Немного волшебства, сказка на Самайн "Смотритель Маяка"
Волны лижут покатый выступ, бьются брызгами о стекло, ветер небо склоняет ниже, словно хочет покрыть им дно. Будет шторм, это сразу видно по алеющим облакам, Солнце медленно и неслышно входит в Море, к другим мирам.
Рыжий Джонни в таверне курит молча трубку, глядит в окно. Солнце плавно садится в шлюпку. Луч последний угас. Темно. По сегодняшнему прогнозу на дежурство должна Луна была выйти, но позабыла - не судьба, видно, не судьба. Звезды тоже нас не услышат - только темень да облака, Море глухо натужно дышит, выпуская, как хрип, шторма и рождает свои химеры, они тянутся к кораблям.
Рыжий Джон ждёт в таверне внука, чтобы с ним зажигать Маяк, но стемнело так быстро, гулко, странный нынче стоит октябрь. Джон последний раз пыхнул трубкой и поглубже надвинул зюйд - вот была бы еще минутка, он послушал, что молвит люд. Но пора, хоть и в одиночку, с внуком было бы веселей. Хорошо, что с ним в эту ночку старый добрый «Гроза Морей» (так зовётся уже полвека его верный дружок-фонарь, сколько раз выходили в море с ним на пару). Ну что, как встарь?
По скрипучим крутым ступенькам, в сердце старого Маяка, поднимается старый Джонни, ветер треплет его бока, норовит распахнуть то куртку, то сорвать с головы зюйда́. Огонёк еле-еле светит, тянет щупальца темнота. Заползает за ворот куртки, добирается до нутра, сердца стук по чуть-чуть слабеет, опускает фонарь рука. Джон глаза закрывает, дышит и не может, вдох не идёт. Темнота подступает ближе и сгущается, воздух плох.
Старый Джон оседает к стенке, прижимается к ней спиной. Вот и всё, твой поход окончен, залегай на морское дно. Жалко внука, такой мальчишка! Жить да жить под моим крылом. Сиротой захлебнётся горем, кто пригреет его потом? Сердце щемит, как в ту минуту, когда сын в шторм пошёл ко дну и забрало седое горе молодую его жену. Только внук и остался Джону, его звёздочка и душа. И назвали его в честь деда, чтоб удачлива жизнь была.
Темнота глядит, не мигая, заполняет собой пролёт, душным чёрным плащом скрывая свет далёких холодных звёзд. Темнота шевелится, стонет, дожимает из сердца звук. Только в эту минуту слышен быстрый дробный весёлый стук, словно кто-то бежит вприпрыжку, через пару ступенек, вниз, и слетает бегом мальчишка, рыжий славный вихрастый лис. Словно вкопанный, замирает, расширяет свои глаза и мгновенно в глазах огромных застывает звездой Слеза. И решает судьбу. Внезапно в фонаре разгорелся жар, полыхает лесным пожаром, темноте жжёт её глаза, укорачивая на мили толстых щупалец черноту, и прокладывает до Джона ярких искорок полосу.
Джонни тут же несётся к деду, прижимая к груди фонарь и ругая себя за беды, что случились, пока играл. «Деда, дедушка мой любимый, хоть словечко ответь, прошу», - тормошит Джона внук ладошкой, не давая пойти ко дну. И подносит фонарик ближе, опуская его к груди, раскрывая жилет, рубашку, открывая огню пути. Огонёк фонаря, как искра, отделяется от луча, входит лунной дорожкой быстро в сердце старого моряка. Старый Джон, словно поперхнувшись, ловит воздух, как под водой, дышит с хрипами и натужно, повторяя: «Живой, живой». И рыдает у ног мальчишка, рыжевихрый весёлый Джон. И фонарь полнокровно светит, как маяк, сотню миль вперёд.
Темнота, обжигаясь светом, извивается и шипит, отползает за окна, в ниши, растворяясь пятном чернил. И уходит в глубины мрака первородное чёрное зло, чёрный шрам оставляя в память Джону, там, где оно прошло.
Отпускает у Джона сердце, ровный стук его веселит, треплет он по вихра́м мальчишку и пытается с ним шутить. А еще через час, быть может, по ступеням крутым, наверх, вновь пойдут они, Джон и Джонни, чтобы смог их Маяк гореть. Будет им освещать ступени старый добрый «Гроза Морей» и чуть-чуть в этом мире люди будут к людям другим добрей.
Вот такая случилась сказка в день Самайна, у Маяка. Старый Джон с внуком Джонни вместе, будет жизнь их еще долга. Будут рядышком, каждый вечер, зажигать свой фонарь и вновь их Маяк будет яркой свечкой тем, кто ночью спешит домой.
Оригинал взят у sitara_white в Немного волшебства, сказка на Самайн "Смотритель маяка"
