Дирк Богард Грейт Медоу. Воплощение
2 комментария
1. Этот материал не имеет прямого отношения к Лукино Висконти - это биографическая проза Дирка Богарда, помещенная сюда потому что... во-первых, это просто очень хорошо написано, а во-вторых, Богард - один из интересов сообщества.
2. Материал взят с сайта http://www.kinoart.ru - Вива этому великолепному журналу за их публикации. (Жаль, мемуары Карне тут не в тему :)) Они обещают продолжение - будем ждать.
Книга посвящается ЛАЛЛИ и памяти моих родителей
Это воспоминание-воплощение о самых радостных днях моего детства: 1930-1934 годы. Мир вокруг меня постепенно распадался на части, но я был ангельски безмятежен, не ведая об этом. Увы, я был не единственным страусом.
Я изменил некоторые имена и совместил многие качества разных людей, так что ни один человек не существовал таким, как он описан: все они часть воплощения. То есть кроме моей семьи и семьи Лалли. Диалоги, конечно, восстановлены по памяти и, насколько возможно, приближены к оригиналу.
События немного переставлены хронологически, чтобы на этих страницах можно было уместить все четыре года. Но так было шестьдесят лет назад. Для тех, кто забыл, или никогда не знал, привожу в помощь скромный список.
З.С.Д. «Занимайся своим делом».
Семья Воздержится. За столом с гостями.
О.М. «Оффичина Мекканика» - прекрасная итальянская спортивная машина.
Адольф Гитлер. Начал создавать серьезные неудобства и сеять страх в 1930 году. В 1934-м ошеломляющим большинством голосов в 90 процентов был избран президентом Германии. В 1933-м первый ручеек евреев, бегущих от расправы, просочился в Англию.
Р101. Самый крупный (британский) самолет в мире. Разбился на французской территории в 1930 году на пути в Индию.
Император Абиссинии Рас Тафари был коронован в 1930 году и стал именоваться Хайле Селассие.
«У Гюнтера». Очень известная и ультрамодная чайная на Мейфер1.
Каледонский рынок. Огромный блошиный рынок в Ист-Энде.
Длинный Человек (Уилмингтонский). Одно их крупнейших в мире изображений человека. Возможно, VII век.
Троллейбусы. Появились на улицах в 1931 году, и в то же время были узаконены воскресные кинотеатры.
Миссис Линдберг. Жена Чарльза Линдберга, первого человека, в одиночку перелетевшего Атлантический океан. Их двадцатимесячный ребенок был похищен и умерщвлен в 1932 году.
Дерек (Нивен) ван ден Богарде
Часть первая
Глава первая
По правде говоря, в утро, похожее на то, не ждешь, что случится какая-нибудь гадость.
На всем пути от маленькой железной калитки Грейт Медоу в низине жаворонки заливались без удержу. Солнце было жаркое, листья бузины и ясеня на краю оврага только начали золотиться - наступал сентябрь, а красота стояла такая, что об осени и не думалось.
Высокая трава была полна сверчков и кузнечиков, а поле выгибалось к небу, мягкое, гладкое, коричневое, как спина оленя. Только маленькие облачка плыли в вышине с моря, со стороны Какмира, и словно таяли, налетая на теплый бриз с Уилда.
Ведьму мы вообще-то знали не очень хорошо. Разговаривали с ней однажды, много лет назад, а все ее кошки гуляли вокруг. Она была очень мила, показала нам что-то вроде морской раковины с надписью «Бомбей», такой город в Индии; это потому что мы ей немного помогли с дровами для камина. Вот и все, как мы поняли, она нас не заколдовала, хотя чуть позже моя сестра все-таки подхватила корь, а я нет, так что мне очень повезло. Но с того единственного раза мы близко к ней не подходили. В смысле, больше не разговаривали с ней никогда, ничего такого.
