и поцелуи его горьки, как дым
Оригинал взят у marta_ketro в и поцелуи его горьки, как дым
Всех лирических героинь я для простоты называю Оленьками.
«Добра ли вы честь?»
- Ты не устал? Скоро придём, - Оленька забежала вперёд и заглянула ему в глаза, как маленькая собачка.
Она всегда любила мужчин, с которыми можно почувствовать себя маленькой - но всё-таки хотелось бы казаться девочкой, а не щенком. Но с этим почему-то не получалось сохранить достоинство. Казалось бы: она старше, успешней, умней и, пожалуй, талантливей. А в нём был покой, покой и благородство, тёмная царская кровь текла в его венах, а лицо годилось для монет. Звался Роджер - разумеется, кличка. В честь весёлого флага, не потому, что отличался жизнерадостностью или чем-нибудь напоминал пирата (ну там алой повязкой или деревянной ногой), а исключительно из-за худого рельефного лица, которое иной раз походило на череп - смотря какой свет, конечно. Оля точно знала, что освещение может многое сделать с человеком, но этого как не высвечивай - красив. Чаще всего она называла его «ах, Роджер».
Ах, Роджер, какой же ты красивый, ах, Роджер, как я тебе рада, ах, Роджер, ааах, иногда это звучало чуть насмешливо, как дворовая песенка про пиратов и креолок, но чаще в её голосе было столько нежности, что пошлость имени исчезала, и оставался только долгий сладкий выдох.
Они подошли к арке, в которой пряталась дверь, ведущая в клуб. Оленька отдала ему здоровенный букет, предназначенный для подарка, и поправила волосы, растрепавшиеся от быстрой ходьбы (чтобы за ним, длинноногим, угнаться, она всю дорогу прибавляла шагу и временами непроизвольно пускалась вприпрыжку, подворачивая каблуки). Роджер хотел было открыть дверь, но Оленька остановила его.
- Подожди. Подожди, - повернулась, посмотрела в лицо, очень внимательно. Обежала взглядом безупречный силуэт, снова взглянула в глаза, - ах, Роджер…
-… «какой же ты красивый», да, я знаю. Пойдём уже, - в голосе прозвучало некоторое раздражение.
Он не любил напоминаний о своей красоте, хотя бы потому, что это косвенным образом сводило все его достоинства к внешности. У него было полно талантов, но люди при знакомстве запоминали его не в качестве художника или дизайнера, а исключительно как «того красавчика». Несмотря на то, что с Олей познакомились на профессиональной вечеринке, его представили таким тоном, будто он стриптизёр или что-то в этом духе.
- А вот Роджер, он тебе понравится…
Да, понравился.
Они были симпатичны друг другу и, к тому же, их связывали общие интересы. Оля тоже занималась интерьерами, но заметно успешней - такой маленькой и хлопотливой женщине почему-то с лёгкостью доверяли и просторные загородные дома, и стильные квартиры, иногда клубы. Время от времени она передавала ему работу, оформление витрин в небольших магазинах, например. Но чаще клиенты настаивали, чтобы именно Оля занималась их заказами, и порой это выглядело просто оскорбительно: они будто смотрели сквозь Роджера и договаривались исключительно с ней. Иногда казалось, что люди сговорились сделать из него альфонса. Знай своё место, красавчик, мамочка всё уладит.
В конце концов, их отношения не то чтобы испортились, но остыли. При очередном Олином успехе он бодро говорил «молодец! а я опять в заднице», а она столь же бодро отвечала «ничего, тебе повезёт!», и фальши в этом становилось всё больше и больше.
И вот сейчас они наконец-то отворили неприметную дверь клуба, в который его одного вряд ли пустили бы, и вошли.
Из солнца и пыли они переместились в тёмный душистый воздух. Пряные запахи, пятна цветного света, которые только сгущали тени в углах, подушки, цветы и шелк. Роджер с отвращением подумал, что самые дорогие заведения старательно копируют атмосферу борделей. Но это было, конечно же, несправедливо. Хозяин вложил настоящие деньги и получил именно тот стиль, в котором его душа нуждалась. Оля, будто угадав мысли, обернулась и сказала:
- Опиум, понимаешь? Опиум, а не кокаин.
