Выборг - Судак (часть 2)
И вот после таких "тяжёлых" армейских будней я поехал в Судак, в спортлагерь ЛГУ. Как ехали, особенно не помню. Оказавшись в поезде, мы тут же начали играть в преферанс, а когда очнулись, был уже Харьков. Потом мы спали до самой Феодосии, а оттуда нас повезли на автобусе и высадили в середине каменистой и пыльной площадки, сказав, что это и есть спортлагерь. Сразу стало понятно, почему путёвки в него были такие дешёвые. Этот спортлагерь создавался не для спорта, а для "черной дыры", в которой регулярно и безвозвратно исчезали доски, цемент, кирпич и кровельное железо.
И так 4 года. За это время на территории лагеря появились только 8 старых армейских палаток, каждая на 4 человека, и навес с толевой крышей, закрывавший длинный обеденный стол со столешницей из неструганных досок. Чтобы не получить занозу, он был покрыт брезентовым полотном от пришедшей в негодность такой же армейской палатки. Тут же стояла газовая плита с большим баллоном пропана, долженствующая изображать кухню, немного разномастной посуды, два бидона с водой и ещё всякая мелочь, появляющаяся около людей везде, где им приходится провести хотя бы ночь.
Начальства в лагере никакого не было. Вернее было один раз. В лице мужчины лет сорока в кителе без погон, которого мы увидели в день приезда. Это была наша первая и последняя лагерная линейка. Нас построили, и упомянутый мужчина громким голосом объявил, что лагерь через месяц закрывается (нас это волновало мало), что в связи с этим не будет никакой физкультуры и никаких соревнований (это нам понравилось), что из еды для лагеря остались только хлеб, крупа, сахар и тушёнка (что мы пропустили мимо ушей), что повар уволился, и нам надо будет готовить самим (тут мы дружно посмотрели на женскую часть смены) и что вообще рассчитывать нам не на что и не на кого. Правда, нам было обещано, что время от времени запасы перечисленных продуктов будут пополняться. А остальное за счёт самообеспечения. Потом слово взял врач. Это был военный медик из расположенного поблизости санатория МО. Он был краток: не обгорать, так как мази от ожогов у него нет, не рассчитывать на спасателей, если вздумаем тонуть, не есть немытые фрукты и не трахаться в санитарной палатке, а если, паче чаяния, такое случится, то убирать за собой презервативы. Последнее вызвало единодушное возмущение оскорблённой неуместным подозрением женской части нашей смены, что, как показали последующие события, оказалось чистым притворством.
Одно из них случилось тут же. Нам было предложено организовать дежурство на кухне в ночное время, чтобы местные не спёрли баллон, продукты и кухонный инвентарь. Кто-то должен был провести ночь под кухонным навесом. Как тут было ни вызваться? К этому времени у меня был уже немалый опыт студенческих отрядов и строек, и я хорошо знал, что нет ничего лучше, чем сон на природе. Но тут оказалось, что мою миссию рвётся разделить некая брюнетка, что совсем не входило в мои планы. Как показал опыт пары моих сокурсников, такие скоропалительные связи с большой вероятностью могли закончиться...
... посещением кабинета венеролога. Кроме того, в этой девице всё было слишком: слишком брюнетка, слишком худая, слишком плоская и слишком подвергнутая макияжу, причём до такой степени, что на следующее утро узнать её с вымытым лицом оказалось невозможным. Короче, ночь в одиночестве была прекрасна: лёгкий бриз, доносящийся издалека тихий шёпот волн и бескрайнее полотно чёрного неба с искорками звёзд и яркой лентой видного из-под навеса Млечного Пути. Разбудили меня две поварихи, Карина и Наташа, назначение которых на кухню я как-то накануне прозевал. Но о них позже. Всё оказалось не так плохо. Пшенная каша с тушёнкой из списанных армейских запасов прекрасно утолила утренний аппетит, в одном из бачков на кухне обнаружился изрядный запас жёлудёвого кофе, а тут ещё порученец от нашего начальства привёз полбидона молока. В общем, голод нам пока не грозил.