Бывало, мы видели, как она торопливо проходит мимо, втянув голову в плечи очень по-ведьмински и нахлобучив прямо на глаза старую черную фетровую шляпу, в точности похожую на половинку яйца, поэтому мы и звали ее Скорлупа, хотя знали, что настоящее ее имя Нелли Уордл. С нами она никогда не заговаривала, даже не смотрела в нашу сторону, и мы не решались к ней обратиться, а то вдруг случится что-нибудь нелепое. Кто этих ведьм знает. Она просто шла мимо, мотая головой из стороны в сторону и бормоча что-то страшное, в длинном черном измазанном пальто, которое на самом деле было зеленым, если присмотреться при дневном свете, но присматриваться мы могли нечасто, потому что выходила она в основном в сумерках. Вместе с летучими мышами. Ведьмы все так.
К дому-фургону на холме Ред-Барн-Хилл, где она жила со своими кошками, мы не приближались: место было жутковатое и заброшенное, заколдуют вас там - никто и не узнает.
Но иногда мы с ней сталкивались по пятницам, когда Фред-Селедка приезжал из Ньюхейвена в своем блестящем пикапчике «Моррис». Ведьму можно было разглядеть поближе, потому что после окончания торговли, когда Фред уже подчищал свои короба и большие медные весы, ей вручался толстый газетный сверток с рыбьими головами, кожей и прочей ерундой для кошек.
А вот как мы узнали, что она умерла.
В эту пятницу, когда Фред уже счищал остатки в ведро, я, складывая нашу селедку в красно-черную хозяйственную сумку, спросил его: «Вы собираете остатки для кошек миссис Уордл?»
- Нет. Больше нет. Она ушедши. - И продолжал вытирать разделочную доску.
Моя сестра потрясенно сказала: «Куда ушедши?» За что и схлопотала бы затрещину, если бы Лалли, наша няня, ее услышала. Фред пожал плечами и повторил: «Ушедши», но куда именно, он не знал.
- Есть ведь два места, - сказал он. - Вроде как Рай и вроде как ад. Кто знает, куда она направилась.
Сестра побледнела и сказала: «Есть ведь еще и другое место… Чистилище, верно?»
Он скрутил тряпку, выжал ее досуха и сказал, что это Жизнь. Не смерть. И тут мы поняли, что она умерла. Конечно, только он сказал «ушедши», как мы все поняли. В смысле, поняли, что не в Сифорд или Гастингс или еще куда-нибудь, а гораздо хуже. И дальше.
Умерла! Это было похоже на приговор. Мы сильно переживали по дороге в кондитерскую Бейкера за шоколадным батончиком «Фрайс» Лалли и «Шерберт Дабс» себе. Мисс Энни сказала: «Да, бедняжечка, разве ж вы не знали? Джек Диплок нашел ее на тропинке мертвую и всеми позабытую, только кошки вокруг». Мисс Энни считала, что она ушла как раз вовремя и успеет «подготовиться» к сезону привидений в конце октября.
Но мы не придали особого значения словам мисс Энни; она была хорошая, но «немного не в себе», как говорила Лалли, с тех пор как однажды накачала целое ведро бензина, притащила его в комнату, чтобы вывести несколько пятен с лучшего отцовского костюма, и оставила прямо перед открытой плитой. Прогремел ужаснейший взрыв, и мисс Энни вместе с оконной рамой, большей частью стены и огромным креслом вылетели прямо на середину рыночной площади. Поднялась страшная суматоха, окна во всех домах до самой Слуп-Лейн разбились. Мисс Энни очень долго лежала в больнице, и, когда вышла, говорили, что у нее «барахлит» сердце и ее бедная голова немного съехала. Вот мы и не обратили внимания на ее слова по причине того, что у нее котелок неважно варил, как добродушно говорила Лалли. Ну, в общем, не поверили мы в привидения и Хэллоуин. Сопли все это.
