Львiв
запах кофе имеет форму ребристых улиц,
под ногами дробится, лезет в тюки и сумки.
он и сам будто мордой тычет, скуля, сутулясь, -
европейский подкидыш кудлатой советской суки.
в раскадровке цветастых зонтиков, мятых гривен
пляшет время, несутся кони, а он - недвижим
умывает его ночами весенний ливень,
акварельными красками льющийся на булыжник.
на булыжнике - плотно втиснутые домишки,
продырявленные, простреленные дворами.
смотрят в небо и держат пряный букет подмышкой,
обрамляя пространство подобно оконной раме.
он нанизан на иглы мятно-зеленых шпилей
и раскинут среди крестов-куполов-распятий.
там мадонну иконным нимбом не опошлили,
а расставили по фасадам в летящих платьях.
эти стены имеют свойство консервной банки,
все как в детстве: яйцо поштучно, вода по плану,
автомат с газировкой, в затёртых платочках бабки,
телефонные будки и велики с гнутой рамой.
это детство живёт среди бельевых верёвок,
на провисших балконах резво цветут фиалки.
все дороги ведут на гору, а дальше - ровно
в небеса, где рассвет с закатом играют в салки.
серый кот на окне неистово моет лапы,
я лежу под окном в глубине нежилой квартиры.
ухо комнаты грязно-синей накрыл как шляпа
потолок, не знакомый с тождеством перспективы.
и когда подо мной трамваи гудят маршрутом,
я спиной ощущаю рельсы и их скольженье.
дом трясется, дрожат балконы и что-то будто
потолок наклоняет ниже, грозя сближеньем.
под ногами дробится, лезет в тюки и сумки.
он и сам будто мордой тычет, скуля, сутулясь, -
европейский подкидыш кудлатой советской суки.
в раскадровке цветастых зонтиков, мятых гривен
пляшет время, несутся кони, а он - недвижим
умывает его ночами весенний ливень,
акварельными красками льющийся на булыжник.
на булыжнике - плотно втиснутые домишки,
продырявленные, простреленные дворами.
смотрят в небо и держат пряный букет подмышкой,
обрамляя пространство подобно оконной раме.
он нанизан на иглы мятно-зеленых шпилей
и раскинут среди крестов-куполов-распятий.
там мадонну иконным нимбом не опошлили,
а расставили по фасадам в летящих платьях.
эти стены имеют свойство консервной банки,
все как в детстве: яйцо поштучно, вода по плану,
автомат с газировкой, в затёртых платочках бабки,
телефонные будки и велики с гнутой рамой.
это детство живёт среди бельевых верёвок,
на провисших балконах резво цветут фиалки.
все дороги ведут на гору, а дальше - ровно
в небеса, где рассвет с закатом играют в салки.
серый кот на окне неистово моет лапы,
я лежу под окном в глубине нежилой квартиры.
ухо комнаты грязно-синей накрыл как шляпа
потолок, не знакомый с тождеством перспективы.
и когда подо мной трамваи гудят маршрутом,
я спиной ощущаю рельсы и их скольженье.
дом трясется, дрожат балконы и что-то будто
потолок наклоняет ниже, грозя сближеньем.