А тут подоспел Валя Булычёв, мой товарищ по группе, с рассказом, что находится вокруг нас. В любой компании находится кто-то, кому не терпится выяснить, кто у него соседи, где находится почта и почём на рынке яблоки. Валя был именно таким. Вместо завтрака он обегал все окрестности и разузнал, что до моря сто пятьдесят метров, слева от нас совхозный сад, справа - военный санаторий, сзади идёт дорога к автобусу, а местный ресторан с неожиданным названием "Одесса" открывается в двенадцать часов. Пока он бегал, у нас тоже была возможность оглядеться. При свете дня мы обнаружили, что территория нашего лагеря представляет собой более-менее плоскую площадку примерно пятьдесят на пятьдесят метров, круто спускавшуюся во все четыре стороны. То есть, мы располагались на вершине как бы небольшого холма, возвышавшегося над остальным полого спускавшимся к морю берегом судакской бухты. В дополнение ко всему площадку разрезал уступ, так что западная её треть была примерно на метр выше восточной. Стенка уступа была в незапамятные времена зачем-то облицована бутом и именно к ней были придвинуты задние стороны наших палаток. Крайняя северная палатка, медицинская, пустовала. В ней не было ничего, кроме двух раскладушек на случай появления больных. Кроме того, в ней военврач, приходивший пару раз в неделю, осматривал наши царапины и мазал их зелёнкой. С юга залезть в палатки тоже было трудно, так как там наш холм обрывался круче всего. Так что получалось, что ворам было не разгуляться, и за всю смену у нас была только одна пропажа, да и то, вещь, наверное, была не украдена, а потеряна.
Выбор, с чего начать отдых, был сделан давно. В тот год я зачитывался книгами Ива Кусто, поэтому перед отъездом приобрёл все принадлежности для дайвинга (красивое иностранное слово, означающее подводное плавание) и, как всякий неофит, не мог дождаться опробовать их на практике. Тем более что в составе смены обнаружился единомышленник, имевший в отличие от меня изрядный опыт в этом занятии и успевший ещё в поезде вызвать у меня жгучую зависть одним перечислением тех мест, где ему довелось плавать под водой. Я, конечно, не показывал вида, что ни разу не надевал маску, поэтому, когда Толя (так звали нашего асса) предложил "поплавать у мыска", с показным энтузиазмом погрузил амуницию в рюкзак и последовал за ним, внутренне ёжась от мысли о том, что у меня может ничего не получиться. Положение усугубилось ещё тем, что за нами увязались наши кухонные девушки, Карина с Наташей, решившие искупаться, пока ещё не надо готовить обед. Опозориться у них на глазах было бы вообще катастрофой. Выбранное Толей место у мыса, завершающего судакскую бухту с востока, оказалось нагромождением огромных ноздреватых каменных глыб, уходивших глубоко под воду. На них мы и расположились. Толя быстро соскользнул в воду, я последовал за ним, наверное, не столь грациозно и испытывая ощутимый внутренний дискомфорт. Где находились в этот момент пришедшие с нами девушки, я, погружённый в стресс, даже не представлял. Тем более неожиданной и потрясающей оказалась открывшаяся мне подводная картина. Я парил в огромном голубом пространстве, переходящем в отдалении в густую синеву. У края маски тыкались в стекло несколько крошечных рыбок фантастически яркой окраски, а прямо на меня из этого великолепия надвигалось женское тело. Собственно, то, что тело женское, я сообразил после того, как разглядел и осознал, что оно было обнажено. Осмысление картины давалось с трудом. Стресс от первого погружения, необычность подводного мира, а тут ещё и голая девушка. Было от чего мозгам забуксовать. Наверное, для понимания потребовалось не более пары секунд, но казалось, что прошла вечность. До сих пор сохранилось в памяти это ощущение тянущегося непонимания происходящего. Девушка была Наташа. Ещё на берегу я заметил, что её купальник был слишком свободным. Может, он был великоват для неё, а, может, просто такой фасон. Впрочем, впечатления он не портил. Наоборот, даже как бы намекал на все прелести помещённого в него тела. А тело было, что надо. Мне всегда нравились женщины чуть полноватые, женщины "plump", как Молли у Джойса. Чтобы всё было у них, как надо, но чуть-чуть побольше. Наташа была именно такой. Пока я был погружён в переживания, связанные с предстоящим превращением в подводного пловца, она отошла на десяток метров, зашла в воду и поплыла в мою сторону. В воде её купальник намок и обвис, открыв взгляду всё тело, от шеи до колен. Наташа неторопливо подгребала руками и ногами, и в такт этим движениям плавно волновались части её тела и одежды. Не могло быть более красивой эротики, чем увиденное мною. Казалось бы, что ещё надо - вот оно, начало новой главы Декамерона. Тем не менее, продолжение последовало только через две недели. Тогда я был, как заторможенный. И мысли появлялись совсем не те.