Загрустили мы, что ведьма умерла, особенно в такое замечательное утро. Конечно, мы знали, что люди умирают, но немногие из тех, кого мы знали, умерли. Поэтому из-за Нелли Уордл мы переживали еще сильнее: ее-то мы знали и даже с ней разговаривали.
Мы перелезли через расшатанный железный забор за уборной, прошли через огород и, когда добрались до пристройки с односкатной крышей - что-то вроде деревянного креозотового сарая, прилепившегося к стене деревенского дома, где мы хранили мешки с картофелем, кабачки, длинные связки лука и всякую всячину, которой не находилось места на кухне, - услышали громкий голос Лалли, донесшийся из открытого окна. Она пела «Лунный свет и розы», одну из двух своих
самых любимых песен. Мы поняли, что настроение у нее очень веселое, и рассказать ей печальную новость будет тяжело.
Лалли оказалась у дверей одновременно с нами; в руках она держала большой глиняный кувшин с имбирным пивом.
- А вот и вы. Болтаетесь без дела, как я погляжу. Уже почти одиннадцать, вас целых полмесяца нет. - Она закрыла дверцу пристройки, и мы вошли в кухню. Но ничего не сказали.
Кухня была очень прохладная, затемненная, с полом из красного кирпича и неровными побелеными стенами. Мы положили на стол хозяйственную сумку, небольшой список, который она составила для мистера Уайлда, бакалейщика, и сдачу из моего кармана.
- Боже мой, - сказала она. - Вы прямо мистер и миссис Мрачность. Вы там не нашалили, а? Говорите-ка сейчас или молчите всю жизнь.
- Нет. Не нашалили, - произнес я. - Но мы хотим сказать тебе что-то ужасное.
- Ох, - сказала она, ставя большой глиняный кувшин на сушку. - Ну и что же это такое? Один из вас упал в коровью лепешку, что ли?
- Нет. Ничего подобного. Но новость печальная, и наверное, тебе лучше сесть для начала.
- Сесть! - сказала она очень недовольно, но с тревогой. Это было видно. - Чего это я должна сесть, скажите на милость?
- Ты можешь упасть, если тебя хватит удар.
- Вы потеряли сдачу с моих десяти шиллингов?
- Нет, вот она, на столе.
- Ну в чем тогда дело? Давайте, говорите, я не могу ждать целый день.
- Ну… - сказала сестра. - Это про ведьму.
- Про какую ведьму?
- Которая жила в фургончике на холме.
Мы думали, что, сказав «жила», даем ей подсказку. Но она не догадалась.
- Не знаю я никакой ведьмы, которая живет в каком-то там фургончике, - твердо сказала Лалли.
- Скорлупа, - сказал я. - Жила.
- А! Нелли Уордл. - Казалось, у нее отлегло от сердца, и она начала распаковывать красно-черную хозяйственную сумку. - Надеюсь, вы селедку купили?
- Да. И молоку тоже.
- Молоку или икру?
- Молоку. Фред сказал, ты ее больше любишь.
- Так и есть, и вы тоже ее больше любите… с гренками. - Она положила свертки на стол и подошла к буфету за тарелкой. - И от чего же тогда я могу упасть, хотела бы я знать, если не возражаете, по поводу Нелли Уордл?
- Она умерла, - сказал я быстро. - Джек Диплок нашел ее на тропинке, вокруг нее сидели кошки. Мертвую.
- Это и есть ваша печальная новость? - Она разворачивала пакет и стряхивала селедку на большую лоустофтскую тарелку.
- Да. Тебе не грустно?
Она поднесла тарелку к носу и принюхалась.
- Свежее не бывает, - сказала она и прикрыла селедку чистой салфеткой. - Конечно, грустно. Всегда грустно, когда кто-то умирает. Очень грустно. Но она умерла несколько недель как. Для меня это уже не новость.
- Несколько недель! Фред-Селедка сказал об этом только сегодня.
