(no subject)
Анну Ривелотэ называт современной Ахматовой. Так это или нет покажет время. Я чувствую что она поэт. Может быть это станет очевидным и для вас?
Childfree
Когда я захожу в кафе и вижу за столиком людей с детьми, то выбираю место к ним спиной. когда я захожу в парк и вижу много людей с детьми, я выхожу из парка. когда я захожу в метро и вижу детей на скамейке, я иду в другой конец вагона. наверное, у психиатров есть для этого специальное слово. а я просто хочу быть свободной от присутствия детей. потому что дети - они такие маленькие, такие мягкие, такие зайки и цветочки; они пахнут молоком (ненавижу молоко кстати) и карамелью (карамель ненавижу), хочется их схватить, прижать, обернуть платком, и бежать, бежать, через темный лес, сбивая ноги, от огней подальше, от собачьего лая, озираясь, скуля, замирая, туда, где родители не достанут. зарывать их в мох и потом караулить, отгоняя нечисть и комаров. и твердить в помешательстве: не отдам, не отдам девочку, не отдам мальчика, зная, что не моё, что догонят, отнимут, и вилы в бок, чтоб не скалилась, чтоб не зарилась, чтоб не портила, не пугала чтоб. не впивалась чтобы губами в лоб, не баюкала, не качала, от нежности не дичала, не доила кровавое молоко, не водила по полю далеко, где васильки и где маков цвет, и не грела чтоб, не любила, нет.
и всё время сбиваюсь на белый стих; есть специальное слово: псих. и вот, такая вся чайлдфри, ем в кафе свой картофель фри, сидя спиною к гостям с детьми, чувствуя всеми своими костьми, как дышат дети с ясными лицами, как бьются венки между ключицами. вот они, фрукты чужой любви, - ходят, двигаются, говорят, так и должно быть, так и должно. только в моей любви, как в домино: пусто-пусто семь раз подряд. женщины с бедрами чуть пошире милым моим сыновей рожают, а я привыкла, что я чужая, но иногда меня накрывает: хочется тупо мочить в сортире женщин с бедрами чуть пошире. хватать детей, завернув в платок, бежать через город и через лес, стыда не ведая, страха без, и огрызаться седой волчицей, когда с дрекольем, когда с милицией. и это глупо, и это дико - видеть, как горе мое многолико, оно толпится, оно хохочет, оно повсюду меня не хочет. я б стала спокойной, как лао-цзы, но меня перманентно ебут отцы, ебут, а потом уезжают к детям ну и еще к матерям вот этим. и я говорю себе: не ори, ты не такая, ты чайлдфри.
Июнь
Ну беги, вылизывай по чужим берлогам четверых своих медвежат. ты и так прочел по губам слишком много, не смотри, как они дрожат. не смотри, как ревность зеленой желчью заливает мое лицо. не смотри, как я ненавижу женщин. будь отцом. по сравнению с этим великим делом остальное - просто фуфло. не смотри, как взглядом остекленелым провожаю через стекло. у тебя глаза - как плоды паслёна, как подтаявший шоколад. я сегодня встретила почтальона, он принес мне повестку в ад. голос твой в телефонной трубке обжигает меня, как плеть. почтальон сказал мне: идем, голубка, здесь немыслимо уцелеть. соглашайся, мол, не предложат дважды, мол, нежнее огонь в аду, и не будет такой беспощадной жажды там, куда я тебя веду. а у тебя глаза - будто жженый сахар, смотрят так, что саднит во рту. мне б послать почтальона с повесткой нахер, но и здесь мне невмоготу. ну может, всё-таки не сегодня. может, капельку подождать.
но всё лютее
всё преисподней
всё, по последней -
и сразу спать.
Смотри
Скажи, любезный мой дружок,
как по-испански "сапожок"?
смотри, как мне к лицу твой орден
четвертой степени ожог.
смотри, как я смеюсь в ответ -
второй такой под солнцем нет;
когда оно к чертям погаснет,
я для тебя добуду свет.
я у открытого огня
на поражение меня
согрею зябнущие руки,
чтобы теплей тебя обнять,
чтобы теплей тебя укутать
и никому не отдавать.
я буду для тебя жива,
я буду кобра и сова,
смотри, какие самоцветы
я достаю из рукава.
я для тебя пойду за край,
смотри, вот два билета в рай,
а хочешь, так возьми их оба,
но, ради бога, не теряй.
