В ЛЯМЕЗОНИЮ - СТРАНУ
Имя звучало на ¾.
«Раз-два-три, раз-два-три, Иб-ра-гим-иб-ра-гим,! Следи за ритмом», - подпевала Евгения, помятая, будто переспелая груша, учительница музыки. Она то и дело заправляла выбившуюся прядь за ухо двумя пальцами, что-то себе доказывая. В левом глазу у неё было два зрачка - один обычный, другой - ближе к внешнему уголку. Ибрагим поэтому старался не смотреть, все больше в ноты. « Ну это же Грибоедов, мой друг!3/4! Классический размер для вальса! Ну куда ты так погнал… Раз-два-три-раз-два-три!»
По вечерам отец забирал его из музыкальной школы. По тихим улицам - Щипок, Строченовский переулок, они шли, Ибрагим дожевывал бутерброд с колбасой, который не успевал съесть на перемене - теплый, мокрый, в шуршащем прозрачном пакете.
А отец учил его французскому. Хотя, на самом деле - просто так было веселее идти до дома.
«Ля мезон!» - говорил отец. «Дом!»- отвечал Ибрагим.
«Рыба?!»
«Ля Пуассон!»
«Ну а лошадь?» - улыбался отец. «Ле шеваль!» - радовался Ибрагим. И дальше: лёщья, летр, шерами, ожёрдьуи - картаво-корявые звуки носились вокруг и в снежном дыме фонарей застывали прозрачными многоцветными рыбами и коровами.
Потом отец ушел. Ибрагим не знал, почему. Мать об этом молчала. Лишь ночью, когда Ибрагим уже спал, она позволяла себе надеть старый свитер мужа с широким горлом и курила в открытое окно на кухне, потом закидывала свитер на дальнюю полку и надеялась, что в следующий раз от воспоминаний останутся прорехи, изъеденные молью.
Ибрагим продолжал ходить в музыкальную школу. Дома, делая вид, что разучивает этюды, играл околесицу, бессмысленные аккорды и созвучия. Ходил одиноко до дома, остатки завтрака отдавал прохожим псам или выкидывал.
«Киэтю, гарсон, пуассон, мезон - тьфу», - думал Ибрагим и ненавидел свое трехстворчатое имя, и колотил папкой с нотами по стенам домов.
Он вырос худым. С добрыми крысиными глазами. Узкое бледное лицо, тонкие сухие губы.
В старших классах учился скверно, потом пошел работать на почту, да там и остался. Каждый день он разбирал охапки писем. Больше всего Ибрагим любил возвраты - неправильный адрес, улица, дом. Для таких писем у него был отдельный ящик. Втайне он хранил одну пачку возвратов.
Там значилось:
Лямезония-страна, ул. Ломоносова, 26. З.Д.
Письма возвращались почти каждую неделю. Оно и понятно, ну какой нормальный человек, тем более, почтальон, которому и так за день столько мест нужно оббегать, будет искать непонятную улицу Ломоносова в какой-то Лямезонии!
Лямезон-дом. Кто-то пишет домой, на улицу Ломоносова, в дом 26. Кто этот З.Д.? А, может, она? Где его дом? Ждет человек писем…
Перемолотые песчинки пустого воздуха рвали темноту, Ибрагим ворочался в постели - мерещились письма, словно рыбы, летрские рыбы плавали по комнате. На боках отсвечивало - Лямезония, З.Д.
Он связал все письма бечевкой и отправился на улицу Ломоносова. Найдя нужную квартиру, он остановился. Ему хотелось позвонить. Но что сказать? Вот, собираю ваши письма который год, я, видите ли, на почте работаю, вдруг вы ждете… Приложил ухо к двери - картофельный суп, где-то на кухне позвякивали ложки, и сквозь эти привычные домашние звуки проскальзывало что-то, резкое, странное-раз-два-три-раз-два-три - играли вальс. Трехсложное дребезжание ударило по вискам - Ибрагим отшатнулся.
Уже по дороге домой он понял, что так и не отдал писем. Возвращаться не стал. Письма пропадали на полпути, шурша рыбьими хвостами. Отцу, должно быть, уже за шестьдесят, он и не вспомнит про Лямезонию…Ну что я скажу? «Я хочу, чтоб все было, как раньше, все было как рань-два-три. Раз. Два. Три...»