Речь шла, конечно же, о цепочке ассоциаций, а не о реальных наркотиках, но Роджер почувствовал, как стены чуть дрогнули, а сознание спуталось и поплыло. Может быть, всё дело в музыке - длинные деревянные дудки постанывали, барабаны то звенели, то рассыпались сухим горохом, и какие-то трёхструнные инструменты изредка добавляли мучительную нелогичную ноту. Музыка была ненавязчивой и почему-то сплеталась с запахами, поднимаясь к потолку отчётливыми струями. Роджер тряхнул головой, сунул букет подмышку и взял из Олиных рук красное вино, отпил приличный глоток и вернул бокал.
- Пойдём, познакомишься с Анной.
Пока отыскивали именинницу, Оля рассказывала:
- Она одеждой занимается, успешная тётка. Смотри, какой день рождения себе закатила. Стааарая моя подруга.
- И сколько ей лет примерно?
- Да ты с ума сошёл, её не вздумай спросить. Взрослая уже, постарше меня. Наверное, сорок или около.
Все они были взрослые в масштабе его двадцати девяти, но Роджера это не беспокоило. Какая разница, сколько человеку лет, если он интересный? Оле за тридцать, но с ней весело. Ну, было весело. Роджер почти не замечал изменений, но переспав недавно с хорошенькой двадцатилетней девчонкой, вдруг понял, как ему не хватало этой юной тонкорукости, легковерия и восхищённых глаз. Оля тоже иногда так смотрела, но в её взгляде было многовато оценивающего, будто на редкость хорошее мясо перед ней, какое уж тут уважение. Поначалу это заводило, а теперь всё чаще хочется ясноглазой покорности и чистоты.
А Оленька кружила между гостями, то ли искала, то ли путала следы, вдыхала звуки, слушала запахи, ведя за руку свою длинноногую ускользающую нежность, которую придётся завлечь сейчас в самые дебри и там оставить. Потому что не по силам оказалось кормить это счастье кусками собственного сердца - именно так она думала и чувствовала, слишком красивыми, глупыми словами, которые стучали в ней, просились на уста, но некоторые вещи нельзя произносить.
Вот и кончилась тропинка, вот Анна стоит. Красивая.
- Поздравляю дорогая, это тебе, - Оля посмотрела на Роджера, и он протянул рыжей высокой женщине цветы, которые порядком надоели ему за последние пятнадцать минут.
- Это? - двусмысленно и ласково улыбнулась она.
- Это Роджер, он тебе понравится. Дизайнер, - поспешно прибавила Оленька, поймав его злой взгляд.
- Рада познакомиться, меня зовут Анна. Хотите перекусить? Там ещё что-то осталось…
Он кивнул и послушно отступил к столу с причудливой нарядной едой. Оля было устремилась следом, чтобы взять большую тарелку и наполнить её тартинками, рулетами, крошечной сладкой выпечкой и бисквитными корзинками с клубникой - для него. Но вовремя удержалась.
Женщины взглянули друг на друга и почти хором сказали «отлично выглядишь!» Рассмеялись.
- Как ты?
- Ты как?
Опять засмеялись и слега обнялись.
- Ладно, расскажи про него. Идиотское имя.
Оленька ощутила её острые коричные духи.
- Говорю же, дизигнер. Двадцать девять. И поцелуи его горьки, как дым. Работы мало, женщин много. Очень много, Аннушка, и слишком юных, чтобы сердце моё не болело.
- И вы с ним…
- Ну было дело. Как будто солнечные драконы раскрывают крылья, когда он склоняется надо мной.
- А теперь?
- Считай его подарком. Княжеским. «Добра ли вы честь?»
- Чего-то здесь нечисто. Я тебя знаю, просто так из рук не выпустишь. Порченый какой, не иначе, жеребец троянский?