и даже если ты остыл,
смотри -
мне нужен только ты.
и только мне одной под силу
спасти тебя от слепоты.
Мышкины слёзки
Ну что же мне делать с тобой таким? объявить джихад одному неверному? вывернуться наружу кавернами, рубцами белёсыми: смотри, дорогой, вот так бывает, когда ты с другой, похоже, будто прижгли папиросами или вытравили кислотой. но всё некрасивое между нами по умолчанию запрещено - складывай белоснежные оригами, носи тончайшие кимоно, веди себя, как подобает принцессам, а свои воспалительные процессы оставь докторам - пусть они решают; впрочем, пожалуй, тебя украшает вон тот перламутровый шрам.
ты так упоительно безнаказан, и веришь, что слёзки мышиных полчищ не отольются однажды разом, что всё не накроется медным тазом, а мыши - да разве их всех упомнишь. нет, я не пугаю тебя геенной, вообще ничем тебя не пугаю, дай бог тебе после жизни бренной низвергнуться в самую бездну рая. нет, я не ведаю, как должно быть, и как могло бы - не знаю тоже, не будь такою я узколобой, не будь такою я толстокожей. ну просто прости мне мои печали, мои бессмысленные обиды, ночные бденья с убитым видом над чашкой с горьким соленым чаем. прости, что я не могу быть гордой, прости, что я от всего устала, прости, что я с расписною торбой, прости, что я со своим уставом. прости, что мерой своею меряю, кто здесь авель, а кто здесь - каин, прости, что я никогда не верю, что каждый новый ожог - случаен.
***
Будет день, я привыкну к тебе,
ты привыкнешь к моим мужчинам,
и к болезненной худобе,
и к слезам моим беспричинным,
и к тому, что я много знаю,
и к тому, что я много пью,
что не складываю - вычитаю
жизнь свою.
будет день, надо лишь дожить.
сев на пряничного коня,
ты беспечно сможешь кружить
по кругам карусели звездной.
станет просто любить меня.
очень просто.
и очень поздно.
***
Женщина ждет. даже вмерзшая в лед.
как оловянный солдатик стойкий.
как сеттер ирландский в охотничьей стойке
женщина ждет. и никак не поймет:
вечность назад в нашей тихой вселенной
все повернулось наоборот
и все же с упорством военнопленной
женщина ждет, что мужчина придет.
нет, он давно не спешит ей навстречу,
ни в этот, ни в будущий ветреный вечер
он рук ей своих не положит на плечи,
но глупая женщина плачет и ждет
женщина ждет. значит, все на местах
значит, беда никого не коснется
значит, мужчина уснет и проснется
с детской улыбкой на грешных устах
он никогда не сумеет понять
правила этой неправильной жизни:
мир разлетится в зеркальные брызги,
если ей вдруг надоест его ждать
но женщина ждет - в снегопад, в гололед,
и безнадежная боль ожиданья,
та, у которой ни дна, ни названья,
даже во сне ей уснуть не дает
сонное сердце пробито навылет -
женщина ждет, что мужчина придет
так подари же ей, господи, крылья
только за то, что она его ждет
Кровосток
Одеваться в черное. плакать черным. это так по-бабьи - и так по-вдовьи. все-то разное с ней у нас, кроме цвета глаз, но мои - оленьи, ее - коровьи. ну зажми мне рот чем-нибудь, давай, перекрой невидимый кровосток, а не можешь губами - хотя бы дай, черт с ним, свой носовой платок. ты не знаешь, как я до тебя жадна, я бы выпила, съела тебя одна, я б зажмурясь вылакала до дна, под язык, подкожно и внутривенно, беспощадно, яростно, откровенно. только, видно, третий закон ньютона чтим тобой превыше других законов, и поэтому с равной ответной силой ты всегда стремишься к чужому лону, и кого-то еще называешь милой, и целуешь чьи-то глаза коровьи, а мои уже заливает кровью, я не знаю, чем закрыть эту рану, я не знаю, сколько еще осталось. я, наверно, слишком рано сломалась. я, наверно, больше уже не встану. я, наверно, стану бескровной куклой - белый воск, шелка и холодный бисер - или просто вся распадусь на буквы бесконечных этих надрывных писем, что летят, летят, как стрела без цели, всё летят, сливаясь с лазурной высью, в изумительные акварели, между звезд летят и планет, конечно, и других прекрасных небесных тел, всё летят - и это продлится вечно. ну а ты - слезай. прилетел.