«Раз-два-три, раз-два-три, Иб-ра-гим-иб-ра-гим,! Следи за ритмом», - подпевала Евгения, помятая, будто переспелая груша, учительница музыки. Она то и дело заправляла выбившуюся прядь за ухо двумя пальцами, что-то себе доказывая. В левом глазу у неё было два зрачка - один обычный, другой - ближе к внешнему уголку. Ибрагим поэтому старался не смотреть, все больше в ноты. « Ну это же Грибоедов, мой друг!3/4! Классический размер для вальса! Ну куда ты так погнал… Раз-два-три-раз-два-три!»
По вечерам отец забирал его из музыкальной школы. По тихим улицам - Щипок, Строченовский переулок, они шли, Ибрагим дожевывал бутерброд с колбасой, который не успевал съесть на перемене - теплый, мокрый, в шуршащем прозрачном пакете.
А отец учил его французскому. Хотя, на самом деле - просто так было веселее идти до дома.
«Ля мезон!» - говорил отец. «Дом!»- отвечал Ибрагим.
«Рыба?!»
«Ля Пуассон!»
«Ну а лошадь?» - улыбался отец. «Ле шеваль!» - радовался Ибрагим. И дальше: лёщья, летр, шерами, ожёрдьуи - картаво-корявые звуки носились вокруг и в снежном дыме фонарей застывали прозрачными многоцветными рыбами и коровами.
Потом отец ушел. Ибрагим не знал, почему. Мать об этом молчала. Лишь ночью, когда Ибрагим уже спал, она позволяла себе надеть старый свитер мужа с широким горлом и курила в открытое окно на кухне, потом закидывала свитер на дальнюю полку и надеялась, что в следующий раз от воспоминаний останутся прорехи, изъеденные молью.
Ибрагим продолжал ходить в музыкальную школу. Дома, делая вид, что разучивает этюды, играл околесицу, бессмысленные аккорды и созвучия. Ходил одиноко до дома, остатки завтрака отдавал прохожим псам или выкидывал.
«Киэтю, гарсон, пуассон, мезон - тьфу», - думал Ибрагим и ненавидел свое трехстворчатое имя, и колотил папкой с нотами по стенам домов.
Он вырос худым. С добрыми крысиными глазами. Узкое бледное лицо, тонкие сухие губы.
В старших классах учился скверно, потом пошел работать на почту, да там и остался. Каждый день он разбирал охапки писем. Больше всего Ибрагим любил возвраты - неправильный адрес, улица, дом. Для таких писем у него был отдельный ящик. Втайне он хранил одну пачку возвратов.
Там значилось:
Лямезония-страна, ул. Ломоносова, 26. З.Д.
Письма возвращались почти каждую неделю. Оно и понятно, ну какой нормальный человек, тем более, почтальон, которому и так за день столько мест нужно оббегать, будет искать непонятную улицу Ломоносова в какой-то Лямезонии!
Лямезон-дом. Кто-то пишет домой, на улицу Ломоносова, в дом 26. Кто этот З.Д.? А, может, она? Где его дом? Ждет человек писем…
Перемолотые песчинки пустого воздуха рвали темноту, Ибрагим ворочался в постели - мерещились письма, словно рыбы, летрские рыбы плавали по комнате. На боках отсвечивало - Лямезония, З.Д.
Он связал все письма бечевкой и отправился на улицу Ломоносова. Найдя нужную квартиру, он остановился. Ему хотелось позвонить. Но что сказать? Вот, собираю ваши письма который год, я, видите ли, на почте работаю, вдруг вы ждете… Приложил ухо к двери - картофельный суп, где-то на кухне позвякивали ложки, и сквозь эти привычные домашние звуки проскальзывало что-то, резкое, странное-раз-два-три-раз-два-три - играли вальс. Трехсложное дребезжание ударило по вискам - Ибрагим отшатнулся.
Уже по дороге домой он понял, что так и не отдал писем. Возвращаться не стал. Письма пропадали на полпути, шурша рыбьими хвостами. Отцу, должно быть, уже за шестьдесят, он и не вспомнит про Лямезонию…Ну что я скажу? «Я хочу, чтоб все было, как раньше, все было как рань-два-три. Раз. Два. Три...»