Счастливчик LuckyEd. Первая война на родине.
Дамы и господа!
Ребёнку не дано помнить первые шаги, слова, впечатления, а человек, поменявший страну обитания, вспоминает многое.
Первые слова на новом языке, странные звуки чужой речи, шаги по обретённой земле, соседей, не похожих на тех, из прошлой жизни.
В Израиле на полочку впечатлений добавляется ещё одно.
Неизбежное, обязательное, незабываемое, шокирующее и, как ни странно, привычное.
Первая война на родине - фундаментальное звено в цепочке воспоминаний. О многом писал ранее, но ничего не устарело.
В Стране мы живём в обрамлении войн. До, во время, и опять до. После не бывает. Тишина за окнами наших уютных домов условна. В любой момент её может сменить взрыв.
ОПЯТЬ РАКЕТА РВАНУЛА НЕПОДАЛЁКУ!
В абсурдистской пьесе Виктора Славкина "Плохая квартира" молодая советская семья, не имеющая ни жилья, ни шансов на него, внезапно получает заманчивое предложение. Первое и, скорее всего, единственное. Есть прекрасная жилплощадь. Лишь одно маленькое "но". Квартира расположена в тире. Как раз между стрелками и мишенями. Молодые от безысходности соглашаются. Так и живут, отдыхают, пьют кофе, принимают гостей. Просто нужно вовремя пригибаться во время стрельбы.
Думали ли мы когда-либо, что будем жить в настоящей пьесе абсурда, достойной пера величайших мастеров жанра.
Жить в войне, в перевёрнутом мире страшно, зато после есть, что вспомнить и над чем посмеяться.
Первая война на родине. 1991-й год. Персидский залив. Ещё живой и весьма кровожадный Саддам Хусейн, очередной Карабас-Барабас арабского мира, пуляет в нас скадами советского происхождения.
Жили мы в то время в Петах-Тикве и, провожая мысленным взором пролетающие над головами ракеты, хором цитировали стишок Миши Векслера "Аншлаг":
"На ракеты
С Родины
Все билеты
Проданы."
В каждой ракете предполагался ядовитый смертоносный газ.
Свеженькими репатриантами мы гордо разгуливали пешком с противогазами наперевес (экономили на автобусном билете). Даже на концерты так ходили. Но выглядели неплохо. Семилетний Арик в специальном детском противогазике. Ширли не родилась. А баба Аня ещё жива.
Для защиты от возможного химического оружия нужно было быстро войти в комнату, закрыть дверь, заклеить все щели вокруг неё клейкой лентой, а снизу положить влажную тряпку. Окна задраить прозрачной плёнкой. Надеть противогазы и долго ждать отбоя тревоги по радио. Баба Аня отвечала за тряпку. Я - за понимание указаний на иврите, передававшихся по радио, и оповещение наших друзей, только приехавших в Израиль, а Маринка - за Арика и бабушек.
Во время одной из первых атак все заняли исходную позицию и терпеливо начали ждать отбоя.
Вдруг Маринка выдыхает сквозь противогаз: "По-моему началось!"
"Что началось?"
"Я чувствую странный запах."
Стало ясно, что последний час близок. Но ужасная смерть не спешила. Плохо было всем, кроме бабушки. Когда кошмар окончился без мучительных конвульсий, всё прояснилось. Баба Аня выудила у соседки бесценную информацию. Для идеальной защиты от газов, тряпку она пропитала не водой, а хлоркой.
Через неделю войны прозрачная плёнка и клейкая лента превратились в редкий для Израиля дефицит.
Наши американские друзья волновались не меньше, а иногда и больше нас, наблюдая за Страной через "окна" своих телевизоров.
- Чем помочь?
- Как помочь?
- Приезжайте пожить у нас.
- Что прислать?
Мы отнекивались, но Фимка сам знал, что делать. Услышав в новостях о наших "проблемах", он выслал посылку.
Война кончилась. Прошёл месяц. Мы получаем почтовое извещение. С трудом доволокли до дому тяжеленный ящик, открыли и ... ахнули. Неисчислимое количество упаковок скотча и два огромных рулона очень плотной плёнки чёрного цвета. По американски, с размахом.
Более четверти века прошло. Клейкая лента не кончается, а чёрной плёнкой можно оснастить небольшую пиратскую флотилию. Мы использем её в мирных целях для уборок и ремонтов. До сих пор половина гигатского рулона пылится на чердаке.