Например, а что делает Карина? Карина ничего не делала. Она сидела на камне, даже не сняв свой цветастый сарафан. И даже наоборот, натянув его на прижатые к груди колени. Да, ещё забыл сказать, что голова её была повязана косынкой, что вкупе с остальным делало её, как две капли воды, похожей на комсомолок с иллюстраций 30-х годов. Остальное не впечатляло - худоба без меры, да ещё густо усыпанная веснушками. В общем, прямая противоположность Наташе. Даже фамилии, которые я узнал позже, были противоположны. Наташа носила ласковую фамилию Лакомкина, а Каринина была как будто наспех сколочена из занозистых изломанных деревяшек - Дардык. Как мне рассказали потом, Дардык была девушкой не простой. На своём историческом факультете, где она училась, ею был создан женский клуб, на собраниях которого молодые девицы могли получить массу полезных для них сведений. Как то: какие фасоны сейчас в моде, где купить дефицитный крем для лица, какую выбрать причёску, как нужно и не нужно одеваться и как не подцепить нехорошую болезнь. Очень скоро про клуб узнали и на других факультетах, у него появились последователи, короче, возникла целая организация. И хотя в этом клубе по девичьим интересам никакой идеологической опасности не просматривалось, и ему даже поначалу покровительствовал комитет комсомола, у начальства, тем не менее, появились сомнения. Как это? Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст! Короче, клуб велели закрыть, Карина получила выговор за попустительство мещанским настроениям, а её отца, профессора того же факультета, не пустили на научную конференцию во Францию. Случившееся надо было как-то пережить, и родители отправили Карину в лагерь. Отвлечься.
А вот именно с этим в нашем лагере проблем не было никаких. Как по мановению волшебника, возникли парочки. Девиц в смене, естественно, было больше, поэтому можно было выбирать. Даже Булычёв, врождённый холостяк и женоненавистник, образцовый антипод лирического героя, вдруг стал ходить, держа за руку Иру Дёмину, до этого уже успевшую незаметно для него проучиться с ним в одной группе 4 года. Медицинская палатка была парочками забракована, так как лагерь засыпал очень поздно, а брачующимся не терпелось. Поэтому для своих Амуров они приспособили находившийся рядом совхозный сад. Там журчал ручей, были трава, кроны деревьев и сторож, пускавший на ночь за 3 рубля с условием не рвать фрукты. Правда, рвать там было нечего. Груши были, как каменные, а виноградом можно было отравиться из-за химикатов от филлоксеры. Это ночью. Днём был преферанс на пляже. Рядом, в доме отдыха МО, было полно скучающих полковников. Мы их сразу определили. Постоянный надзор военврачей за их язвами и циститами не позволял им пить, на женщин они скупились - ну, просто идеальные объекты для расписывания пули. Кроме того, нужно было где-то иметь доход, ведь мы жили наполовину на самообеспечении. Честно говоря, доход с этих полковников шёл с отчаянным скрипом. Больших жмотов я не видел. За вист они были готовы порвать. Кроме того, их бесили постоянные проигрыши. Поэтому через два дня на третий надо было устраивать перерыв на успокоение. В эти дни мы выбирались в одну из окрестных бухт. Иногда неблизких. Состав компании сложился сам по себе. Толя, я, Валя с Ирой и Карина. Её, собственно, никто не звал, она всегда приходила сама раньше других и ждала нас у дороги к шоссе. По-видимому, её предупреждала Ира. Впрочем, польза от нее, несомненно, была. Пока мы с Толей плавали, а Валя тискал Иру где-нибудь за большим камнем, Карина кипятила чай, делала нехитрые бутерброды, мыла сорванные по дороге яблоки и виноград, короче, обеспечивала быт. Всё у неё получалось расторопно, по делу и вовремя. Сама собирала сухой плавник на берегу, сама разводила костёр, сама складывала из плоских камней подобие плиты. Кроме того, у неё оказался большой тюбик с кремом от солнечных ожогов, которые мы в первые же дни заработали, плавая часами с подставленной солнцу спиной. И всё-таки ощущение какой-то неловкости не проходило. Зачем она с нами ходит? Она никогда не купалась, даже не снимала сарафана. И всё это, чтобы делать нам бутерброды и чай?
