Интернет-премьера повести «Ижвилины жижни». Вот и четвёртая, пьяная глава )
Мало-помалу дошли до четвёртой главы, где Пяточёс с Астронавтом пьют самогонку в неприличных количествах, а Паук к тому же демонстрирует свой песенный и поэтический талант, исполняя патриотическую балладу о любви к родине.
ГЛАВА 4: О ПЬЯНСТВЕПару часов назад Паук-Пяточёс нашёл заныканную кем-то в песчаной воронке алюминиевую канистру с самогоном и ныне сидел рядом с Астронавтом, задумчиво созерцая недавно разведённый костёр. Издалека доносились громкие звуки - то разваливалась на куски дотлевающая станция «Мир», да кочующий цыганский табор воодушевлённо горланил «Харе Кришна». Занималась заря: чёрная туча, появившаяся рано утром, прошла мимо.
Астронавт щурился и оценивающе поглядывал на Пяточёса, прикидывая в уме, сколько эта восьминогая тварь сможет выпить и сколько ей надо, чтобы дойти до кондиции. Паук хитро улыбался, косясь на размышляющего приятеля, и подливал ещё и ещё. Пили практически молча, технично и сосредоточенно. Первые полканистры уже остались позади.
- Э-э-э-эй! - вдруг прорвало Пяточёса. - Э-э-э-эй!
- Чего «э-эй»? - передразнил довольный Астронавт. - Ужрякался?
- Не фига! - ответил Паук и дразня высунул длинный язык. - Просто меня посетила гениальная мысль!
- И часто с тобой такое случается? Или когда придётся?
- Не так, чтобы часто, но бывает.
Астронавт скептично крякнул и опрокинул в пищевод очередной стакан. Ему вдруг стало интересно.
- Мыслью-то как, поделишься?
- Конечно! Я же не могу держать её в себе вечно. Да ты и сам мог бы её додумать, ведь она очевидна, как очевидно то, что мы с тобой в данный момент пьянствуем.
- Хм…
- Ты не хмыкай, а лучше послушай. Вот сидим мы здесь, в этой вялотекущей песками пустыне, пьём самогонку и даже не задумываемся о глобальных проблемах человечества. А в это же самое время дети Анголы умирают от голода, нефтяные танкеры выбрасывают в мировой океан смертоносные нечистоты, и ещё тысячи, миллионы - да что там?! не побоюсь этого слова - мильярды не менее страшных событий происходят в мире. А кто, как не мы, люди, должны эти проблемы решать, и чем быстрее, тем лучше!
- Да ты и не человек, вроде, - тонко заметил Астронавт.
- Это не суть важно! Я в первую очередь - философ-гуманист! Особенно, когда выпью. Но и это на самом деле неважно. Ты только подумай, дорогой мой Астронавтик, а как будет хорошо, если мы с тобой пойдём сию же минуту к рассвету, к солнышку - этому великому источнику жизни и света - и будем нести добро не хуже какого-нибудь доктора Айболита, помогать людям бескорыстно, не рассчитывая даже на благодарность. Будем бороться с разбойниками, пиратами, террористами, маро...
- А с пиратами морскими или космическими? - перебил Астронавт.
- И с теми, и с другими, а также со всевозможными болезнями: малярией, СПИДом, желтухой, поносом...
- Поносом?
- Уф... Нет, с ним мы, пожалуй, бороться не будем - там пускай сами как-нибудь справляются. Но у нас есть множество иных, не менее опасных противников. Ты только подумай, Астронавт, ведь мы с тобой - классным таким мужиком... дай я тебя поцелую!... тьфу, щетинистый какой! - мы запросто сможем горы своротить, реки повернуть, город-сад всемирный построить! Я и представить не могу всех наших возможностей!
Астронавт налил полный гранёный стакан и молча протянул его Пауку. Тот долго думал, изучая преломление огня в самогоне, и было видно, что в его маленьком тельце происходит нешуточная внутренняя борьба, потом махнул лапкой и выпил содержимое залпом.
- Эх, хороша горилка! Люблю её безмерно. Так бы упился и лежал, ни о чём не думал.
- А как же глобальные проблемы человечества?
- Ах, да… Наши глобальные проблемы... Чуть не забыл. Мы будем, того, активно с ними бороться и в итоге спасём мир от гибели.
Астронавт усомнился, изогнув правую бровь и выпятив нижнюю губу.
Пауку его сомнение не понравилось.
- Ты мне не веришь? Ты МНЕ не веришь?! А я-то думал, ты мне друг. Целовал даже. Фу! Фху!
Оскорбившийся Пяточёс вскинулся, завращал глазами, а затем помчался вокруг костра, истерично подпрыгивая и отправляя в адрес Астронавта серию нелестных замечаний. Тот некоторое время рассеянно следил за этой сумасшедшей пляской, неодобрительно покачал головой, а потом опустошил ещё один стакан и свалился на песок, протяжно захрапев.