- Аааннушкаа… за кого ты меня принимаешь? Дерьма не держим. Но у меня осенью куча выставок - Дортмунд, Мадрид, заказов несколько. До зимы некогда вздохнуть, а с мальчиками возиться надо. Проще отдать в хорошие руки. Десять лет прошло, а я помню, а ты? Помнишь Игоря - простое имя, незаметное лицо, а я отчего-то любила. Тогда ты сама забрала, без спроса. Теперь твоя очередь носить мою боль, баюкать по ночам, прикладывать к груди.
- Маленькая ты сучка, - Анна сказала так нежно, что обидеться было невозможно.
- Вот и заботься о ближних! - Оленька помолчала, чтобы следующие слова прозвучали весомо, - Аннушка, я бы очень хотела для тебя счастья. Такого же счастья, как у меня, Аннушка. Я всякий раз плачу, когда он уходит. Потом возвращается, и я смываю чужие запахи с его волос. Дарю ему шелковые платки, - он не понимает их цены, - завязываю ими его глаза во время любви, а в следующий раз замечаю на них чью-то помаду. - Спасибо, Олюш, - Анна снова обняла её, теперь почти совсем искренне.
Они посмотрели на него, как две взрослые кошки:
- Правда, хорош? Вот сейчас я вижу, как он нагибается над этой дурацкой тарелкой и сердце моё разрывается. Я хотела бы скормить ему свою жизнь. Чтобы он бродил по моему дому, невозможно красивый, босой. Уходил, когда захочет, - лишь бы только возвращался. Ни о чём не спрашивать, только смотреть. Но однажды он не вернётся.
- Очень. Я оценила, хотя мне сейчас тоже не до мужиков, - но глаза её стали сладкими, как инжир.
Оленька покивала и отошла, побрела по тропинке, и птицы за её спиной клевали крошки, по которым можно было бы вернуться назад. Звуки плели душистые сети, запахи шептались и жаловались, но она уходила. И только у самой двери её на мгновение задержали.
- С кем это наша новорожденная флиртует? - спросила какая-то женщина в скользком золотистом платье. Оленька обернулась.
Они стояли очень близко, лицом к лицу, её губы были около его шеи, она что-то шептала, прикрыв глаза, а он слушал, изредка отпивая из бокала.
- Это Роджер, ему двадцать девять и поцелуи его горьки, как дым.
А потом она ушла.
Всех лирических героинь я для простоты называю Оленьками.
«Добра ли вы честь?»
- Ты не устал? Скоро придём, - Оленька забежала вперёд и заглянула ему в глаза, как маленькая собачка.
Она всегда любила мужчин, с которыми можно почувствовать себя маленькой - но всё-таки хотелось бы казаться девочкой, а не щенком. Но с этим почему-то не получалось сохранить достоинство. Казалось бы: она старше, успешней, умней и, пожалуй, талантливей. А в нём был покой, покой и благородство, тёмная царская кровь текла в его венах, а лицо годилось для монет. Звался Роджер - разумеется, кличка. В честь весёлого флага, не потому, что отличался жизнерадостностью или чем-нибудь напоминал пирата (ну там алой повязкой или деревянной ногой), а исключительно из-за худого рельефного лица, которое иной раз походило на череп - смотря какой свет, конечно. Оля точно знала, что освещение может многое сделать с человеком, но этого как не высвечивай - красив. Чаще всего она называла его «ах, Роджер».
Ах, Роджер, какой же ты красивый, ах, Роджер, как я тебе рада, ах, Роджер, ааах, иногда это звучало чуть насмешливо, как дворовая песенка про пиратов и креолок, но чаще в её голосе было столько нежности, что пошлость имени исчезала, и оставался только долгий сладкий выдох.
Они подошли к арке, в которой пряталась дверь, ведущая в клуб. Оленька отдала ему здоровенный букет, предназначенный для подарка, и поправила волосы, растрепавшиеся от быстрой ходьбы (чтобы за ним, длинноногим, угнаться, она всю дорогу прибавляла шагу и временами непроизвольно пускалась вприпрыжку, подворачивая каблуки). Роджер хотел было открыть дверь, но Оленька остановила его.
- Подожди. Подожди, - повернулась, посмотрела в лицо, очень внимательно. Обежала взглядом безупречный силуэт, снова взглянула в глаза, - ах, Роджер…
-… «какой же ты красивый», да, я знаю. Пойдём уже, - в голосе прозвучало некоторое раздражение.