Но нет ничего тайного, что рано или поздно ни становится явным. В этот день мы отправились в совхоз "Поляны". Кто-то рассказал нам про это никем не посещаемое место с обилием рапанов и кефали и бьющим из скал родником с пресной водой. Когда мы вышли из автобуса, оказалось, что до моря надо идти четыре км через совхозный сад. Мы нашли сторожа, и за небольшую мзду он открыл нам ворота, предупредив, что виноград только что опрыскали и есть его можно, только вымыв. А виноград там был прекрасный. Тёмная, почти чёрная "Изабелла" с маленькими косточками, призывно просвечивавшими через полупрозрачную кожуру ягод. Зная про родник, мы не запаслись, как обычно, водой. Поэтому хотелось пить, но все благоразумно терпели, помня слова сторожа. Все, кроме Вали. Громко заявив, что микроб от грязи дохнет, он оторвал несколько ягод и, потерев их о футболку, отправил в рот. На наши замечания он беспечно махнул рукой: "От нескольких ягод ничего не будет". Но, наверное, это был не самый лучший его день. Реакция последовала через полчаса. Как только мы добрались до моря, у Вали началась медвежья болезнь, и почти всё время, в течение которого мы наслаждались морем, солнцем и всем остальным, за чем мы сюда забрались, Валя скрывался за отдалёнными камнями. В один из коротких перерывов, которые предоставила ему болезнь, он оказался рядом со мной. Шумно отдуваясь и постанывая, он громко сетовал на случившееся с ним, следуя общему правилу всех неудачников - во всём, оказывается, были виноваты мы, не убедившие его в том, что немытый виноград есть нельзя. Я ему не отвечал, полагая, что человеку, у которого болит живот, никакие резоны не впрок. Только спросил: "А ты не видел Карину?". Действительно, приближалось время обеда, и ей уже было пора варить уху из наловленной нами рыбы. На мой вопрос Валя с обострившейся из-за болезни язвительностью ответил в том смысле, что об этом нужно спрашивать не у него, а у меня, так как Карина ходит за мной по пятам, что об этом все уже давно знают, и спрашивать о таком у больного человека есть особая форма издевательства. Вот так прямо и сказал. Но не неожиданно. Что-то такое подобное я и сам допускал, но сознательно закрывал глаза, так как в подобных делах знать наверняка, значит, нужно что-то делать, а делать не хотелось, поэтому лучше было делать вид, что ничего такого нет. В общем, обычная уловка из-за нежелания тревожить душевный комфорт. Ни себе, ни другому. А вдруг оно как-то само собой рассосётся? Но не рассосалось. Съеденные Валей невымытые виноградинки через цепочку вызванных ими событий радикально изменили реальность. Надо было что-то предпринимать.
Есть у меня такая слабость, мне всегда было невероятно тяжело отказывать девушкам во взаимности. Пару раз это приходилось делать, и я всегда тянул с решительным объяснением, как человек, до последней возможности откладывающий визит к зубному врачу. В результате всё получалось ещё хуже. С Кариной мне предстояло что-то подобное, и откладывать было нельзя, так как расходящаяся молва о наших несостоявшихся отношениях могла ранить её ещё больнее. В общем, я встал и пошёл искать Карину. Она нашлась довольно далеко, у самого края бухты. Я обошёл выступ очередной скалы и увидел её, стоявшую по колено в воде. Очевидно, Карина решила искупаться. В первый раз я увидел её без привычного цветастого сарафана. Обычный скромный купальник с едва намеченными холмиками грудей, худое веснущатое тело, торчащие из спины лопатки, в общем, увы. Пока я трусливо думал, а не стоит ли мне потихоньку уйти восвояси, отложив все разговоры на потом, она меня заметила. Инстинктивно попытавшись прикрыть руками наготу, она тут же одумалась, оборвав едва начавшееся движение. Какое-то время Карина внимательно смотрела на меня, а потом тихо попросила: "Уйди". В этом "уйди" был отчётливо слышен жалобный призыв к разговору, но начинать его ни в коем случае было нельзя. В какой бы щадящей форме он ни состоялся, всё равно, в нём нужно было давать обидный отказ. А просто повернуться и уйти тоже было нельзя, так как это тоже был бы отказ, но выраженный в ещё более обидной бессловесной форме. Обижать Карину мне не хотелось. Не могу сказать, что в тот момент я как-то осмысливал ситуацию и перебирал возможные варианты решений. Всё происходило на инстинктивном уровне, под влиянием трудно формулируемых внутренних импульсов. Поэтому я не только не отреагировал на призыв и не только не ушёл, а, как бы не заметив его, подошёл ближе и начал выговаривать Карине, что вот её нет, а надо готовить обед, потом собираться обратно в Судак и по дороге ещё купить лекарство для Вали. Готовая ударить молния беззвучно ушла в песок. Карина поняла, что я решил не заметить её минутной слабости.