Но Паук этого не заметил. Он больше не хотел участвовать в этой бессмысленной пьянке - это было недостойное, гнилое времяпрепровождение. Поэтому он побежал вперёд, дальше, да хоть на край света, преследуемый мерцающими блёстками идей, блуждающих в сумерках его подсознания. Перевозбуждённый внезапно накатившим пониманием своего предназначения в этом подлунном мире, Пяточёс спешил воплотить в жизнь самые наисокровеннейшие желания, пока довольно нечёткие, но уже настойчиво рвущиеся наружу. Это был звёздный час Паука-Пяточёса, разыгрывающийся по стечению обстоятельств под небом, на котором ещё тлели последние тускнеющие угольки звёзд.
Пяточёс прыгал, топотал лапками, хохотал и рыдал одновременно, захлёбываясь речами о спасении Вселенной, Всевышнего и прочих Все-, выделывал невероятные па и пел скрипучим, слегка картавящим голосом песню собственного сочинения:
Вдоль просторов ночных
распластались враги,
нету сил, нет спасенья
от них.
Душат родину-мать,
их не могут сломать
ни Илья-богатырь,
ни Кубых.
Паук не смог найти подходящую рифму к местоимению «их», поэтому вставил в конце первого куплета имя мифического героя, только что им же и придуманного.
И на Волге утёс,
где живёт Пяточёс,
окружили коварно
враги.
Он их в щепки разнёс,
растоптал, как навоз,
и теперь их не видно
ни зги!
Однако гораздо больше предыдущих Пяточёсу нравился последний куплет, заключающий, по его мнению, важную патриотическую мысль и гражданский пафос, поэтому он громче и отчётливее пел именно его:
Завершилась война,
и погода ясна
постоянно теперь
над страной.
Пусть запомнит народ:
никогда не умрёт
Пяточёс - ультрасупер-
герой!!!
Так завершалась эта драматически-лирическая баллада о бесконечной любви к отчизне.
Паук прокашлялся, почувствовал себя значительнее спокойнее и побрёл к костру, возле которого продолжал безмятежно храпеть Астронавт. Там Пяточёс с трудом приподнял канистру, наполнил и выпил залпом два стакана самогонки подряд, а затем долго смотрел на огонь, размышляя о смысле жизни.
- Искры, - говорил он почему-то шёпотом (Астронавта сейчас не разбудил бы и пушечный залп), - куда вы летите? Почему так быстро потухаете? Искорки, ответьте!
Но они привычно молчали, тихонько убаюкивая Паука своей неугомонной суетой, взвиваясь в светлеющее с каждой минутой утреннее небо и потухая там вместе со звёздами.
Пяточёс с полчаса любовался ими, а потом незаметно заснул, да так крепко, что не заметил, как из тьмы показались закутанные в шелестящие одежды скрюченные фигуры, протянули к нему цепкие руки и, схватив не успевшее отреагировать тельце, поволокли его во мрак.
ГЛАВА 4: О ПЬЯНСТВЕПару часов назад Паук-Пяточёс нашёл заныканную кем-то в песчаной воронке алюминиевую канистру с самогоном и ныне сидел рядом с Астронавтом, задумчиво созерцая недавно разведённый костёр. Издалека доносились громкие звуки - то разваливалась на куски дотлевающая станция «Мир», да кочующий цыганский табор воодушевлённо горланил «Харе Кришна». Занималась заря: чёрная туча, появившаяся рано утром, прошла мимо.
Астронавт щурился и оценивающе поглядывал на Пяточёса, прикидывая в уме, сколько эта восьминогая тварь сможет выпить и сколько ей надо, чтобы дойти до кондиции. Паук хитро улыбался, косясь на размышляющего приятеля, и подливал ещё и ещё. Пили практически молча, технично и сосредоточенно. Первые полканистры уже остались позади.
- Э-э-э-эй! - вдруг прорвало Пяточёса. - Э-э-э-эй!
- Чего «э-эй»? - передразнил довольный Астронавт. - Ужрякался?
- Не фига! - ответил Паук и дразня высунул длинный язык. - Просто меня посетила гениальная мысль!
- И часто с тобой такое случается? Или когда придётся?
- Не так, чтобы часто, но бывает.
Астронавт скептично крякнул и опрокинул в пищевод очередной стакан. Ему вдруг стало интересно.
- Мыслью-то как, поделишься?
- Конечно! Я же не могу держать её в себе вечно. Да ты и сам мог бы её додумать, ведь она очевидна, как очевидно то, что мы с тобой в данный момент пьянствуем.
- Хм…
- Ты не хмыкай, а лучше послушай. Вот сидим мы здесь, в этой вялотекущей песками пустыне, пьём самогонку и даже не задумываемся о глобальных проблемах человечества. А в это же самое время дети Анголы умирают от голода, нефтяные танкеры выбрасывают в мировой океан смертоносные нечистоты, и ещё тысячи, миллионы - да что там?! не побоюсь этого слова - мильярды не менее страшных событий происходят в мире. А кто, как не мы, люди, должны эти проблемы решать, и чем быстрее, тем лучше!
- Да ты и не человек, вроде, - тонко заметил Астронавт.