- Фред-Селедка здесь не живет, так ведь? Он живет в Саутизе… И вы не так уж часто его видите. - Она развернула молоку, положила ее в маленькую форму для пуддинга, прикрыла блюдцем и подошла к ящику для мяса, висевшему на стене рядом с раковиной. - Миссис Флюк мне сказала, когда я была у Вуда на прошлой неделе. Начисто вылетело из головы. Ну, в общем, наверное, это стало счастливым избавлением для бедняжки, а то все сама по себе в сырости и холоде на том холме. Вы ведь представляете себе, как там, когда начинается туман, да? А у нее ни родных, ни близких… все одна да одна.
- Что такое родные и близкие? - спросила сестра, натягивая носки, которые все собрались гармошкой, когда мы в спешке взбирались на холм.
- Ну… Дяди, тети. Мамы, папы. Родственники.
- Никого?
- Никого. Никого не удалось разыскать. На погост пошли Битти Флюк и Дорис Пратт, чтобы хоть выглядело все прилично.
- Как ужасно. Никого в целом мире не иметь, когда умираешь, - сказала сестра.
- Но, вероятно, она и не могла никого иметь, ведь правда, если она по-настоящему была ведьмой.
Лалли убрала молоку в ящик для мяса и мыла руки в раковине.
- Так, прекращайте все эти глупости с ведьмами. Нелли Уордл была несчастной старой женщиной, и это не значит, что вы должны над ней насмехаться.
- Мы не насмехаемся, - сказал я. - На самом деле, это страшно…
- Чепуха и глупости. На вас плохо влияют деревенские дети. Я всегда говорила, забьют они вам головы всякой галиматьей. А теперь убирайтесь с дороги, сегодня утром у меня полно дел, молодой мистер Бромли приезжает шестичасовым поездом и вам еще обед приготовить. И надеюсь, вы принесли смородину, а то пирога к чаю не видать.
Брайан Скотт Бромли был скучноватым. Он был на год старше меня, а наши папы работали вместе в «Таймс». Он был наполовину сиротой, потому что мама его умерла, жил он в пансионе, и нам не особенно нравился. Но он собирался приехать к нам на неделю до конца лета, потому что его отец уехал, женился на другой женщине и они отправились куда-то во Францию отдыхать, а он остался один. Так что наша мама сказала: приезжай, поживи с нами, мы будем только рады. Но, вообще-то, нам это очень не нравилось. В смысле, когда люди с нами жили. Всегда приходилось делать то, что им хочется, по крайней мере, когда Лалли была поблизости, и никогда то, что хочется тебе. Это казалось очень несправедливым. А Брайан Скотт Бромли немного выставлялся.
И говорил слезливым голосом; Лалли думала, это потому, что он жил в пансионе, но считала, это очень мило и по-джентльменски. Мы считали это чудовищным, но должны были вести себя хотя бы чуточку мило, потому что у него была ненастоящая мама, вместо той, к которой он привык, а у нас были оба родителя, с чем нам очень даже повезло, только у нас была одна пара бабушек и дедушек, что по-настоящему сильно беспокоило мою сестру.
- А вот насчет родных, - сказала она, устраиваясь рядом со мной под кустом бузины около уборной. - Здесь какая-то каша. Сколько же ты обязан иметь?
- Сколько хочешь. То есть это не имеет значения. Они просто есть.
- Но у нас с тобой только одна бабушка и один дедушка, правда ведь, что-то здесь неправильно, да? Во всяком случае, они мамины и живут в кошмарной Шотландии в туманах или что-то в этом роде.
- У папы никого нет. Только бабушка Натт, и то она по правде не считается.
- Почему?
- Потому что она нам не настоящая бабушка, она тетя нашего папы. Это она просто так говорит, что она наша бабушка, чтобы мы не чувствовали, будто у нас что-то не так.
- Что не так? - спросила сестра, поедая пригоршню ягод бузины и выплевывая зернышки на мою голую коленку. Я ее треснул, и она закашлялась.
