Раздавленные кремлёвской стеной(президентский полк)(78)
Предыдущая часть
Реальность давила не только на Болдина. Под её тяжестью многие убогие солдаты, постоянно попадали в неприятные ситуации, с чем-то залетали. Мы же с Максом Филоновым ни разу не попались проверяющему со сном на посту, хотя щемали там регулярно, ни разу не потеряли какую-нибудь драгоценную ложку. Мы не носили хлеб на посты и не вытаскивали клапана из противогазов на марш-бросках. У нас просто не было косяков. Всё это объяснимо, понятно, но в те далёкие дни я особо не задумывался о бытии, порождающем сознание, просто злился и всё. Я винил собратьев в большинстве несчастий и неприятностей. Стоит заметить, во многом я был прав. Инертность, тупость, нежелание мыслить, действительно всегда и всем мешают жить. Есть простая жизненная закономерность: там, где десять человек тупят, одиннадцатый расхлёбывает.
Итак, нам приходилось брать деньги в долг. Брали чаще всего у брусков, под грабительские проценты. Деньги у них всегда были, но и возвращать рекомендовалось вовремя, чтобы не быть избитым и не попасть на ещё большее бабло. Однажды я занял деньги у одного бруска из другой роты, но не смог вовремя вернуть. Прекрасно осознавая всю хреновость ситуации, в тот день, когда надо было отдавать долг, я пошёл просить отсрочки. Честное признание в подобных случаях часто помогало. Звали моего кредитора Сергеем, он был высоким, молчаливым парнем, с хмурым лицом не обременённым признаками интеллекта.
- Здорово, Серёга! - поздоровался я, подходя к мрачному бруску.
- Здорово. Деньги принёс? - Серёжа был лаконичен.
- Блин, Серёг, тут такое дело - нет у меня сегодня денег. Я хочу попросить у тебя дня три отсрочки, - я решил, что честное признание облегчает наказание. Но я ошибался.
- Ясно. Ну, пошли тогда, - сказал Серёжа и, резко развернувшись на месте, быстро куда-то двинулся. Я пошёл за ним, хотя мне совсем не понравилось такое общение. Привёл он меня, куда бы вы думали? В туалет. В туалете суровый брусок взял стоявшую в шкафу деревянную швабру и обратился ко мне:
- Или ты мне сейчас отдаёшь деньги, или я сломаю эту швабру об твою башку, - Серёжа был прямолинеен.
- Серёга, блин, сломай мне швабру об башку, или табурет, но у меня нет сейчас денег, - ответом на эту реплику стал хлёсткий, размашистый удар ручкой швабры мне по темени. Искры посыпались из глаз, было очень больно.
- Нет денег?
- Нет, Серёга, сейчас нет, но я отдам дня через три, - ручка швабры снова опустилась мне на череп, описав в воздухе солидную дугу.
В кинофильмах часто встречаются презабавные сцены, когда киногероям бьют по черепу палкой, стулом, или чем-то ещё и те падают замертво. Режиссёры и сценаристы недооценивают прочность человеческого черепа, право слово. Хотя, иногда конечно и переоценивают. На моих глазах солдату об голову Вася Борщенёв разбил крепкий, тяжёлый армейский табурет. Табурет был сделан из двухсантиметровых досок и крепких брусьев, но раскололся всё же именно он, а не череп. Я и сам получал по балде таким табуретом сотни раз, да как получал. С душой, так что башка болела, в глазах темнело, но я не падал замертво. И никто не падал, все были прочными.
В тот раз ручка швабры переломилась пополам после третьего удара. На голове моей появилась приличная шишка, заметить которую можно было всё же лишь при ощупывании головы. Искусство правильного нанесения ударов по башке состояло в том, чтобы долбануть точно по макушке, плюс-минус несколько сантиметров. В таком случае, следов почти не оставалось.
- Ясно, Серёга. Я всё понял. Деньги отдам через пару дней. У меня нет сейчас ни копейки, - конечно, эти слова были не до конца правдивы, деньги имелись, но я не мог их все взять и отдать. Сердитый брусок потребовал дополнительные проценты, за издержки, но так и не получил их, я вернул только то, что должен был вернуть до избиения. Пришлось правда получить ещё разок по башке и потерять доверие сурового бруска. Ну и что же, в ротах Купавны хватало займодателей.
