прикладная колористика
Для тетенек, наверное. Давайте про цвет пофлешмобим? Потрепаться хочется. Кидайте в комментарии названия цветов -- я вам что-нибудь расскажу про них у себя, а вы мне у себя. Любопытно же, как оно в мире устроено.
Я визуал, мне важно, что как выглядит, очень сильно, вплоть до физических ощущений. И цвет тоже, очень. Из легкодоступного -- в одежде, конечно. Любимый цвет -- черненький с желтенькими розочками -- цыганщина неистребима, но единственная стопроцентно соответствующая этому цвету тряпка, этакая гипси-размахайка, на поверку оказалась фантастически несчастливой. Единственная попытка ее выгулять пришлась на резкую перемену погоды -- я и старшее чадо вымокли до нитки и обвесились соплями, а младший, в то время еще грудничок, оказался "слегка забытым" биологическим отцом в комнате с открытыми нараспашку окнами. Соплями он не отделался, начался отек легких, экстренная госпитализация, сомнительный диагноз -- а потом многолетний марш по стационарам. Кофточку с тех пор я не надевала, хотя она, конечно, совершенно не при делах, так и лежит, несбывшаяся красавица.
Раз уж по неприятному -- тогда еще синий.
У меня синий -- цвет новой школьной формы, такой "современной и комфортной", введенной в столичных школах в восьмидесятых. Ох, как начинаются перемены, так жди неприятностей. Союзный Минлегпром искренне предполагал, что восьмиклассницы начинаются с 42-го размера: на всякий случай было пошито немного комплектов сорокового, испарившиеся, не доехав до прилавка. Я же носила честный 36-й, и в грязно-синих мешках, за которыми нам было положено являться на четвертый этаж Детского мира по приглашениям, выглядела более чем сомнительно. Родители выдали требуемую для переобмундирования сумму -- рублей двадцать, что ли (наверное, двадцать пять одной бумажкой), и летом восемьдесят третьего я начала охоту на пиджаки-юбки. С третьего визита на площадь Дзержинского стало ясно, что некрупные млекопитающие вроде меня в полном пролете.
Я взмолилась о помощи. Хотя нет, сперва я написала возмущенное письмо в "Комсомольскую правду". И отправила. Ответ пришел на удивление оперативно -- уже через неделю отец, извлекши из почтового ящика стопку центральных газет, потрясал перед моей физиономией письмом в конверте со штампом газеты и возмущался: "Родина для вас делает все! Как ты могла!" В ответе содержались нейтральные фразы об отдельных недоработках и обязательном исправлении ситуации в будущем, но форма-то была нужна немедленно.
Мама, наконец, прониклась моими страданиями, и мы отправились все в тот же Детский мир оценить ситуацию. Ткань для формы продавалась на том же четвертом этаже, но заказать комплект в детскомировском ателье не представлялось возможным -- таких нестандартных, как я, отрос вагон и маленькая тележка. Заявки принимали на октябрь. Больше ни в одном ателье форму не шили, не было выкроек.
Волевым усилием мама натянула на меня (ну как натянула? накинула, наверное, красиво задрапировавши) мешки 42-го размера -- к тому моменту и 42-й уже был дефицитом. Прикинула, где нужно ушить (везде, естественно) и оплатила тряпки на кассе. Потом недели две мы в четыре руки убирали, подшивали, продергивали резиночки. Получилось гадко, но при ходьбе не сваливалось. Так я отправилась в восьмой класс.
В эксплуатации, сиречь в быту, форма оказалась еще хуже, чем представлялось до покупки: она мялась как сволочь, от утюга на ней оставались блестящие желтоватые следы (то есть только отпаривать, да), вечная проблема "что надеть" хотя и ограничивалась блузкой, но была не менее головоломна: а где взять блузку? В магазинах висел сплошной ацетат кальсонных цветов, да еще и с кружавчиками. Шила сама. И жилетки вязала, и кофточки. С коричневым платьем было бы, наверное, проще, хотя и негигиеничнее.
Одноклассницу, сшившую форму в ателье, да к тому же из неформенной ткани, я тихо ненавидела: девица была крупная, ей подошел бы и комплект из магазина. Впрочем, ее с завидным постоянством пытались недопустить к занятиям, пока в школу не пришла ее мама и не уладила ситуацию с помощью внебюджетных средств.
К десятому классу форма превратилась в откровенные обноски. Что характерно, ни одного шва из тех, что сделали мы с мамой летом 83-го, я не распорола, наоборот, подрезала юбку "на покороче", "в грудях" же по-прежнему могла обернуться в полтора раза. Школьная администрация, особенно после того как мы вышли на финишную экзаменационную прямую, ослабила бдительность, и соученицы массово начали сменять заношенные юбки на всяческие фантазийные конструкции -- от отчаянного мини до макси карандашом с непременным разрезом до филея, а то и вовсе джинсы индийского пошива (вот где тряпка была качественная, в отличие от). Вернувшись с выпускного бала я, во хмелю, недосыпе и общем расстройстве из-за несчастной влюбленности, покромсала ненавистные синие мешки ножницами, потоптала ногами и спустила останки в мусоропровод, тогда еще действовавший в каждой квартире.
