ЮРИЙ ВЛОДОВ. "ВОЙНА -ЖЕСТОЧАЙШАЯ ПРОБА!" СТИХИ ИЗ КНИГИ "ЛЕТОПИСЬ"
ЮРИЙ ВЛОДОВ. СТИХИ О ВОЙНЕ.ЧАСТЬ 2.
Часть 2. «Война - жесточайшая проба…»
***
Да, были Ожеговы, Дали,
Россия оными горда.
Но словари в гробу видали
В те рукопашные года.
В горах горящего металла
Война явила свой словарь!
В молельном страхе трепетала
Черно-коричневая тварь!
Мы обнищали, отощали,
Осатанели, как зверье…
Зато язык обогащали, -
Славянский дух раскрепощали,
О Русь, во здравие твое!
Рождались в мальчиках мужчины.
Спасал Россию род мужской.
Взбухало знамя матерщины
Над медной бюргерской башкой!
Гремела мощь неологизма! -
Ивана только растрави! -
Он шел к победе коммунизма
По локти в собственной крови!
***
Бьет из пушки профессор физмата
Как заправский какой душегуб…
И невинное облачко мата
С черно-белых срывается губ…
Орудийная смолкнет болтанка,
И оттают потом, по весне,
Мертвый след непомерного танка
И лучистый осколыш пенсне…
***
Скосил глаза народный вождь:
«Нужны не сказки - были.
Мы фронтовую нашу вошь,
Товарищи, забыли».
И застрочили штабники
Во все живые мочи,
И стали санпропускники
Трудиться дни и ночи.
От Сталинграда до Москвы
Одежки мяли с хрустом,
И посыпали густо швы
Непобедимым дустом!
И крякал вызванный боец
Под тем глобальным душем,
Как некий признанный борец
Под триумфальным тушем!
***
Цыц! - ни аха и ни оха! -
За спиной - Москва!..
В котелке бурлит картоха,
Пучится морква…
В этой жизненной минутке,
Сладкой и немой,
Место есть солдатской шутке
И письму домой…
От солдатского обеда
В дни больших утрат
И бессмертье, и победа,
Все зависит, брат!
ДЕЙСТВО
Курносый абхазец Шапиро
Завез лицедеев на фронт.
Актеры валяли Шекспира
И брали пехоту на понт.
Вплетали глухие октавы
В литой, благородный металл…
Король без престола и славы,
Зубами, как черт, скрежетал.
За кругом таился Шапиро
И знаками звал старшину,
В предчувствии легкого пира
Глотал трудовую слюну.
Как дети в сетях Образцова,
Солдаты вздыхали, скорбя,
И хлопали столь образцово,
Что выдали фрицам себя.
И вышли фашистские «тигры»
Из хвойной глуши навесной…
Иные наметились игры
На взрытой опушке лесной!
В кусты отбежала пехота
От танковых смрадных зевот…
Пехота, а жить-то охота, -
Ведь каждый для жизни живет!
А в танках откинулись люки,
И фрицы, свой страх веселя,
Втянули в реальные муки
Залетного лжекороля.
Полопались маски Шекспира,
Как в плохо продуманном сне…
Курносый абхазец Шапиро
Повис на смоленской сосне…
Но с треском - граната! - другая!!
И крякнул бровастый, в крестах!…
И русскую брань изрыгая,
Пехота явилась в кустах:
«Эге! Завертелись, подлюги! -
Вруби им вязанку! -сплеча!!..»
И разом захлопнулись люки,
И танки крутнулись, рыча…
Но тихо зверела пехота -
Юнцы, мужики, старики…
За гадом ползучим охота
Крепчала, судьбе вопреки!..
За дивное действо Шекспира!
За смирного хлопца Шапиро!
***
Маэстро играл на рояле.
Не ждал от судьбы ничего.
Глухую угрозу ваяли
Блокадные пальцы его.
Серьезно, достойно, как надо
Ушел от житейских утех.
Три года еще канонада
Играла на клавишах тех.
***
Иисус Финкельштейн из местечка
За Иуду распят на кресте.
Розовеет кровавая течка
В неподдельной своей простоте…
Пост гестапо в монашеской келье.
