революция!
Пятиэтажные дома из серых кирпичей. Из крашенных трупнозелёной известью плит. На сквозь пропахшие кошками и сумасшедшими старухами. Держащиеся на запахе жареной рыбы и лука. Стоящие на густом перегаре и орущих телевизионных приёмниках.
С неизменным пианино, затаившимся где-то в выкрашенной синей масленой краской глубине невидимых комнат. С невесёлой музыкой из хрипящих колонок, выставленных в открытые окна.
С безобразными могильниками балконов, на которых упорно не желает умирать чьё-то сокровенное прошлое, вывернутое наизнанку и подставленной случайным взглядам, как раздавленная трамваем шлюха с задравшейся юбкой, под которой нет белья.
С дерматиновыми дверями и коричневыми перилами лестниц, отполированными тысячами прикосновений. С консервными банками на площадках меж этажами, переполненными окурками недорогих марок сигарет.
С мужчинами в чёрных, сильно поседевших от нечастых встреч со стиральной машиной носках. С женщинами в халатах из деревенских занавесок. С детьми, появившимися в результате соитий мужчин в носках и женщин в халатах и несущих теперь на себе неизгладимую печать своего происхождения.
С никогда не умирающими старухами, которые умирают лишь для виду и из за возможности беспрепятственно собраться в одном месте. На следующий день они снова будут сидеть на своих, изрезанных и исписанных лавках. Многие - в могильной глине. Некоторые - полуразложившиеся. Но - всё те же и там же.
Иногда, какая-нибудь старуха, в силу своей тупости и неразборчивости, возвращается с кладбища не в свой дом. Такое часто бывает. Люди просыпаются утром - а в доме уже сидит такая старуха и смотрит с укоризной на них. Люди думают - ну это чья-то бабушка из деревни приехала, а мы её даже не встретили. Наверно Васина. Или Машина. Ай-ай-ай, как неудобненько получилось. Нехорошо!
И живут дальше.
А старухина жилплощадь, в которой она жила раньше, освобождается, и в неё въезжают счастливые молодожёны. Они счастливы и полны чужеродной энергии. Это нехорошо и вскоре всё меняется. В доме не должно быть ничего чужеродного.
Молодая жена начинает толстеть, дурнеть и носить халат с растительным узором. А её муж - курить на площадке, аккуратно втискивая очередной окурок в банку, висящую на перилах. Оба они пропитываются запахом кошачьего ссанья и старушечьих разговоров. Жареным луком и рыбой. Муж всё больше курит на площадке, и вступает в половые взаимоотношения с толстеющей на глазах супругой, не снимая чёрные, седеющие носки.
У них рождается плаксивый ребёнок неприглядного пола и начинает громко орать телеприёмник. Они всё чаше жарят рыбу и лук. Заводят кошку, которая постоянно метит углы. К ним приезжает бабушка, помогать сидеть с мальчонкой…..
Жена гуляет с ним ( с ребёнком) возле детской горки, угрюмо ржавеющей в центре двора и заводит знакомства с такими же счастливыми обладательницами пищащих колясок. Там же она узнаёт названия наиболее опасных детских заболеваний, адреса поликлиник, имена «хороших» врачей и телефон бабушки Полины, которая заговаривает зубы, снимает сглаз и возвращает мужа в семью.
Перед тем как окончательно сгинуть, мать приобретает ребёнку пианино, что бы «хоть Коленька то наш вырос нормальным культурным человеком».
Коленька, бледной тенью отражаясь в коричневых полированных створках, неизменно умиляет своих бесформенных родителей исполнением «собачьего вальса» и «лунной сонаты» перед гостями. На новый год или день рождения. На восьмое марта. На двадцать третье февраля. На приезд бабушки.
Дома из серого кирпича и трупнозелёных плит. С мёртвыми старухами на лавочках. С мёртвыми кошками на коленях. С мёртвыми женщинами, трясущими пищащие коляски. С громко кричащими телевизионными приёмниками. С запахом жаренного лука и рыбы. С округлыми, потёртыми ступенями лестничных пролётов, об которые незаметно сотрётся твоя жизнь.