С тех пор я редко ношу синий.
Я визуал, мне важно, что как выглядит, очень сильно, вплоть до физических ощущений. И цвет тоже, очень. Из легкодоступного -- в одежде, конечно. Любимый цвет -- черненький с желтенькими розочками -- цыганщина неистребима, но единственная стопроцентно соответствующая этому цвету тряпка, этакая гипси-размахайка, на поверку оказалась фантастически несчастливой. Единственная попытка ее выгулять пришлась на резкую перемену погоды -- я и старшее чадо вымокли до нитки и обвесились соплями, а младший, в то время еще грудничок, оказался "слегка забытым" биологическим отцом в комнате с открытыми нараспашку окнами. Соплями он не отделался, начался отек легких, экстренная госпитализация, сомнительный диагноз -- а потом многолетний марш по стационарам. Кофточку с тех пор я не надевала, хотя она, конечно, совершенно не при делах, так и лежит, несбывшаяся красавица.
Раз уж по неприятному -- тогда еще синий.
У меня синий -- цвет новой школьной формы, такой "современной и комфортной", введенной в столичных школах в восьмидесятых. Ох, как начинаются перемены, так жди неприятностей. Союзный Минлегпром искренне предполагал, что восьмиклассницы начинаются с 42-го размера: на всякий случай было пошито немного комплектов сорокового, испарившиеся, не доехав до прилавка. Я же носила честный 36-й, и в грязно-синих мешках, за которыми нам было положено являться на четвертый этаж Детского мира по приглашениям, выглядела более чем сомнительно. Родители выдали требуемую для переобмундирования сумму -- рублей двадцать, что ли (наверное, двадцать пять одной бумажкой), и летом восемьдесят третьего я начала охоту на пиджаки-юбки. С третьего визита на площадь Дзержинского стало ясно, что некрупные млекопитающие вроде меня в полном пролете.
Я взмолилась о помощи. Хотя нет, сперва я написала возмущенное письмо в "Комсомольскую правду". И отправила. Ответ пришел на удивление оперативно -- уже через неделю отец, извлекши из почтового ящика стопку центральных газет, потрясал перед моей физиономией письмом в конверте со штампом газеты и возмущался: "Родина для вас делает все! Как ты могла!" В ответе содержались нейтральные фразы об отдельных недоработках и обязательном исправлении ситуации в будущем, но форма-то была нужна немедленно.
Мама, наконец, прониклась моими страданиями, и мы отправились все в тот же Детский мир оценить ситуацию. Ткань для формы продавалась на том же четвертом этаже, но заказать комплект в детскомировском ателье не представлялось возможным -- таких нестандартных, как я, отрос вагон и маленькая тележка. Заявки принимали на октябрь. Больше ни в одном ателье форму не шили, не было выкроек.
Волевым усилием мама натянула на меня (ну как натянула? накинула, наверное, красиво задрапировавши) мешки 42-го размера -- к тому моменту и 42-й уже был дефицитом. Прикинула, где нужно ушить (везде, естественно) и оплатила тряпки на кассе. Потом недели две мы в четыре руки убирали, подшивали, продергивали резиночки. Получилось гадко, но при ходьбе не сваливалось. Так я отправилась в восьмой класс.
В эксплуатации, сиречь в быту, форма оказалась еще хуже, чем представлялось до покупки: она мялась как сволочь, от утюга на ней оставались блестящие желтоватые следы (то есть только отпаривать, да), вечная проблема "что надеть" хотя и ограничивалась блузкой, но была не менее головоломна: а где взять блузку? В магазинах висел сплошной ацетат кальсонных цветов, да еще и с кружавчиками. Шила сама. И жилетки вязала, и кофточки. С коричневым платьем было бы, наверное, проще, хотя и негигиеничнее.
Одноклассницу, сшившую форму в ателье, да к тому же из неформенной ткани, я тихо ненавидела: девица была крупная, ей подошел бы и комплект из магазина. Впрочем, ее с завидным постоянством пытались недопустить к занятиям, пока в школу не пришла ее мама и не уладила ситуацию с помощью внебюджетных средств.
К десятому классу форма превратилась в откровенные обноски. Что характерно, ни одного шва из тех, что сделали мы с мамой летом 83-го, я не распорола, наоборот, подрезала юбку "на покороче", "в грудях" же по-прежнему могла обернуться в полтора раза. Школьная администрация, особенно после того как мы вышли на финишную экзаменационную прямую, ослабила бдительность, и соученицы массово начали сменять заношенные юбки на всяческие фантазийные конструкции -- от отчаянного мини до макси карандашом с непременным разрезом до филея, а то и вовсе джинсы индийского пошива (вот где тряпка была качественная, в отличие от). Вернувшись с выпускного бала я, во хмелю, недосыпе и общем расстройстве из-за несчастной влюбленности, покромсала ненавистные синие мешки ножницами, потоптала ногами и спустила останки в мусоропровод, тогда еще действовавший в каждой квартире.
С тех пор я редко ношу синий.