Вот интересно, ведь по сути ничего не было сказано, а объяснение состоялось. Стороны поняли друг друга. Но мне не было тягостно, а Карине обидно. Она вернулась к нашему бивуаку вскоре после меня. В обычном своём сарафане. Как всегда весёлая, ловкая и распорядительная. Уха получилась отменная, да и Вале от неё полегчало. Всю обратную дорогу мы доедали виноград, шутили и смеялись. Валя, правда, виноград не ел. Вернулись мы как раз к ужину, довольные проведённым днём и в хорошем настроении. А тут оказалось, что невидимый начальник лагеря одарил нас несколькими огромными плахами свежеиспечённого хлеба, ещё тёплого и очень вкусного. Только почему-то он назывался "Сухумский". Больше Карина с нами никуда не ходила. И вообще, компания у неё стала другая.
Однако жизнь продолжалась. Похолодало, и сидеть часами в воде уже не доставляло прежнего удовольствия. Кроме того, бухты Черного моря это не Большой коралловый риф, подводная жизнь здесь не то, что там, рапанов мы уже набрали, местные рыбки тоже приелись, с полковниками отношения окончательно испортились, но, что самое главное, в Судак приехали киношники. Начался бархатный сезон, и всем срочно понадобилось снимать крымскую натуру. Съёмочных групп появилось несколько. Из Мосфильма, они снимали что-то историческое про Гарибальди. Бригада из Одессы делала кино про войну. Кроме них, были ещё две группы, даже не знаю, откуда. Одна вела съёмки развалин Генуэзской крепости, как нам сказали, для подготовки проекта её реставрации, а другая имела какое-то отношение к археологии. Впрочем, нам было всё равно. Всем были нужны статисты и рабочие. Платили хорошо, да и условия труда тоже были сносные. Рабочий день начинался после обеда и длился до заката солнца. Но это в хорошую погоду, а когда было пасмурно, всё переносили на следующий день. Почему-то надо было главные сцены обязательно снимать на фоне заката. А оператор из Мосфильма вообще заявил, что его устраивают только несколько минут, когда освещённость неба заходящим солнцем достигает определённого значения на шкале его фотометра и показывал нам это значение. Всё сказанное как-то было связано с цветопередачей отечественной цветной плёнки, он долго и увлечённо рассказывал нам об этом, но его рассказ в памяти не задерживался, так как нам было некогда его слушать. Наш рабочий день был расписан по минутам, чтобы успеть на максимально возможное число съемочных площадок. Иногда удавалось успеть на все четыре. Расчёт производился ежедневно, и к вечеру у каждого из нас оказывалась приличная сумма, на которую можно было хорошо сходить в ресторан "Одесса", о котором я упомянул где-то в начале моего рассказа.
Когда есть деньги, это, конечно, хорошо. Хуже, если их нет. Ну, на нет и суда нет, а вот, когда есть, то появляется проблема, как их истратить. В Судаке это можно было сделать только в "Одессе". Что мы, новоиспечённые кинематографисты и сделали, взяв с собой на первый раз весь наличный состав смены. Позвали даже привёзшего нам молоко и хлеб жуликоватого помощника скрывающегося от нас начальника. Получилось весело, но ясно было, что это не тот формат. Хотелось чего-то более интимного, без сдвинутых столов, хора голосов, перебивающих друг друга, и обилия потных от танцев и выпитого тел. Труд в кино только сначала казался интересным, а потом стал просто обыкновенным, как любая работа, да ещё и с неожиданными опасностями. Первая случилась, когда мне пришлось изображать австрийского гренадёра на карауле, мерно шагающего по крепостной стене.