- Очень глупо так поступать с человеком, который ест. Он может поперхнуться.
- Ну, ты оплевала мне всю коленку. Смотри. Зернышки везде просто.
- Мне не нравятся зернышки. То есть, по-твоему, получается, что наш папа - сирота? Это еще неспелые.
- Правда, мы не знаем, жив ли его папа. Просто пропал где-то в джунглях, что-ли. Наверное, так и есть. Тогда он был бы сиротой. И надо говорить «сирота», а не «сирота».
- Почему? - сказала сестра.
- Я не знаю. Но так надо. Так правильно.
- Ты просто придумываешь свои собственные правила. Я знаю. Ох! Такой противный день. Ведьма умерла, Брайан Скотт Бромли приезжает пожить, родных у нас недостаточно, и, спорим, новая мама Брайана Скотта Бромли злая. Спорим.
- Почему она злая?
- Потому что она его мачеха, глупый, а мачехи все злые. У бедняжки Белоснежки была страшная мачеха. И она быстро превратилась в ведьму.
От куста бузины было видно всю заднюю стену дома и сад. Только это был не совсем сад, просто несколько старых деревьев - и яблоки уже почти покраснели, кроме яблони Грэнни Смит, на ней они никогда не становились красными, а только желто-зелеными, а на одной был большой пук омелы. Лалли сказала, что у нас будет немного омелы в доме на Рождество, потому что в этом году, что было ужасно здорово, мы собирались отмечать Рождество не в скучном старом Лондоне, а в деревне, чтобы всем сделать приятное.
Я очень радовался, размышляя об этом, и даже перестал огорчаться приезду Брайана Скотта Бромли, потому что, по крайней мере, приезжал он не на Рождество.
- Правда, странно, - сказала сестра, расстегивая сандалию и натягивая носок, который совсем забился ей под ступню. - Странно, что миссис Флюк и миссис Пратт ходили на кладбище?
- Не понимаю, почему это странно. Люди обычно так делают на всяких похоронах.
- Но если она ведьма, ее должны были похоронить на перекрестке дорог и вбить в нее большой осиновый кол.
- Ты слышала, что сказала Лалли. Она не ведьма. Мы просто сами все выдумали.
- А как же привидения, про которые говорила мисс Энни? На Хэллоуин? Если бы в нее вбили кол, она не смогла бы ведь стать привидением, да?
- Глупости все это. Ты же знаешь, что у мисс Энни не все в порядке с головой.
- С котелком, - сказала сестра и стянула вторую сандалию. - О господи! Как бы мне хотелось, чтобы этот Брайан не приезжал. Интересно, а где теперь ее кошки?
Мне тоже было интересно. Теперь некому будет их кормить, и от этого я немного переживал, особенно потому, что Фред-Селедка просто выбросил все остатки в ведро и некому было отнести это кошкам, которые, вероятно, оголодали. Я переживал так, что забыл о Рождестве: до него еще жить и жить, а это все происходило сегодня. Для нашего кота, Миннехахи, нужно было их попросить.
- Может быть, мы поднялись бы к фургону с Брайаном Как-там-его. Посмотреть.
- Что посмотреть? - моя сестра обеспокоенно посмотрела на меня и помахала в воздухе носком.
- Ну, кошек. Может, они там голодают.
- Я бы не осмелилась. Я бы просто не осмелилась опять туда пойти. А ты пойди. С Брайаном.
- Ну… - сказал я, чувствуя неловкость. - Может, и пойду.
На обед была пастушья запеканка со стручковой фасолью и «Папин соус». Это было особое угощение, потому что при родителях соус в столовой был запрещен; жалко, потому что на банке была интересная картинка с очень довольными мамой, папой и детьми, а папа улыбался во весь рот и держал банку с соусом. Вот поэтому он и назывался «Папин». Но все равно соус был очень хороший, и, как говорила Лалли, с куском пастушьей запеканки его проглатывали за милую душу.