Через пару месяцев службы, благополучие почти закончилось. Мы с Максом, как и прежде, давали в долг под проценты, барыжили сигаретами, рулетами и сгущёнкой. Но запросы старья увеличивались и если кто-то со взвода косячил, то расплачивались все уверенные. Грань между завидовцами и кремлёвцами стёрлась, жить приходилось сообща. Теперь Борецкий, или Кимов, могли заплатить за косяк Савченкова, а мы с Филоновым частенько расплачивались за Болдина, или какого-нибудь другого кремлёвца. Чаще всего лезть в кошелёк приходилось именно по вине Носикова или Болдина. Последний тупил чаще других.
Когда финансовое положение ухудшилось до предела, меня выручила случайность. Однажды, мы с Максом заступили на сутки дневальными. Дежурным стал Красносельцев Серёга. Последний отличался относительно спокойным поведением, по армейским меркам. Как я уже писал, он требовал немного сигарет и вкусняшек, но особо пузырей не доставал. Дежурили мы спокойненько, делали всё как все: кормили роту в столовой, наводили порядок в располаге. После обеда, когда рота занималась строевой подготовкой, а полы были вымыты и порядок наведён, мы с Филоновым позволили себе немного расслабиться: пока один стоял на тумбочке, другой преспокойно отдыхал где-нибудь на табуреточке в углу. Про дежурного и говорить нечего: он просто валялся на шконке.
Идиллия продолжалась до тех пор, пока на этаж не пришёл командир роты. Он явно пребывал в дурном расположении духа, потому что сразу потребовал, чтобы дневальные не расслаблялись, а поправляли подушки во всех кубриках. Пришлось поправлять. Тут-то мне и улыбнулась удача: в подушке уверенного бруска Белдышева Лёхи, одного из командиров отделений первого взвода, я наткнулся на что-то твёрдое. Оказалось, что это был новенький сотовый телефон, самсунг, в красивой картонной коробке. Сей гаджет считался очень крутым, с камерой, плеером, радио и прочими ништяками. Стоила эта труба не меньше девяти тысяч. Надо ли уточнять, что мы с Максом не упустили возможности совершить новый мерзкий поступок. Подушка была вскрыта, телефон извлечён и перепрятан в надёжном месте. На нашу удачу, первый взвод, в полном составе, находился в карауле и кухонном наряде. Прошло много времени до того момента, когда Белдышев хватился пропажи. Этот безумный брусок был ужасен в гневе. Головы всех пузырей первого взвода трещали от ударов, мышцы взрывались от жесточайшей прокачки. Лёха потребовал себе ещё один телефон, дороже и моднее прежнего. Никому не пришло в голову обвинить в воровстве меня и Филонова, хотя версий отрабатывалось много.
Стыдился ли я совершённого поступка? Стыдился, как обычно, но успокаивал совесть привычными аргументами: "собратьям было предложено устроить восстание? Было. Они согласились? Нет, не согласились. Раз так, то и нечего их жалеть. Сами виноваты, слабаки. Я буду выживать, как могу. Если предоставилась возможность разжиться баблом за счёт всех этих немощных, я обязательно ей воспользуюсь". Такая классная морально-нравственная лазейка для несостоявшегося революционера.
Конечно, я разговаривал о восстании только со своим взводом. Вполне возможно также, что от описанной кражи пострадал какой-нибудь нормальный человек. Я понимаю это сейчас и понимал тогда. Понимал, но сомнениями почти не терзался. Филонов вообще плевать хотел на угрызения совести. Он не нуждался в псевдофилософском самоуспокоении.
Телефон я вскоре продал заезжим кремлёвцам, по цене чуть ниже рыночной. Вырученые деньги помогли нам с Максом вернуть большую часть долгов. Жить стало чуть полегче. К тому же, когда нам в очередной раз понадобились деньги, мы с Максом взяли в долг у того самого злобного бруска, телефон которого недавно продали. У Белдышева Лёхи. Как ни странно, я этому парню, примерно через месяц совместной службы, почему-то очень понравился. Не знаю даже, почему? Может Котов меня нахваливал? Как бы там ни было, злобный и дебилистый Белдышев, проникся ко мне симпатией и дал пару тысяч в долг всего под две с половиной, на целых две недели. Нельзя было не воспользоваться таким доброжелательным отношением.
За свою доброту, Белдышев просил, чтобы я его подшивал, гладил ему парадку и т.д. Эту работу я делал отменно. Причём Лёха именно просил, а не заставлял. Я был в другом взводе, заставлять меня ему было не положено, но он конечно же мог это сделать запросто, уж больно уверенным был. Само собой, я в свою очередь не мог отказать Лёхе, независимо от формы обращения ко мне...