Всё бы ничего, но крепостную стену должна была изображать не успевшая окончательно развалиться въездная арка в существовавшей когда-то стене генуэзской крепости, а её верх, по которому мне и предстояло расхаживать, являл собой расположенную в восьми метрах от земли неогороженную каменную тропу, имевшую не более шестидесяти сантиметров ширины и щербатую от выпавшей кладки. Кроме того, не было даже уверенности, что она не развалится, если начать ходить. Плюс ещё идиотская амуниция: тяжеленный зелёного цвета мундир с цветастыми аппликациями, изображавшими шитьё, и такой же тяжёлый кивер с высоченной тульей. Но самый атас были сапоги. К деревянной негнущейся подошве с каблуком вместо хоть какого голенища был пришит изображавший его рукав из тонкой чёрной ткани. Наверное, в кино это всё выглядело, как сапог, но в жизни ходить в нём было ещё то удовольствие, так как при малейшем перекосе ноги подошва подворачивалась в сторону. В результате все приехавшие с киношниками актёры категорически отказались участвовать в этой рискованной сцене. Хотели послать за каскадёрами в Севастополь, но оператор сказал, что это долго, и что "уйдёт" солнце. Кончилось тем, что помреж начал повышать оплату, и, когда она дошла до шестикратного размера, я согласился. Из военного санатория натащили старых ватных матрасов, кроме этого у местных держателей коров арендовали несколько возов сена, всем этим обложили арку, и я полез наверх. Какое-то время я обживал свою тропу и привыкал к высоте, но первый же проход закончился падением. Падать было больно, сено оказалось рыхлым, а матрасы слежавшимися. Второй проход оказался тоже неудачным. Я хотел было отказаться, но тут ко мне подошёл какой-то местный из зевак и посоветовал хлебнуть вина, чтобы меньше кружилась голова. Ну, попытка - не пытка. И знаете, подействовало. И не то, что голова перестала кружиться, этого и раньше не было, а исчезло ощущение высоты. Как будто моё хождение осуществлялось на земле. Конечно, это было результатом лёгкого опьянения, стало как-то похую, что будет. Киношники выжали из моего одурманенного состояния максимум. Сначала я ходил на фоне заката, потом с подсветкой, изображая как бы ночной караул. Забавно, но при монтаже отснятого материала эти кадры были не включены.
Второй случай произошёл, когда киношники из Одессы снимали эпизод про войну. В нём я и ещё десяток статистов изображали беженцев, спасающихся от немцев на баркасе, нас расстреливали из самолёта, и мы должны были падать в воду, барахтаться и кричать. Всё бы ничего, если бы ни выданное мне облачение, состоявшее из полусапог, широченных шаровар из байки и такой же рубашки, при вручении которых помреж как-то нехорошо улыбался, а потом ещё добавил что-то про мою молодость и спортивный вид. Только когда расстрел нашего баркаса уже состоялся, я понял его ухмылку. В воде моя одежда мгновенно намокла и превратилась в пудовую тяжесть. Нельзя было совершать никаких резких движений, так как болтавшиеся штанины переплетались, связывая ноги. Снять их тоже не удавалось из-за сапог, которые, намокнув, стали ещё теснее, чем были в сухом состоянии. Положение было тяжёлым, но не критическим. До берега было недалеко, и если не торопиться, то какие-то плавательные движения совершать всё-таки оказалось возможно. Вообще-то, можно было никуда не плыть, а просто, оказавшись в воде, схватиться, как нас инструктировал помреж, за борт баркаса. Но приспичило показать класс. И, очевидно, не мне одному. Тощий дядька с длиннущими усами, сидевший в баркасе напротив меня, тоже решил не ждать, когда нас отбуксируют на берег. Но на полпути к нему дядька выдохся и начал тонуть. Я хотел было ему помочь, но он резко ушёл под воду и там схватил меня за ногу. Судорожно вырываясь, я сдвинул его захват к низу и последним отчаянным рывком стряхнул дядьку вместе с сапогом и одной штаниной. Другой сапог со штаниной я сковырнул сам пальцами освободившейся ноги. Дядька пошёл ко дну, а я, набрав воздуха, нырнул за ним. Там, где мы тонули, было неглубоко, каких-нибудь три метра. Дядька, если бы он чего-то соображал, мог бы вынырнуть, просто оттолкнувшись от дна. Вместо этого он пускал пузыри, прижимая к груди стянутые с меня сапог и шаровары. Приближаться к нему я опасался, поэтому просто схватил штанину и так, буксиром, вытянул дядьку к берегу.