У любимой одесской подружки - день рождения. Поздравляем по телефону. Внезапно (а она всегда внезапно) - сирена.
"Ленка, прости. Нас бомбят!" И убегаем заклеиваться.
Часа через два перезванием и получаем ненормативную лексику по полной программе.
Испортили праздник...
Смотрим по телевизору гениальный фильм Этторе Скола "Бал". Вдруг - сигнал воздушной тревоги. Вскакиваем в предстартовом напряжении. А на экране бегущей строкой успокоение:
"Сирена звучит в фильме. Не беспокойтесь. Сирена звучит в фильме. Не беспокойтесь... "
Картинки других войн. Иран, Сирия, Газа. Все они скованы единой цепью воспоминаний.
Мы уже живём в Ган Явне в двухэтажном коттедже, на первом этаже - хЕдер битахОн (особое помещение с мощными железобетонными стенами и металлической ставней, предназначенное защитить нас от взрывов). Туда мы и мчимся во время атаки. Моя мама, живущая в "бункере", встречает нас на пороге и радостно улыбается. Ещё бы. Лишний раз увидеть детей, а , если повезёт, и внуков.
В семье это называется "Сходить в гости к маме".
Забежав в комнату, садимся на диван в ожидании взрыва. Одного или нескольких. Мама оживлённо с нами беседует, заглушая всех и вся.
"Тихо", говорю я. "Хочу услышать БУМ!"
"БУМ", громко произносит мама.
Сигналы воздушной тревоги докатились до Гедеры, что довольно далеко от Газы. Там, в больнице Арцфельд, госпитализирована Маринкина мама, светлая ей память. В палате помимо неё ещё пять женщин в возрасте 80 плюс. Причём плюс у многих довольно большой, и самостоятельно ходить они не могут.
Ночь. Больница. Палата. Сирена. Пять неподвижных пациенток недетского возраста. Меньше минуты до возможного взрыва. В палату вбегает медсестра, опытным взглядом оценивает старушек и произносит сакраментальнную фразу: "Девочки, бегом на выход, в убежище" .
И мгновенно исчезает.
А концовка такова. Звонит тёща, всё это рассказывает. Мы в ужасе, а она с гордостью: "Давненько меня никто девочкой не называл!"
У войны свои традиции.
В Венеции хранят венецианские маски для знаменитого карнавала. В Африканских племенах - африканские для всяческих шаманств. А в Израильских домах бережно припрятаны выданные противогазы на случай химической атаки кого-либо из "добродушных" наших соседей. Дети рождаются, вырастают, взрослеют. Мы потихоньку стареем. Противогазы обмениватся службой тыла на более подходящие для возраста и состояния здоровья.
Они всегда под рукой.
Вернёмся к первой войне на родине. Она особенная, как первый поцелуй и первая любовь.
1991-ый. Петах-Тиква. Пронзительная ночная тишина. Спальня. На тумбочке - радио, настроенное на "тихую" волну. Ожидание химической атаки. До сирены прозвучат тихие щелчки и вкрадчивый потусторонний голос несколько раз строго произнесёт: "Нахаш цефа. Нахаш цефа", что в переводе означает "Змея гадюка" - официально-поэтическое сообщение о приближающемся скаде. И сразу после этого - вой!
Не спится. Тихо, чтобы не разбудить Маринку, встаю, включаю свет в душевой и беру в руки книжку. Фазиль Искандер. "Стоянка человека". Поглаживаю шершавую обложку. Виктор Максимович, мечтавший летать. Несмотря ни на что. Вопреки всему. Один против тупой монолитной системы.
Ощущение одиночества во вселенной охватывает меня. Семья, книги, друзья, беседы, искусство, театры, музыка, улыбки. Всё спит. Один против дикой злобы, подлого желания убить, уничтожить побольнее, помучительней, поизощрённей. Физически ощущаю огромность пространства, ненавидящий взгляд далёкого убийцы, тоже не спящего по другую сторону мира, бесконечную россыпь звёзд, безразлично взирающую на нас с небес, мчащуюся со змеиным свистом в чёрной пустоте ракету, несущую смерть.
Раздаются тихие щелчки...
Там, где ступает наша нога, расположена "Стоянка человека", крохотная и уязвимая.
Другой нет и не будет.
Никто, кроме нас с вами и наших детей её не защитит, дамы и господа.