Из-за постоянного подшивания и прочего обслуживания, я проводил с Белдышевым больше времени, чем хотелось бы. Этот парнишка поражал тупостью, узостью интересов и кругозора. Казалось, ещё немного и он начнёт всех уверять, что земля лежит на спинах трёх слонов, стоящих на огромной черепахе. Мне навсегда запомнился один диалог с Лёхой, происходивший во время глажки его парадной формы:
- Ну что, там, Санька, зае..ись получаются штаны? - Лёха перед этим долго рассказывал какую-то полную ерунду, которую я слушал с поддельным интересом, и решил прерваться, заинтересовавшись судьбой своего шмотья. Штаны получались зае..ись, о чём я и сообщил:
- Да, Лёха, стрелки я намылил, прогладил так, что обрезаться наверно можно, - эта реплика произвела на тупого бруска сильное впечатление. Он задумался, мечтательно глядя отрешённым взглядом куда-то сквозь стену. Подумав, Белдышев выдал перл:
- А вот интересно, можно ли правда так стрелки сделать, чтобы прям вот обрезаться? - после этой реплики, Лёха взял штаны в руки и начал усиленно водить пальцем по острой, намыленной и отглаженной стрелке брюк. Это не было шуткой, или приколом таким. Белдышев на самом деле проверял, можно ли обрезаться о штанину и на это нельзя было спокойно смотреть. Мозг грозил взорваться.
- Да не, не Лёха, вряд ли обрезаться-то можно, всё же это тряпка, - тупой брусок ещё долго сомневался, водил пальцем по штанине, пытаясь обрезаться. Надо ли говорить, что у него ничего интересного не вышло из этой затеи? Конечно же не надо, ведь любой из тех, кто умеет читать и читает, пусть даже не Льва Толстого, а скромного меня, не станет интересоваться, можно ли обрезать палец о штаны.
Очень злило то, что в армии к откровенным тупарям надо было проявлять уважение. Мой IQ, без ложной скромности, в два раза выше, чем у какого-нибудь старика, или бруска? Ну и что же, зато он крутой, свой в доску для таких как он, плюс живёт по понятиям, раньше рожал, всех ценил и уважал. Значит, этот биологический мусор тоже все должны уважать. И такая ерунда происходит не только в армии, но и везде. Нравственная, духовная слабость, помноженные на умственную неполноценность, злобу и агрессию, сегодня зовутся силой. "Этот стон у нас песней зовётся". Это и есть тупик эволюции. Вступительная часть симфонии ангелов апокалипсиса ...продолжение следует
Реальность давила не только на Болдина. Под её тяжестью многие убогие солдаты, постоянно попадали в неприятные ситуации, с чем-то залетали. Мы же с Максом Филоновым ни разу не попались проверяющему со сном на посту, хотя щемали там регулярно, ни разу не потеряли какую-нибудь драгоценную ложку. Мы не носили хлеб на посты и не вытаскивали клапана из противогазов на марш-бросках. У нас просто не было косяков. Всё это объяснимо, понятно, но в те далёкие дни я особо не задумывался о бытии, порождающем сознание, просто злился и всё. Я винил собратьев в большинстве несчастий и неприятностей. Стоит заметить, во многом я был прав. Инертность, тупость, нежелание мыслить, действительно всегда и всем мешают жить. Есть простая жизненная закономерность: там, где десять человек тупят, одиннадцатый расхлёбывает.
Итак, нам приходилось брать деньги в долг. Брали чаще всего у брусков, под грабительские проценты. Деньги у них всегда были, но и возвращать рекомендовалось вовремя, чтобы не быть избитым и не попасть на ещё большее бабло. Однажды я занял деньги у одного бруска из другой роты, но не смог вовремя вернуть. Прекрасно осознавая всю хреновость ситуации, в тот день, когда надо было отдавать долг, я пошёл просить отсрочки. Честное признание в подобных случаях часто помогало. Звали моего кредитора Сергеем, он был высоким, молчаливым парнем, с хмурым лицом не обременённым признаками интеллекта.
- Здорово, Серёга! - поздоровался я, подходя к мрачному бруску.
- Здорово. Деньги принёс? - Серёжа был лаконичен.
- Блин, Серёг, тут такое дело - нет у меня сегодня денег. Я хочу попросить у тебя дня три отсрочки, - я решил, что честное признание облегчает наказание. Но я ошибался.
- Ясно. Ну, пошли тогда, - сказал Серёжа и, резко развернувшись на месте, быстро куда-то двинулся. Я пошёл за ним, хотя мне совсем не понравилось такое общение. Привёл он меня, куда бы вы думали? В туалет. В туалете суровый брусок взял стоявшую в шкафу деревянную швабру и обратился ко мне:
- Или ты мне сейчас отдаёшь деньги, или я сломаю эту швабру об твою башку, - Серёжа был прямолинеен.