Дрыхнет оберст, парами влеком,
Рыжеглазому Курту в похмелье
Снится ангел с российским штыком.
КУКУРУЗА
Человек
стоит в центре
знакомой улицы,
Взлохмаченный
и растерзанный.
После подвала
от света дневного
щурится,
Смотрит испуганно
и растерянно.
А вокруг -
ничего
особенно страшного:
Скрипучий журавль
на знакомом колодце.
И - речь,
чужая,
смешная и странная,
И - солнце.
Море весеннего солнца.
Перед лицом человека -
коляска, -
Пара запряженных вороных.
Копытами землю роют.
Дрожат и пугливо косят.
Рядом - кабаньи глазки.
Накрахмаленный воротник.
И туша, на лбу у которой -
эмблема: череп и кости.
Туша, как бред,
бесформенно-грузная.
«Не юде?.. -
так-так.
А ну сказать:
«Ку-ку-ру-за!»
Ни ветерка. Гробовое молчание.
А человек
устал
от усталости.
И вдруг -
простуженный
голос старосты:
«Да жид он,
жидяра,
пан начальник!
Агроном!
Подкинули нам с института…
Что товарищ? - приходится туго?»
Человек не испуган,
а тупо растерян.
С макушки до пят
усталостью залит.
Он знает,
что будет сейчас
расстрелян.
А вот - за что? - человек не знает…
Но вот,
оторвав
язык от гортани,
Как-будто
сбрасывая
обузу груза,
Он по слогам
произносит картаво:
«КУ- КУ- РУ-ЗА!»
…И сам поражен
своим птичьи голосом.
Всё кругом замирает на миг…
И вдруг
разражается
диким гоготом,
От которого сотрясается мир!..
Красноносый староста
хрипит и корчится,
Грохочут оберст
и автоматчики…
А человек стоит и ждет,
когда это кончится,
Худой и вихрастый,
он очень похож на мальчика…
Кабаньи рыжие глазки
прыгают в складках жира…
Короткие рыжие пальцы
торопливо расстегивают кабуру:
«Хо-хо!.. О, майн готт!
Мне нравится смелая жида!..
Наказать его - лично я буду!..»
Человек не испуган.
Он тупо растерян.
С макушки до пят
усталостью залит.
Он знает,
что будет сейчас расстрелян.
А вот за что? - человек не знает.
Часть 2. «Война - жесточайшая проба…»
***
Да, были Ожеговы, Дали,
Россия оными горда.
Но словари в гробу видали
В те рукопашные года.
В горах горящего металла
Война явила свой словарь!
В молельном страхе трепетала
Черно-коричневая тварь!
Мы обнищали, отощали,
Осатанели, как зверье…
Зато язык обогащали, -
Славянский дух раскрепощали,
О Русь, во здравие твое!
Рождались в мальчиках мужчины.
Спасал Россию род мужской.
Взбухало знамя матерщины
Над медной бюргерской башкой!
Гремела мощь неологизма! -
Ивана только растрави! -
Он шел к победе коммунизма
По локти в собственной крови!
***
Бьет из пушки профессор физмата
Как заправский какой душегуб…
И невинное облачко мата
С черно-белых срывается губ…
Орудийная смолкнет болтанка,
И оттают потом, по весне,
Мертвый след непомерного танка
И лучистый осколыш пенсне…
***
Скосил глаза народный вождь:
«Нужны не сказки - были.
Мы фронтовую нашу вошь,
Товарищи, забыли».
И застрочили штабники
Во все живые мочи,
И стали санпропускники
Трудиться дни и ночи.
От Сталинграда до Москвы
Одежки мяли с хрустом,
И посыпали густо швы
Непобедимым дустом!
И крякал вызванный боец
Под тем глобальным душем,
Как некий признанный борец
Под триумфальным тушем!
***
Цыц! - ни аха и ни оха! -
За спиной - Москва!..
В котелке бурлит картоха,
Пучится морква…
В этой жизненной минутке,
Сладкой и немой,
Место есть солдатской шутке
И письму домой…
От солдатского обеда
В дни больших утрат
И бессмертье, и победа,
Все зависит, брат!
ДЕЙСТВО
Курносый абхазец Шапиро
Завез лицедеев на фронт.
Актеры валяли Шекспира
И брали пехоту на понт.