Он не любил напоминаний о своей красоте, хотя бы потому, что это косвенным образом сводило все его достоинства к внешности. У него было полно талантов, но люди при знакомстве запоминали его не в качестве художника или дизайнера, а исключительно как «того красавчика». Несмотря на то, что с Олей познакомились на профессиональной вечеринке, его представили таким тоном, будто он стриптизёр или что-то в этом духе.
- А вот Роджер, он тебе понравится…
Да, понравился.
Они были симпатичны друг другу и, к тому же, их связывали общие интересы. Оля тоже занималась интерьерами, но заметно успешней - такой маленькой и хлопотливой женщине почему-то с лёгкостью доверяли и просторные загородные дома, и стильные квартиры, иногда клубы. Время от времени она передавала ему работу, оформление витрин в небольших магазинах, например. Но чаще клиенты настаивали, чтобы именно Оля занималась их заказами, и порой это выглядело просто оскорбительно: они будто смотрели сквозь Роджера и договаривались исключительно с ней. Иногда казалось, что люди сговорились сделать из него альфонса. Знай своё место, красавчик, мамочка всё уладит.
В конце концов, их отношения не то чтобы испортились, но остыли. При очередном Олином успехе он бодро говорил «молодец! а я опять в заднице», а она столь же бодро отвечала «ничего, тебе повезёт!», и фальши в этом становилось всё больше и больше.
И вот сейчас они наконец-то отворили неприметную дверь клуба, в который его одного вряд ли пустили бы, и вошли.
Из солнца и пыли они переместились в тёмный душистый воздух. Пряные запахи, пятна цветного света, которые только сгущали тени в углах, подушки, цветы и шелк. Роджер с отвращением подумал, что самые дорогие заведения старательно копируют атмосферу борделей. Но это было, конечно же, несправедливо. Хозяин вложил настоящие деньги и получил именно тот стиль, в котором его душа нуждалась. Оля, будто угадав мысли, обернулась и сказала:
- Опиум, понимаешь? Опиум, а не кокаин.
Речь шла, конечно же, о цепочке ассоциаций, а не о реальных наркотиках, но Роджер почувствовал, как стены чуть дрогнули, а сознание спуталось и поплыло. Может быть, всё дело в музыке - длинные деревянные дудки постанывали, барабаны то звенели, то рассыпались сухим горохом, и какие-то трёхструнные инструменты изредка добавляли мучительную нелогичную ноту. Музыка была ненавязчивой и почему-то сплеталась с запахами, поднимаясь к потолку отчётливыми струями. Роджер тряхнул головой, сунул букет подмышку и взял из Олиных рук красное вино, отпил приличный глоток и вернул бокал.
- Пойдём, познакомишься с Анной.
Пока отыскивали именинницу, Оля рассказывала:
- Она одеждой занимается, успешная тётка. Смотри, какой день рождения себе закатила. Стааарая моя подруга.
- И сколько ей лет примерно?
- Да ты с ума сошёл, её не вздумай спросить. Взрослая уже, постарше меня. Наверное, сорок или около.
Все они были взрослые в масштабе его двадцати девяти, но Роджера это не беспокоило. Какая разница, сколько человеку лет, если он интересный? Оле за тридцать, но с ней весело. Ну, было весело. Роджер почти не замечал изменений, но переспав недавно с хорошенькой двадцатилетней девчонкой, вдруг понял, как ему не хватало этой юной тонкорукости, легковерия и восхищённых глаз. Оля тоже иногда так смотрела, но в её взгляде было многовато оценивающего, будто на редкость хорошее мясо перед ней, какое уж тут уважение. Поначалу это заводило, а теперь всё чаще хочется ясноглазой покорности и чистоты.
А Оленька кружила между гостями, то ли искала, то ли путала следы, вдыхала звуки, слушала запахи, ведя за руку свою длинноногую ускользающую нежность, которую придётся завлечь сейчас в самые дебри и там оставить. Потому что не по силам оказалось кормить это счастье кусками собственного сердца - именно так она думала и чувствовала, слишком красивыми, глупыми словами, которые стучали в ней, просились на уста, но некоторые вещи нельзя произносить.