- Серёга, блин, сломай мне швабру об башку, или табурет, но у меня нет сейчас денег, - ответом на эту реплику стал хлёсткий, размашистый удар ручкой швабры мне по темени. Искры посыпались из глаз, было очень больно.
- Нет денег?
- Нет, Серёга, сейчас нет, но я отдам дня через три, - ручка швабры снова опустилась мне на череп, описав в воздухе солидную дугу.
В кинофильмах часто встречаются презабавные сцены, когда киногероям бьют по черепу палкой, стулом, или чем-то ещё и те падают замертво. Режиссёры и сценаристы недооценивают прочность человеческого черепа, право слово. Хотя, иногда конечно и переоценивают. На моих глазах солдату об голову Вася Борщенёв разбил крепкий, тяжёлый армейский табурет. Табурет был сделан из двухсантиметровых досок и крепких брусьев, но раскололся всё же именно он, а не череп. Я и сам получал по балде таким табуретом сотни раз, да как получал. С душой, так что башка болела, в глазах темнело, но я не падал замертво. И никто не падал, все были прочными.
В тот раз ручка швабры переломилась пополам после третьего удара. На голове моей появилась приличная шишка, заметить которую можно было всё же лишь при ощупывании головы. Искусство правильного нанесения ударов по башке состояло в том, чтобы долбануть точно по макушке, плюс-минус несколько сантиметров. В таком случае, следов почти не оставалось.
- Ясно, Серёга. Я всё понял. Деньги отдам через пару дней. У меня нет сейчас ни копейки, - конечно, эти слова были не до конца правдивы, деньги имелись, но я не мог их все взять и отдать. Сердитый брусок потребовал дополнительные проценты, за издержки, но так и не получил их, я вернул только то, что должен был вернуть до избиения. Пришлось правда получить ещё разок по башке и потерять доверие сурового бруска. Ну и что же, в ротах Купавны хватало займодателей.
Через пару месяцев службы, благополучие почти закончилось. Мы с Максом, как и прежде, давали в долг под проценты, барыжили сигаретами, рулетами и сгущёнкой. Но запросы старья увеличивались и если кто-то со взвода косячил, то расплачивались все уверенные. Грань между завидовцами и кремлёвцами стёрлась, жить приходилось сообща. Теперь Борецкий, или Кимов, могли заплатить за косяк Савченкова, а мы с Филоновым частенько расплачивались за Болдина, или какого-нибудь другого кремлёвца. Чаще всего лезть в кошелёк приходилось именно по вине Носикова или Болдина. Последний тупил чаще других.
Когда финансовое положение ухудшилось до предела, меня выручила случайность. Однажды, мы с Максом заступили на сутки дневальными. Дежурным стал Красносельцев Серёга. Последний отличался относительно спокойным поведением, по армейским меркам. Как я уже писал, он требовал немного сигарет и вкусняшек, но особо пузырей не доставал. Дежурили мы спокойненько, делали всё как все: кормили роту в столовой, наводили порядок в располаге. После обеда, когда рота занималась строевой подготовкой, а полы были вымыты и порядок наведён, мы с Филоновым позволили себе немного расслабиться: пока один стоял на тумбочке, другой преспокойно отдыхал где-нибудь на табуреточке в углу. Про дежурного и говорить нечего: он просто валялся на шконке.
Идиллия продолжалась до тех пор, пока на этаж не пришёл командир роты. Он явно пребывал в дурном расположении духа, потому что сразу потребовал, чтобы дневальные не расслаблялись, а поправляли подушки во всех кубриках. Пришлось поправлять. Тут-то мне и улыбнулась удача: в подушке уверенного бруска Белдышева Лёхи, одного из командиров отделений первого взвода, я наткнулся на что-то твёрдое. Оказалось, что это был новенький сотовый телефон, самсунг, в красивой картонной коробке. Сей гаджет считался очень крутым, с камерой, плеером, радио и прочими ништяками. Стоила эта труба не меньше девяти тысяч. Надо ли уточнять, что мы с Максом не упустили возможности совершить новый мерзкий поступок. Подушка была вскрыта, телефон извлечён и перепрятан в надёжном месте. На нашу удачу, первый взвод, в полном составе, находился в карауле и кухонном наряде. Прошло много времени до того момента, когда Белдышев хватился пропажи. Этот безумный брусок был ужасен в гневе. Головы всех пузырей первого взвода трещали от ударов, мышцы взрывались от жесточайшей прокачки. Лёха потребовал себе ещё один телефон, дороже и моднее прежнего. Никому не пришло в голову обвинить в воровстве меня и Филонова, хотя версий отрабатывалось много.