- Это не суть важно! Я в первую очередь - философ-гуманист! Особенно, когда выпью. Но и это на самом деле неважно. Ты только подумай, дорогой мой Астронавтик, а как будет хорошо, если мы с тобой пойдём сию же минуту к рассвету, к солнышку - этому великому источнику жизни и света - и будем нести добро не хуже какого-нибудь доктора Айболита, помогать людям бескорыстно, не рассчитывая даже на благодарность. Будем бороться с разбойниками, пиратами, террористами, маро...
- А с пиратами морскими или космическими? - перебил Астронавт.
- И с теми, и с другими, а также со всевозможными болезнями: малярией, СПИДом, желтухой, поносом...
- Поносом?
- Уф... Нет, с ним мы, пожалуй, бороться не будем - там пускай сами как-нибудь справляются. Но у нас есть множество иных, не менее опасных противников. Ты только подумай, Астронавт, ведь мы с тобой - классным таким мужиком... дай я тебя поцелую!... тьфу, щетинистый какой! - мы запросто сможем горы своротить, реки повернуть, город-сад всемирный построить! Я и представить не могу всех наших возможностей!
Астронавт налил полный гранёный стакан и молча протянул его Пауку. Тот долго думал, изучая преломление огня в самогоне, и было видно, что в его маленьком тельце происходит нешуточная внутренняя борьба, потом махнул лапкой и выпил содержимое залпом.
- Эх, хороша горилка! Люблю её безмерно. Так бы упился и лежал, ни о чём не думал.
- А как же глобальные проблемы человечества?
- Ах, да… Наши глобальные проблемы... Чуть не забыл. Мы будем, того, активно с ними бороться и в итоге спасём мир от гибели.
Астронавт усомнился, изогнув правую бровь и выпятив нижнюю губу.
Пауку его сомнение не понравилось.
- Ты мне не веришь? Ты МНЕ не веришь?! А я-то думал, ты мне друг. Целовал даже. Фу! Фху!
Оскорбившийся Пяточёс вскинулся, завращал глазами, а затем помчался вокруг костра, истерично подпрыгивая и отправляя в адрес Астронавта серию нелестных замечаний. Тот некоторое время рассеянно следил за этой сумасшедшей пляской, неодобрительно покачал головой, а потом опустошил ещё один стакан и свалился на песок, протяжно захрапев.
Но Паук этого не заметил. Он больше не хотел участвовать в этой бессмысленной пьянке - это было недостойное, гнилое времяпрепровождение. Поэтому он побежал вперёд, дальше, да хоть на край света, преследуемый мерцающими блёстками идей, блуждающих в сумерках его подсознания. Перевозбуждённый внезапно накатившим пониманием своего предназначения в этом подлунном мире, Пяточёс спешил воплотить в жизнь самые наисокровеннейшие желания, пока довольно нечёткие, но уже настойчиво рвущиеся наружу. Это был звёздный час Паука-Пяточёса, разыгрывающийся по стечению обстоятельств под небом, на котором ещё тлели последние тускнеющие угольки звёзд.
Пяточёс прыгал, топотал лапками, хохотал и рыдал одновременно, захлёбываясь речами о спасении Вселенной, Всевышнего и прочих Все-, выделывал невероятные па и пел скрипучим, слегка картавящим голосом песню собственного сочинения:
Вдоль просторов ночных
распластались враги,
нету сил, нет спасенья
от них.
Душат родину-мать,
их не могут сломать
ни Илья-богатырь,
ни Кубых.
Паук не смог найти подходящую рифму к местоимению «их», поэтому вставил в конце первого куплета имя мифического героя, только что им же и придуманного.
И на Волге утёс,
где живёт Пяточёс,
окружили коварно
враги.
Он их в щепки разнёс,
растоптал, как навоз,
и теперь их не видно
ни зги!
Однако гораздо больше предыдущих Пяточёсу нравился последний куплет, заключающий, по его мнению, важную патриотическую мысль и гражданский пафос, поэтому он громче и отчётливее пел именно его:
Завершилась война,
и погода ясна
постоянно теперь
над страной.
Пусть запомнит народ:
никогда не умрёт
Пяточёс - ультрасупер-
герой!!!
Так завершалась эта драматически-лирическая баллада о бесконечной любви к отчизне.
Паук прокашлялся, почувствовал себя значительнее спокойнее и побрёл к костру, возле которого продолжал безмятежно храпеть Астронавт. Там Пяточёс с трудом приподнял канистру, наполнил и выпил залпом два стакана самогонки подряд, а затем долго смотрел на огонь, размышляя о смысле жизни.
- Искры, - говорил он почему-то шёпотом (Астронавта сейчас не разбудил бы и пушечный залп), - куда вы летите? Почему так быстро потухаете? Искорки, ответьте!
Но они привычно молчали, тихонько убаюкивая Паука своей неугомонной суетой, взвиваясь в светлеющее с каждой минутой утреннее небо и потухая там вместе со звёздами.
Пяточёс с полчаса любовался ими, а потом незаметно заснул, да так крепко, что не заметил, как из тьмы показались закутанные в шелестящие одежды скрюченные фигуры, протянули к нему цепкие руки и, схватив не успевшее отреагировать тельце, поволокли его во мрак.