Вот и кончилась тропинка, вот Анна стоит. Красивая.
- Поздравляю дорогая, это тебе, - Оля посмотрела на Роджера, и он протянул рыжей высокой женщине цветы, которые порядком надоели ему за последние пятнадцать минут.
- Это? - двусмысленно и ласково улыбнулась она.
- Это Роджер, он тебе понравится. Дизайнер, - поспешно прибавила Оленька, поймав его злой взгляд.
- Рада познакомиться, меня зовут Анна. Хотите перекусить? Там ещё что-то осталось…
Он кивнул и послушно отступил к столу с причудливой нарядной едой. Оля было устремилась следом, чтобы взять большую тарелку и наполнить её тартинками, рулетами, крошечной сладкой выпечкой и бисквитными корзинками с клубникой - для него. Но вовремя удержалась.
Женщины взглянули друг на друга и почти хором сказали «отлично выглядишь!» Рассмеялись.
- Как ты?
- Ты как?
Опять засмеялись и слега обнялись.
- Ладно, расскажи про него. Идиотское имя.
Оленька ощутила её острые коричные духи.
- Говорю же, дизигнер. Двадцать девять. И поцелуи его горьки, как дым. Работы мало, женщин много. Очень много, Аннушка, и слишком юных, чтобы сердце моё не болело.
- И вы с ним…
- Ну было дело. Как будто солнечные драконы раскрывают крылья, когда он склоняется надо мной.
- А теперь?
- Считай его подарком. Княжеским. «Добра ли вы честь?»
- Чего-то здесь нечисто. Я тебя знаю, просто так из рук не выпустишь. Порченый какой, не иначе, жеребец троянский?
- Аааннушкаа… за кого ты меня принимаешь? Дерьма не держим. Но у меня осенью куча выставок - Дортмунд, Мадрид, заказов несколько. До зимы некогда вздохнуть, а с мальчиками возиться надо. Проще отдать в хорошие руки. Десять лет прошло, а я помню, а ты? Помнишь Игоря - простое имя, незаметное лицо, а я отчего-то любила. Тогда ты сама забрала, без спроса. Теперь твоя очередь носить мою боль, баюкать по ночам, прикладывать к груди.
- Маленькая ты сучка, - Анна сказала так нежно, что обидеться было невозможно.
- Вот и заботься о ближних! - Оленька помолчала, чтобы следующие слова прозвучали весомо, - Аннушка, я бы очень хотела для тебя счастья. Такого же счастья, как у меня, Аннушка. Я всякий раз плачу, когда он уходит. Потом возвращается, и я смываю чужие запахи с его волос. Дарю ему шелковые платки, - он не понимает их цены, - завязываю ими его глаза во время любви, а в следующий раз замечаю на них чью-то помаду. - Спасибо, Олюш, - Анна снова обняла её, теперь почти совсем искренне.
Они посмотрели на него, как две взрослые кошки:
- Правда, хорош? Вот сейчас я вижу, как он нагибается над этой дурацкой тарелкой и сердце моё разрывается. Я хотела бы скормить ему свою жизнь. Чтобы он бродил по моему дому, невозможно красивый, босой. Уходил, когда захочет, - лишь бы только возвращался. Ни о чём не спрашивать, только смотреть. Но однажды он не вернётся.
- Очень. Я оценила, хотя мне сейчас тоже не до мужиков, - но глаза её стали сладкими, как инжир.
Оленька покивала и отошла, побрела по тропинке, и птицы за её спиной клевали крошки, по которым можно было бы вернуться назад. Звуки плели душистые сети, запахи шептались и жаловались, но она уходила. И только у самой двери её на мгновение задержали.
- С кем это наша новорожденная флиртует? - спросила какая-то женщина в скользком золотистом платье. Оленька обернулась.
Они стояли очень близко, лицом к лицу, её губы были около его шеи, она что-то шептала, прикрыв глаза, а он слушал, изредка отпивая из бокала.
- Это Роджер, ему двадцать девять и поцелуи его горьки, как дым.
А потом она ушла.