Отрывок из фронтового дневника моего отца.
Все эти дни я перебираю семейный архив. В частности, дневниковые записи моего папочки.
И, конечно, я очень много плачу, потому что я устроена таким странным образом, что сразу визуализирую прочитанное...
Что я хочу сказать, публикуя сегодня этот отрывок из фронтового дневника моего отца?
Вероятно, главное: В проклятой войне участвовали, терпели лишения, погибали и проявляли героизм все народы СССР.
Ладо.
Получил направление к месту службы, в разведотдел дивизии. Там меня ждало небольшое разочарование. По штату там положен военный переводчик, но фронт стоит, пленных и трофейных документов нет, так что, по специальности мне делать нечего. И вот я в каждой бочке затычка: дежурю на телефоне, выполняю обязанности информатора ( получаю разведсводки полков нашей дивизии, добавляю к ним наши собственные, обобщаю всё и направляю в штаб корпуса).
Но для этого не нужно было столько учиться.
Так проходит недели две-три. Неожиданно меня вызывают в политотдел дивизии. Прихожу, докладываю, как положено. Начальник отдела представил мне высоченного капитана: «Капитан Сидорчук из политуправления фронта. А с младшим лейтенантом Мегрелишвили вы знакомы».
С Мегрелишвили мы закончили одни и те же курсы военных переводчиков в Ставрополе-на-Волге. Как-то нам довелось быть вместе в карауле. «Ладо Мегрелишвили,- он протянул мне руку, - можешь называть меня Володей.» - «Зачем мне называть тебя Володей? Ладо - очень красивое грузинское имя. Ладо Кецховели был известным грузинским революционером. Я буду называть тебя Ладо».
Так мы стали друзьями. И вот теперь я в разведотделе дивизии, а он в штабе одного из полков нашей дивизии.
- Товарищи, задание, которое мы хотим вам поручить, не входит в ваши обязанности как разведчиков. Но вы оба комсомольцы. То, что мы вам хотим поручить, считайте комсомольским поручением. Прошу вас, товарищ капитан.
Капитан встал, достал из планшета листок бумаги:
-Текст этого обращения завтра утром необходимо через рупор прочитать немцам. В нём приводятся слова товарища Сталина о том, что гитлеры приходят и уходят, а народ немецкий остаётся. Далее говорится, что если немецкие солдаты хотят вернуться к своим семьям живыми и невредимыми, они должны сдаваться в плен Красной армии. И гарантируется нормальное к ним отношение и возвращение на родину. Вопросы есть?
-Есть. Товарищ капитан, листовка короткая, тут и одному управиться можно. Скажем, завтра эту листовку читаю я, а следующую листовку Мегрелишвили.
-Э, нет, - говорит капитан, - читать надо именно вдвоём, поочерёдно: смена голосов привлекает внимание. И потом, случись что-нибудь с одним, второй дочитает до конца.
Под вечер с командиром батальона выбираем место, откуда будем читать обращение.
- Нам бы вон в те кусты забраться и порядок, - говорю я.
Майор смеётся:
- Да, но их сначала надо отбить у противника. Они же за его передним краем.
Наконец, соглашаемся на воронку от снаряда. Затемно забираемся туда.
Как только рассветает, беру рупор и кричу: «Дольче зольдатен!» Огонь с обеих сторон немедленно прекращается. Наши не стреляют, потому что получили приказ. А немцы - потому что им любопытно, кто там что-то говорит по-немецки.
Читаем по очереди. Но стоило Ладо произнести последнюю фразу, как с немецкой стороны начинается такой шквал огня, какого мы никогда не слышали. Как будто хотят наверстать упущенное.
Нас в нашей воронке настильный огонь из автоматов не достаёт. Немцы это, кажется, поняли. И вот, в метрах двадцати от нас шлёпается мина. Я говорю:
-Ладо, надо мотать отсюда. Одно прямое попадание мины в воронку, и нам каюк.
Ладо, держа рупор, пытается выбраться из воронки.
-Ты что делаешь? Ты же с рупором не сможешь ползти.
Ладо заупрямился:
- Я рупор в политотделе брал, должен вернуть.
- У вас в Кутаиси все такие психи или ты один? Оставь рупор, стемнеет - заберёшь.
То ползем по-пластунски, то бежим, пригнувшись, короткими перебежками, и падаем. Пока лежим, немцы не стреляют, берегут боеприпасы. Но стоит нам пошевелиться, как вокруг нас снова появляются земляные фонтанчики. Наконец, остаётся преодолеть небольшой земляной холмик, а на обратном скате мы уже в безопасности. Я говорю: «Ладо, я скомандую «три-четыре», и мы одним броском». Ладо не отвечает. Скашиваю глаза и вижу, как у Ладо из-под каски сзади на гимнастёрке пониже шеи расплывается коричневое пятно. Видно, пуля угодила в шею.
Когда стемнело, мы похоронили Ладо на том же пригорке. Я вбил в землю щепку, на которой чернильным карандашом заранее написал: "Мл. л-т Л. Мегрелишвили ( 1924-1943)»
Но Ладо кричал в рупор не зря. Через одну ночь у нас появился немецкий перебежчик. Я его хорошо запомнил. Во-первых, потому, что это был первый немецкий военнопленный, которого мне довелось допрашивать. Во-вторых, потому что у него была очень своеобразная фамилия - Парлезак. А в третьих, самое главное- он дал очень важные показания.