А потом на сладкое торт с патокой, только потому что было еще лето и горячим мы его ели накануне. Его подали холодным с топлеными сливками с фермы «Корт»; он был очень вкусный, весь тягучий и морщинистый.
Я наслаждался обедом, как вдруг Лалли сказала: «Надеюсь, вы вырыли яму».
- Яму? - переспросила сестра, расчищая ложкой место в сливках, чтобы разглядеть патоку со своей стороны торта. - Какую яму?
- Не притворяйся тут, что ты - мадам Страус, девочка моя. Ты прекрасно знаешь, какую яму.
Сестра пожала плечами, но рот у нее был забит, так что она ничего не сказала.
- Она вырыта, - сказал я. - Рядом с каменной стеной, там, где мы последнюю рыли.
- И не на том же месте, надеюсь?
Она прекрасно знала, что не на том же, потому что если бы на том же, это было бы просто ужасно и нас никогда не пустили бы на «её» кухню, как она ее называла. Нас просто лишили бы обеда, если уж на то пошло. И она не думала так вправду, потому что облизывала ложку, не обращая на нас внимания. Но все же, вырыли мы яму или нет? Ну, мы вырыли. Я, во всяком случае, вырыл.
В пятницу к вечеру мы должны были ходить в уборную и увозить большое ведро с Ночной Грязью. Так это называлось, но сестра называла это Ведро Какашек, это она сама придумала, и услышь Лалли это слово, мы как миленькие схлопотали бы затрещину. Мы просовывали огромную толстую палку под ручку, выносили ведро из уборной и с трудом вываливали содержимое через огород в яму, которая должна была быть вырыта накануне в специальном месте.
Если родители жили с нами, когда папа отдыхал от «Таймс», что было недолго, этим делом занимался он, но если были только мы с Лалли, это было наше дело. Довольно противное дело, хочу я вам сказать.
Нам всегда приходилось делать это в темноте; страшно глупо, потому что на мили вокруг не было никого, кто нас заметил бы. И вообще, кому интересно наблюдать за человеком, чистящим уборную? Но родители говорили, что это нужно делать вечером, так что вечером мы этим и занимались. Потому что так было правильно, что ли. Из-за темноты трудно было вдвойне, потому что нужен был фонарь «молния», иначе дороги не видать. Было здорово трудно держать в одной руке большую палку, а в другой - фонарь и смотреть за тем, чтобы не свалиться на ревень или не споткнуться об опору для фасоли, потому что споткнись мы, произошло бы что-то кошмарное, а мне всегда приходилось идти первым. Так что мы были чересчур внимательны.
- Пока я буду прибирать после ужина, вы оба быстренько сбегаете с фонарем, а Брайан останется со мной: он поможет мне вытереть посуду. Мы же не можем позволить вашему Гостю бегать тут с Черной Грязью, правда?
- Почему бы и нет? - сказала сестра, с силой выскребая свою тарелку.
- Если вы и дальше будете так продолжать, мадемуазель, вы сотрете весь узор. Оставь, ну-ка! Таких манер я еще не видала.
- Ну почему он не может вынести ведро? - сказала сестра. - Он мальчик, а я девочка.
- Господи Боже мой! - вскричала Лалли. - Ну конечно же, не может. Он в доме пару минут как. Это наше дело, а не его.
Моя сестра издала страшный звук сдавленным голосом и прикрыла лицо салфеткой. Лалли покраснела, когда я стал давиться от смеха и закрывать рот рукой.
- И, скажите на милость, что вызвало у нас такую истерику, могу ли я узнать? - сказала Лалли, краснея больше обычного. Она краснела, если ей казалось, что она сказала что-то смешное, сама того не зная.
- Дело, - сказала сестра и чуть не упала со стула. Лалли дала ей жуткую затрещину и велела быть поосторожнее со словами и помочь ей убрать со стола.