Стыдился ли я совершённого поступка? Стыдился, как обычно, но успокаивал совесть привычными аргументами: "собратьям было предложено устроить восстание? Было. Они согласились? Нет, не согласились. Раз так, то и нечего их жалеть. Сами виноваты, слабаки. Я буду выживать, как могу. Если предоставилась возможность разжиться баблом за счёт всех этих немощных, я обязательно ей воспользуюсь". Такая классная морально-нравственная лазейка для несостоявшегося революционера.
Конечно, я разговаривал о восстании только со своим взводом. Вполне возможно также, что от описанной кражи пострадал какой-нибудь нормальный человек. Я понимаю это сейчас и понимал тогда. Понимал, но сомнениями почти не терзался. Филонов вообще плевать хотел на угрызения совести. Он не нуждался в псевдофилософском самоуспокоении.
Телефон я вскоре продал заезжим кремлёвцам, по цене чуть ниже рыночной. Вырученые деньги помогли нам с Максом вернуть большую часть долгов. Жить стало чуть полегче. К тому же, когда нам в очередной раз понадобились деньги, мы с Максом взяли в долг у того самого злобного бруска, телефон которого недавно продали. У Белдышева Лёхи. Как ни странно, я этому парню, примерно через месяц совместной службы, почему-то очень понравился. Не знаю даже, почему? Может Котов меня нахваливал? Как бы там ни было, злобный и дебилистый Белдышев, проникся ко мне симпатией и дал пару тысяч в долг всего под две с половиной, на целых две недели. Нельзя было не воспользоваться таким доброжелательным отношением.
За свою доброту, Белдышев просил, чтобы я его подшивал, гладил ему парадку и т.д. Эту работу я делал отменно. Причём Лёха именно просил, а не заставлял. Я был в другом взводе, заставлять меня ему было не положено, но он конечно же мог это сделать запросто, уж больно уверенным был. Само собой, я в свою очередь не мог отказать Лёхе, независимо от формы обращения ко мне...
Из-за постоянного подшивания и прочего обслуживания, я проводил с Белдышевым больше времени, чем хотелось бы. Этот парнишка поражал тупостью, узостью интересов и кругозора. Казалось, ещё немного и он начнёт всех уверять, что земля лежит на спинах трёх слонов, стоящих на огромной черепахе. Мне навсегда запомнился один диалог с Лёхой, происходивший во время глажки его парадной формы:
- Ну что, там, Санька, зае..ись получаются штаны? - Лёха перед этим долго рассказывал какую-то полную ерунду, которую я слушал с поддельным интересом, и решил прерваться, заинтересовавшись судьбой своего шмотья. Штаны получались зае..ись, о чём я и сообщил:
- Да, Лёха, стрелки я намылил, прогладил так, что обрезаться наверно можно, - эта реплика произвела на тупого бруска сильное впечатление. Он задумался, мечтательно глядя отрешённым взглядом куда-то сквозь стену. Подумав, Белдышев выдал перл:
- А вот интересно, можно ли правда так стрелки сделать, чтобы прям вот обрезаться? - после этой реплики, Лёха взял штаны в руки и начал усиленно водить пальцем по острой, намыленной и отглаженной стрелке брюк. Это не было шуткой, или приколом таким. Белдышев на самом деле проверял, можно ли обрезаться о штанину и на это нельзя было спокойно смотреть. Мозг грозил взорваться.
- Да не, не Лёха, вряд ли обрезаться-то можно, всё же это тряпка, - тупой брусок ещё долго сомневался, водил пальцем по штанине, пытаясь обрезаться. Надо ли говорить, что у него ничего интересного не вышло из этой затеи? Конечно же не надо, ведь любой из тех, кто умеет читать и читает, пусть даже не Льва Толстого, а скромного меня, не станет интересоваться, можно ли обрезать палец о штаны.
Очень злило то, что в армии к откровенным тупарям надо было проявлять уважение. Мой IQ, без ложной скромности, в два раза выше, чем у какого-нибудь старика, или бруска? Ну и что же, зато он крутой, свой в доску для таких как он, плюс живёт по понятиям, раньше рожал, всех ценил и уважал. Значит, этот биологический мусор тоже все должны уважать. И такая ерунда происходит не только в армии, но и везде. Нравственная, духовная слабость, помноженные на умственную неполноценность, злобу и агрессию, сегодня зовутся силой. "Этот стон у нас песней зовётся". Это и есть тупик эволюции. Вступительная часть симфонии ангелов апокалипсиса ...продолжение следует