А там я с удивлением обнаружил Наташу, которая пришла посмотреть на киносъёмку. Нужно сказать, что после нашей первой встречи, когда она явилась мне голой, мы практически не сталкивались. Походы за рыбой, игра в карты с полковниками и депрессивные отношения с Кариной заставили о Наташе забыть, но не навсегда. Краем до меня доходили слухи о том, что ведёт она себя скромно, кавалера себе не завела, много времени проводит на пляже и иногда ходит играть в теннис. Вот и сейчас она стояла с ракеткой. И тут во мне всё поплыло. Много раз доводилось читать, что герои особенно яростно любили своих подруг после кровавых битв. Я воспринимал это как аляповатую уловку романистов. Но потом узнал, что при опасности преодоление страха сопровождается повышение уровня тостестерона в крови. При такой реакции герой действует хладнокровно, жёстко и уверенно. Собственно, поэтому он и побеждает. Но такое происходит, только когда в крови изначально высок уровень тостестерона. Хотя мне никого убить не пришлось, но опасность я пережил реальную, в панику не впал, а что касается уровня тостестерона, то долгое воздержание после приезда в Судак заметно его увеличило. Поэтому, даже не поздоровавшись, я вперился в Наташу диким взглядом голодного самца. Вот говорят, что приписывание взгляду эмоциональных качеств, - взгляд ласковый, взгляд томный, взгляд осуждающий, - это не более чем литературная метафора. Может, это и так, но не про то, как я тогда смотрел. Потом Наташа мне сказала, что она сразу поняла, в каком я нахожусь состоянии. Жалко, что она не сказала мне это сразу, можно было сэкономить много времени. Почти два часа, пока все не разошлись и не наступили сумерки. Наташа сидела рядом на гальке, щебеча о каких-то людях и историях. А когда стало темно, она мне отдалась. Обладание было бурным. Я был, как в амоке. Потом мы долго лежали молча. А потом Наташа выставила мне условия. Если я хочу продолжения встреч, то это должно быть не на пляже, не в совхозном саду, не в палатке врача и, вообще, о наших отношениях никто в лагере не должен знать. Кроме того, она сказала, что возвращается в лагерь, а мне нужно остаться, по крайней мере, на час, чтобы не подумали, что мы вместе. Ну, и окончательно она меня добила, заявив, что наши отношения не могут быть продолжены после возвращения в Ленинград.
Назначенный час ожидания я потратил, пытаясь догадаться, что это было. И, главное, зачем? Зачем начинать отношения на две недели? Не то, что поставленное мне условие меня не устраивало. Как раз очень даже устраивало. В Ленинграде у меня была девушка, устойчивые отношения и перспектива их развития, разрушать всё это из-за минутной слабости самца казалось мне ненужным. Тем более что среди обитателей нашего лагеря находилась подруга моей пассии, которой наверняка был поручен присмотр за мной. Поэтому предложенное Наташей засекречивание наших встреч тоже оказывалось кстати. Непонятны были только мотивы её предложений. Хотелось их выяснить. Впрочем, кобелиная нетерпячка быстро отодвинула сомнения на потом. Нужно было решать с актуальным - где? Поэтому с утра я отправился в сторону военного санатория, помня, что как-то раз, когда мне довелось забирать там продукты, мне показали стоявший на отшибе трущобного вида сарайчик, сказав, что раньше сторож держал там свою лошадь, а теперь туда сваливают всякий хлам. Сарайчик, действительно, напоминал обиталище бомжа, но бомжа аккуратного. На стенах висели лошадиные дела: уздечка, хомут и старая попона, вонючая, как если нюхать у коня под хвостом. На месте стойла располагалась свалка железяк самого разнообразного происхождения, в углу на полу лежала большая охапка сена, на удивление не трухлявого и даже приятно пахнувшего. Как выяснилось потом, оно осталось от недавно украденной у сторожа козы. Картину оживляло маленькое оконце под потолком с разбитым стеклом. В общем, если бы не свирепый запах лошадиного пота, то даже вполне себе ничего. Но так как ничего другого не было, пришлось довольствоваться тем, что есть. После недолгих переговоров и передачи небольшой суммы сторож уступил мне право пользования его халабудой на ближайшие две недели и даже вручил мне ключ от замка, сказав, что "он где-то там валяется".
Какое-то время я потратил на благоустройство. Первым делом отнёс попону в овраг у дороги. Кстати, после этого все отправлявшиеся к автобусу стали жаловаться на неприятный запах. Туда же отнёс и измазанные мазутом или пахнувшие керосином железяки. Оставшиеся переложил дальше в угол и, как мог, прикрыл куском принесённой из лагеря отслужившей свой срок палатки. Байковое одеяло, также принесённое из лагеря, постелил на сено, а часть его натрусил на пыльный земляной пол. В завершение пристроил на чём-то вроде полки консервную банку с найденными мною в овраге тощими ромашками. На этом благоустройство любовного гнёздышка завершилось, и я, глуша сомнения, пошёл рассказать о нём неожиданной даме сердца. Та выслушала информацию молча и, не глядя в мою сторону, назначила свидание на вечер. В этот день съёмки затянулись, и стало заметно темно, когда я добрался до сарайчика. Наташа уже была там. Я ожидал каких-то высказываний по поводу лошадиного запаха и общей убогости, но вместо этого она потянула меня на одеяло, успев при этом ловко распахнуть мои шорты, и я сам не понял, как мой часовой любви оказался в её обители страсти. В общем, всё было, как вчера, только роль дикого самца исполняла дикая самка. После третьего угара она мне сказала, что запах пота её возбуждает, а до всего остального в нашем убежище ей дела нет. Вскоре она ушла, велев мне сидеть ещё час, а завтра придти снова, но не так поздно, так как она не хочет опаздывать на ужин. Хочу ли опаздывать я, её не интересовало. Я чувствовал себя дискомфортно. Было ощущение, что меня используют. Что за этим стоит, было непонятно.