Но было видно, что она немного разозлилась на себя за то, что рассмешила нас, по правде, сама не зная, почему. От этого нам стало еще смешнее, так что она выслала нас в сад, чтобы мы научились себя вести.
- У меня икотка началась, - сказала сестра, - из-за Ведра Какашек… Во всяком случае, она кое-что сказала… сказала, что сегодня ванной не будет из-за этого Брайана. Так что это хорошо.
- Если только мы не прольем все это, - сказал я. - Тогда уж никуда не денешься, да ведь?
- Ой, и не говори так! А то ведь и вправду может случиться. Но хорошо, что не будет ванной, правда.
Каждую пятницу нам нужно было мыться. Прежде всего нам нужно было пойти за хворостом и принести достаточно палок и всякой такой ерунды, чтобы медный котел долго сохранял тепло, и все это начиналось сразу после мытья обеденной посуды. Правда, самым первым делом, еще до похода за хворостом, мне нужно было накачать воды. Нужно было очень много ведер, чтобы заполнить котел, а он был огромный. Такой большой, что когда он накрывался деревянной крышкой, сверху ставили два примуса и маленькую парафиновую плитку, на которой Лалли готовила, если не пользовалась кухонной плитой. Летом ею не часто пользовались, так что, видите, его трудно было заполнить. Снизу было маленькое отверстие для огня, и весь день его надо было наполнять хворостом. Так что вода была сверху, а хворост снизу.
Потом мы доставали большую оловянную ванну из пристройки, вытирали с нее пыль и водружали на кирпичи перед котлом на огне. Потом ставили раму для сушки белья, чтобы проветрить полотенца и заодно защититься от сквозняков, клали рядом кусок розового мыла «Лайфбой» и старую губку; а потом мы уже могли влезать в ванну.
Сначала сестра, потому что она была самая младшая; когда она заканчивала, мы подливали свежей горячей воды из котла, потому что в ванне она к этому времени уже остывала. Я принимал ванну, пока они сидели в гостиной и пили какао с «алфавитными» печеньями.
Так что, видите, работы было довольно много. И даже когда я принял уже ванну, ее было еще больше, потому что нам нужно было вычерпать воду из ванны до половины ведром и кастрюлей, сливая ее в раковину. Потом Лалли подтаскивала ванну к кухонной двери и опрокидывала ее в большой водосток, а весь пар поднимался в воздух, как облака.
Это отнимало много времени и сил, а гостя полагалось развлекать, так что мы не принимали ванну. Было страшно здорово. Наш папа однажды принял ванну таким образом, но только однажды, потому что он ее опрокинул и залил всю кухню, огонь погас, а у Лалли случился припадок. Он сказал, что простудился и лучше останется грязным, но мы знаем, что он пошел в деревню, в «Стар», и там и помылся. И мама тоже. По правде говоря, так было разумнее, но Лалли была смелее и принимала ванну дома, а мы сидели в это время в гостиной, слышали, как она поет, ля-ля-ля, и плещется, и было очень хорошо и весело.
Так что, видите, на пятницу приходилось много дел и особенно в этот раз, потому что мы остались дома одни с Лалли: у папы отпуск уже закончился, и он уехал в «Таймс», а мама уехала с ним в Лондон за компанию. А мы остались еще на две недели, а потом уже надо было идти опять в ужасную школу, но мы не хотели об этом думать, чтобы не испортить последние денечки. Ведь Брайан Скотт Бромли все равно их испортит, так что какой смысл? На самом-то деле он был не такой уж ужасный. В смысле, не такой, как Элис Мак-Виртер, у которой был только папа, и она была вправду ужасная. А он был просто забавный и употреблял очень сложные слова, которых даже Лалли не могла разобрать. Он приехал на шестичасовом автобусе, на нем была школьная форма, кепка и ботинки на шнурках, и мы подумали, что это был своеобразный наряд для отдыха. Лалли сказала: «Шшш», когда мы ей об этом рассказали, и что он еще не привык к своей новой маме, и что на все это нужно время.