Г. Мягков.
И, конечно, я очень много плачу, потому что я устроена таким странным образом, что сразу визуализирую прочитанное...
Что я хочу сказать, публикуя сегодня этот отрывок из фронтового дневника моего отца?
Вероятно, главное: В проклятой войне участвовали, терпели лишения, погибали и проявляли героизм все народы СССР.
Ладо.
Получил направление к месту службы, в разведотдел дивизии. Там меня ждало небольшое разочарование. По штату там положен военный переводчик, но фронт стоит, пленных и трофейных документов нет, так что, по специальности мне делать нечего. И вот я в каждой бочке затычка: дежурю на телефоне, выполняю обязанности информатора ( получаю разведсводки полков нашей дивизии, добавляю к ним наши собственные, обобщаю всё и направляю в штаб корпуса).
Но для этого не нужно было столько учиться.
Так проходит недели две-три. Неожиданно меня вызывают в политотдел дивизии. Прихожу, докладываю, как положено. Начальник отдела представил мне высоченного капитана: «Капитан Сидорчук из политуправления фронта. А с младшим лейтенантом Мегрелишвили вы знакомы».
С Мегрелишвили мы закончили одни и те же курсы военных переводчиков в Ставрополе-на-Волге. Как-то нам довелось быть вместе в карауле. «Ладо Мегрелишвили,- он протянул мне руку, - можешь называть меня Володей.» - «Зачем мне называть тебя Володей? Ладо - очень красивое грузинское имя. Ладо Кецховели был известным грузинским революционером. Я буду называть тебя Ладо».
Так мы стали друзьями. И вот теперь я в разведотделе дивизии, а он в штабе одного из полков нашей дивизии.
- Товарищи, задание, которое мы хотим вам поручить, не входит в ваши обязанности как разведчиков. Но вы оба комсомольцы. То, что мы вам хотим поручить, считайте комсомольским поручением. Прошу вас, товарищ капитан.
Капитан встал, достал из планшета листок бумаги:
-Текст этого обращения завтра утром необходимо через рупор прочитать немцам. В нём приводятся слова товарища Сталина о том, что гитлеры приходят и уходят, а народ немецкий остаётся. Далее говорится, что если немецкие солдаты хотят вернуться к своим семьям живыми и невредимыми, они должны сдаваться в плен Красной армии. И гарантируется нормальное к ним отношение и возвращение на родину. Вопросы есть?
-Есть. Товарищ капитан, листовка короткая, тут и одному управиться можно. Скажем, завтра эту листовку читаю я, а следующую листовку Мегрелишвили.
-Э, нет, - говорит капитан, - читать надо именно вдвоём, поочерёдно: смена голосов привлекает внимание. И потом, случись что-нибудь с одним, второй дочитает до конца.
Под вечер с командиром батальона выбираем место, откуда будем читать обращение.
- Нам бы вон в те кусты забраться и порядок, - говорю я.
Майор смеётся:
- Да, но их сначала надо отбить у противника. Они же за его передним краем.
Наконец, соглашаемся на воронку от снаряда. Затемно забираемся туда.
Как только рассветает, беру рупор и кричу: «Дольче зольдатен!» Огонь с обеих сторон немедленно прекращается. Наши не стреляют, потому что получили приказ. А немцы - потому что им любопытно, кто там что-то говорит по-немецки.
Читаем по очереди. Но стоило Ладо произнести последнюю фразу, как с немецкой стороны начинается такой шквал огня, какого мы никогда не слышали. Как будто хотят наверстать упущенное.
Нас в нашей воронке настильный огонь из автоматов не достаёт. Немцы это, кажется, поняли. И вот, в метрах двадцати от нас шлёпается мина. Я говорю:
-Ладо, надо мотать отсюда. Одно прямое попадание мины в воронку, и нам каюк.
Ладо, держа рупор, пытается выбраться из воронки.
-Ты что делаешь? Ты же с рупором не сможешь ползти.
Ладо заупрямился:
- Я рупор в политотделе брал, должен вернуть.
- У вас в Кутаиси все такие психи или ты один? Оставь рупор, стемнеет - заберёшь.
То ползем по-пластунски, то бежим, пригнувшись, короткими перебежками, и падаем. Пока лежим, немцы не стреляют, берегут боеприпасы. Но стоит нам пошевелиться, как вокруг нас снова появляются земляные фонтанчики. Наконец, остаётся преодолеть небольшой земляной холмик, а на обратном скате мы уже в безопасности. Я говорю: «Ладо, я скомандую «три-четыре», и мы одним броском». Ладо не отвечает. Скашиваю глаза и вижу, как у Ладо из-под каски сзади на гимнастёрке пониже шеи расплывается коричневое пятно. Видно, пуля угодила в шею.
Когда стемнело, мы похоронили Ладо на том же пригорке. Я вбил в землю щепку, на которой чернильным карандашом заранее написал: "Мл. л-т Л. Мегрелишвили ( 1924-1943)»
Но Ладо кричал в рупор не зря. Через одну ночь у нас появился немецкий перебежчик. Я его хорошо запомнил. Во-первых, потому, что это был первый немецкий военнопленный, которого мне довелось допрашивать. Во-вторых, потому что у него была очень своеобразная фамилия - Парлезак. А в третьих, самое главное- он дал очень важные показания.
Г. Мягков.