Кроме того, завершившийся сексуальный контакт оставил некоторые вопросы чисто технического свойства. Все, кто просвещён в этой сфере, знают, что интимное общение требует от женщины совершения определённых движений нижними конечностями. Наиболее подробным их перечнем является "Камасутра", известная энциклопедия любовных упражнений. А тут она просто прислонилась, и я уже в ней. Не могу сказать, что к моменту знакомства с Наташей я был таким уж неофитом в отношениях оргастического характера. Был некоторый практический опыт, ну, и книжки какие-то полистал. Самую из них толковую я ещё в десятом классе стащил у соседки по парте. Обнаружив пропажу, она, тем не менее, категорически от неё отреклась, но от меня пересела и разговаривать перестала. Эта книжка была издана ещё до революции и была предназначена для сексуального просвещения крестьянства, поэтому обо всём в ней говорилось прямо и без эвфемистических подмен, а написанное пояснялось множеством картинок. В общем, эрудиции мне хватило, чтобы определить, что по характеристикам "pudendum femininum" Наташа является "корольком" и "королевой". Пояснять значение этих терминов я воздержусь, так как мой рассказ это история событий и отношений, а не учебник сексологии. Любопытствующие могут просто набрать в Гугле эти два латинских слова и обрести соответствующее знание.
На следующий день после обеда Наташа отменила нашу вечернюю встречу, сославшись на необходимость позвонить родителям. Звонила она им и следующие два дня, так что у меня появилось время разузнать о ней больше. Её соседи по палатке рассказали, что она из Саратова, что родители у неё учителя в самой престижной школе города, что у неё есть жених, тоже учитель и тоже из семьи учителей, что после окончания географического факультета в следующем году она выйдет замуж и будет работать в той же школе. Это можно с ума сойти! Сама, отец, мать, муж, свёкор, свекровь - и все вместе! Какая-то учительская ферма. А погулять? Напрасно некоторые думают, что девушки не любят погулять. Ещё как любят! Только многие делают это напропалую, а другие нет. Наташа была как раз такой другой. А меня она выбрала ещё в поезде, узнав от подруги моей ленинградской девушки обстоятельства моего положения. Именно поэтому она попалась мне в первый же день. Я думаю, что и купальник ею был выбран не случайно. И на киносъёмку она не случайно пришла именно в тот момент, когда завершились мои несостоявшиеся отношения с Кариной. В общем, всё стало вполне объяснимо. Ну да, ко мне отнеслись, как к жеребцу, но кто сказал, что от этого наслаждение стало менее острым. Наши встречи возобновились, и я больше не парился, приняв предложенный мне формат общения. Никаких захватов за интимные места, никаких "Камасутр" или французских любовных приёмов, ничего орального или анального. Да, ещё никаких "... а поговорить?...". Наташа спешила насладиться отпущенным ей коротким девичьим счастьем, а я ей в этом помогал, как мог. Не без бенефитов, конечно. Нередко оргазм тут же переходил в следующий любовный цикл. Таких упоительных объятий у меня никогда больше не было. Девушка моя по возвращении показалась мне вялой и пресной, и мне стоило немалого труда вернуть наши отношения в прежнее состояние. Наташу я больше не встречал. Из лагеря она уехала в Саратов раньше нас, а в Ленинграде я её не искал. А вот Карину мне встретить довелось. В вагоне метро через несколько лет. Она села на скамейку прямо напротив меня. С нею были два маленьких мальчика. Судя по всему, её дети. Не было сомнения в том, что она меня узнала. Посмотрела в упор и тяжело. Я ей улыбнулся, она в ответ только плотнее сжала губы. Значит, не забыла и не простила. Я вышел на следующей остановке, хотя ехать мне было ещё далеко.