Вплетали глухие октавы
В литой, благородный металл…
Король без престола и славы,
Зубами, как черт, скрежетал.
За кругом таился Шапиро
И знаками звал старшину,
В предчувствии легкого пира
Глотал трудовую слюну.
Как дети в сетях Образцова,
Солдаты вздыхали, скорбя,
И хлопали столь образцово,
Что выдали фрицам себя.
И вышли фашистские «тигры»
Из хвойной глуши навесной…
Иные наметились игры
На взрытой опушке лесной!
В кусты отбежала пехота
От танковых смрадных зевот…
Пехота, а жить-то охота, -
Ведь каждый для жизни живет!
А в танках откинулись люки,
И фрицы, свой страх веселя,
Втянули в реальные муки
Залетного лжекороля.
Полопались маски Шекспира,
Как в плохо продуманном сне…
Курносый абхазец Шапиро
Повис на смоленской сосне…
Но с треском - граната! - другая!!
И крякнул бровастый, в крестах!…
И русскую брань изрыгая,
Пехота явилась в кустах:
«Эге! Завертелись, подлюги! -
Вруби им вязанку! -сплеча!!..»
И разом захлопнулись люки,
И танки крутнулись, рыча…
Но тихо зверела пехота -
Юнцы, мужики, старики…
За гадом ползучим охота
Крепчала, судьбе вопреки!..
За дивное действо Шекспира!
За смирного хлопца Шапиро!
***
Маэстро играл на рояле.
Не ждал от судьбы ничего.
Глухую угрозу ваяли
Блокадные пальцы его.
Серьезно, достойно, как надо
Ушел от житейских утех.
Три года еще канонада
Играла на клавишах тех.
***
Иисус Финкельштейн из местечка
За Иуду распят на кресте.
Розовеет кровавая течка
В неподдельной своей простоте…
Пост гестапо в монашеской келье.
Дрыхнет оберст, парами влеком,
Рыжеглазому Курту в похмелье
Снится ангел с российским штыком.
КУКУРУЗА
Человек
стоит в центре
знакомой улицы,
Взлохмаченный
и растерзанный.
После подвала
от света дневного
щурится,
Смотрит испуганно
и растерянно.
А вокруг -
ничего
особенно страшного:
Скрипучий журавль
на знакомом колодце.
И - речь,
чужая,
смешная и странная,
И - солнце.
Море весеннего солнца.
Перед лицом человека -
коляска, -
Пара запряженных вороных.
Копытами землю роют.
Дрожат и пугливо косят.
Рядом - кабаньи глазки.
Накрахмаленный воротник.
И туша, на лбу у которой -
эмблема: череп и кости.
Туша, как бред,
бесформенно-грузная.
«Не юде?.. -
так-так.
А ну сказать:
«Ку-ку-ру-за!»
Ни ветерка. Гробовое молчание.
А человек
устал
от усталости.
И вдруг -
простуженный
голос старосты:
«Да жид он,
жидяра,
пан начальник!
Агроном!
Подкинули нам с института…
Что товарищ? - приходится туго?»
Человек не испуган,
а тупо растерян.
С макушки до пят
усталостью залит.
Он знает,
что будет сейчас
расстрелян.
А вот - за что? - человек не знает…
Но вот,
оторвав
язык от гортани,
Как-будто
сбрасывая
обузу груза,
Он по слогам
произносит картаво:
«КУ- КУ- РУ-ЗА!»
…И сам поражен
своим птичьи голосом.
Всё кругом замирает на миг…
И вдруг
разражается
диким гоготом,
От которого сотрясается мир!..
Красноносый староста
хрипит и корчится,
Грохочут оберст
и автоматчики…
А человек стоит и ждет,
когда это кончится,
Худой и вихрастый,
он очень похож на мальчика…
Кабаньи рыжие глазки
прыгают в складках жира…
Короткие рыжие пальцы
торопливо расстегивают кабуру:
«Хо-хо!.. О, майн готт!
Мне нравится смелая жида!..
Наказать его - лично я буду!..»
Человек не испуган.
Он тупо растерян.
С макушки до пят
усталостью залит.
Он знает,
что будет сейчас расстрелян.
А вот за что? - человек не знает.