(no subject)
Попалась сегодня на глаза знаменитая фотография, как Марлен Дитрих стоит на коленях перед Паустовским. Люди образованные знают, что на нее чрезвычайно сильное впечатление произвел его рассказ «Телеграмма», поэтому она по приезде в Советский Союз довыспашивалась про его автора до того, что он оказался на ее концерте, и ей выпал случай так драматично выказать свое почтение его писательскому таланту. А я вот сегодня узнала.
Я прочитала, разумеется, сразу же «Телеграмму», но - увы! - вместо того чтобы восхититься, старательно прикидывала, нет ли временного противоречия в том, что одряхлевшая старушка-мать умирает от старости в деревне, а ее молодая дочь-эгоистка делает карьеру в Ленинграде.
Пришла, кстати, к выводу, что все правдоподобно - мать видела во время своей поездки с отцом-художником в Париж похороны Гюго, значит в тридцатых ей шестьдесят пять или семьдесят или чуть больше, пусть у нее поздний ребенок, значит, дочери может быть сорок. Нет, все равно дочери многовато для рассказа. Значит, мать видела похороны Дюма в детстве? И уже в шестьдесят она умирала от старости?
В общем, вопросы остались. Наверное, масштаб разницы поколений очень изменился, и в итоге: Дитрих целовала руки, я сомневаюсь и высчитываю десятилетия. Почему-то эта арифметика вызвала в памяти рассказ Акутагавы «Носовой платок». Должно быть, из-за того, что в нем затронут вопрос художественной убедительности.
Кстати, к «Платку» у меня вопросов нет, он совершенен.
----
Я хотела тут пробурчать какое-то злободневное резюме, мол, злодейство политики еще и в том, что вместо прекрасной литературы и совершенных рассказов я уже вон сколько думаю о геополитических интересах различных стран. Но это тоже вранье: еще до того как меня вынудили думать о геополитике, на рассказы меня уже не хватало. Значит, дело все-таки в Пабло и материнской ответственности. И это еще грустнее, потому что злодейством тут и не пахнет.
Я прочитала, разумеется, сразу же «Телеграмму», но - увы! - вместо того чтобы восхититься, старательно прикидывала, нет ли временного противоречия в том, что одряхлевшая старушка-мать умирает от старости в деревне, а ее молодая дочь-эгоистка делает карьеру в Ленинграде.
Пришла, кстати, к выводу, что все правдоподобно - мать видела во время своей поездки с отцом-художником в Париж похороны Гюго, значит в тридцатых ей шестьдесят пять или семьдесят или чуть больше, пусть у нее поздний ребенок, значит, дочери может быть сорок. Нет, все равно дочери многовато для рассказа. Значит, мать видела похороны Дюма в детстве? И уже в шестьдесят она умирала от старости?
В общем, вопросы остались. Наверное, масштаб разницы поколений очень изменился, и в итоге: Дитрих целовала руки, я сомневаюсь и высчитываю десятилетия. Почему-то эта арифметика вызвала в памяти рассказ Акутагавы «Носовой платок». Должно быть, из-за того, что в нем затронут вопрос художественной убедительности.
Кстати, к «Платку» у меня вопросов нет, он совершенен.
----
Я хотела тут пробурчать какое-то злободневное резюме, мол, злодейство политики еще и в том, что вместо прекрасной литературы и совершенных рассказов я уже вон сколько думаю о геополитических интересах различных стран. Но это тоже вранье: еще до того как меня вынудили думать о геополитике, на рассказы меня уже не хватало. Значит, дело все-таки в Пабло и материнской ответственности. И это еще грустнее, потому что злодейством тут и не пахнет.