С неизменным пианино, затаившимся где-то в выкрашенной синей масленой краской глубине невидимых комнат. С невесёлой музыкой из хрипящих колонок, выставленных в открытые окна.
С безобразными могильниками балконов, на которых упорно не желает умирать чьё-то сокровенное прошлое, вывернутое наизнанку и подставленной случайным взглядам, как раздавленная трамваем шлюха с задравшейся юбкой, под которой нет белья.
С дерматиновыми дверями и коричневыми перилами лестниц, отполированными тысячами прикосновений. С консервными банками на площадках меж этажами, переполненными окурками недорогих марок сигарет.
С мужчинами в чёрных, сильно поседевших от нечастых встреч со стиральной машиной носках. С женщинами в халатах из деревенских занавесок. С детьми, появившимися в результате соитий мужчин в носках и женщин в халатах и несущих теперь на себе неизгладимую печать своего происхождения.
С никогда не умирающими старухами, которые умирают лишь для виду и из за возможности беспрепятственно собраться в одном месте. На следующий день они снова будут сидеть на своих, изрезанных и исписанных лавках. Многие - в могильной глине. Некоторые - полуразложившиеся. Но - всё те же и там же.
Иногда, какая-нибудь старуха, в силу своей тупости и неразборчивости, возвращается с кладбища не в свой дом. Такое часто бывает. Люди просыпаются утром - а в доме уже сидит такая старуха и смотрит с укоризной на них. Люди думают - ну это чья-то бабушка из деревни приехала, а мы её даже не встретили. Наверно Васина. Или Машина. Ай-ай-ай, как неудобненько получилось. Нехорошо!
И живут дальше.
А старухина жилплощадь, в которой она жила раньше, освобождается, и в неё въезжают счастливые молодожёны. Они счастливы и полны чужеродной энергии. Это нехорошо и вскоре всё меняется. В доме не должно быть ничего чужеродного.
Молодая жена начинает толстеть, дурнеть и носить халат с растительным узором. А её муж - курить на площадке, аккуратно втискивая очередной окурок в банку, висящую на перилах. Оба они пропитываются запахом кошачьего ссанья и старушечьих разговоров. Жареным луком и рыбой. Муж всё больше курит на площадке, и вступает в половые взаимоотношения с толстеющей на глазах супругой, не снимая чёрные, седеющие носки.
У них рождается плаксивый ребёнок неприглядного пола и начинает громко орать телеприёмник. Они всё чаше жарят рыбу и лук. Заводят кошку, которая постоянно метит углы. К ним приезжает бабушка, помогать сидеть с мальчонкой…..
Жена гуляет с ним ( с ребёнком) возле детской горки, угрюмо ржавеющей в центре двора и заводит знакомства с такими же счастливыми обладательницами пищащих колясок. Там же она узнаёт названия наиболее опасных детских заболеваний, адреса поликлиник, имена «хороших» врачей и телефон бабушки Полины, которая заговаривает зубы, снимает сглаз и возвращает мужа в семью.
Перед тем как окончательно сгинуть, мать приобретает ребёнку пианино, что бы «хоть Коленька то наш вырос нормальным культурным человеком».
Коленька, бледной тенью отражаясь в коричневых полированных створках, неизменно умиляет своих бесформенных родителей исполнением «собачьего вальса» и «лунной сонаты» перед гостями. На новый год или день рождения. На восьмое марта. На двадцать третье февраля. На приезд бабушки.
Дома из серого кирпича и трупнозелёных плит. С мёртвыми старухами на лавочках. С мёртвыми кошками на коленях. С мёртвыми женщинами, трясущими пищащие коляски. С громко кричащими телевизионными приёмниками. С запахом жаренного лука и рыбы. С округлыми, потёртыми ступенями лестничных пролётов, об которые незаметно сотрётся твоя жизнь.