У него были светло-рыжие волосы и очень бледное лицо, очки и красные губы; за столом он поднимался каждый раз, когда Лалли вставала, даже чтобы взять ложку из ящика, до тех пор пока она ему не сказала по-доброму, что это не обязательно. Мы подумали, что, может, его тошнит или просто он хочет выйти из-за стола, но она сказала, что это просто хорошие манеры и очень жаль, что мы им не научились, но, может быть, немного и к нам пристанет. А мы надеялись, что нет, потому что хорошие манеры казались довольно утомительными.
1. Этот материал не имеет прямого отношения к Лукино Висконти - это биографическая проза Дирка Богарда, помещенная сюда потому что... во-первых, это просто очень хорошо написано, а во-вторых, Богард - один из интересов сообщества.
2. Материал взят с сайта http://www.kinoart.ru - Вива этому великолепному журналу за их публикации. (Жаль, мемуары Карне тут не в тему :)) Они обещают продолжение - будем ждать.
Книга посвящается ЛАЛЛИ и памяти моих родителей
Это воспоминание-воплощение о самых радостных днях моего детства: 1930-1934 годы. Мир вокруг меня постепенно распадался на части, но я был ангельски безмятежен, не ведая об этом. Увы, я был не единственным страусом.
Я изменил некоторые имена и совместил многие качества разных людей, так что ни один человек не существовал таким, как он описан: все они часть воплощения. То есть кроме моей семьи и семьи Лалли. Диалоги, конечно, восстановлены по памяти и, насколько возможно, приближены к оригиналу.
События немного переставлены хронологически, чтобы на этих страницах можно было уместить все четыре года. Но так было шестьдесят лет назад. Для тех, кто забыл, или никогда не знал, привожу в помощь скромный список.
З.С.Д. «Занимайся своим делом».
Семья Воздержится. За столом с гостями.
О.М. «Оффичина Мекканика» - прекрасная итальянская спортивная машина.
Адольф Гитлер. Начал создавать серьезные неудобства и сеять страх в 1930 году. В 1934-м ошеломляющим большинством голосов в 90 процентов был избран президентом Германии. В 1933-м первый ручеек евреев, бегущих от расправы, просочился в Англию.
Р101. Самый крупный (британский) самолет в мире. Разбился на французской территории в 1930 году на пути в Индию.
Император Абиссинии Рас Тафари был коронован в 1930 году и стал именоваться Хайле Селассие.
«У Гюнтера». Очень известная и ультрамодная чайная на Мейфер1.
Каледонский рынок. Огромный блошиный рынок в Ист-Энде.
Длинный Человек (Уилмингтонский). Одно их крупнейших в мире изображений человека. Возможно, VII век.
Троллейбусы. Появились на улицах в 1931 году, и в то же время были узаконены воскресные кинотеатры.
Миссис Линдберг. Жена Чарльза Линдберга, первого человека, в одиночку перелетевшего Атлантический океан. Их двадцатимесячный ребенок был похищен и умерщвлен в 1932 году.
Дерек (Нивен) ван ден Богарде
Часть первая
Глава первая
По правде говоря, в утро, похожее на то, не ждешь, что случится какая-нибудь гадость.
На всем пути от маленькой железной калитки Грейт Медоу в низине жаворонки заливались без удержу. Солнце было жаркое, листья бузины и ясеня на краю оврага только начали золотиться - наступал сентябрь, а красота стояла такая, что об осени и не думалось.
Высокая трава была полна сверчков и кузнечиков, а поле выгибалось к небу, мягкое, гладкое, коричневое, как спина оленя. Только маленькие облачка плыли в вышине с моря, со стороны Какмира, и словно таяли, налетая на теплый бриз с Уилда.
Ведьму мы вообще-то знали не очень хорошо. Разговаривали с ней однажды, много лет назад, а все ее кошки гуляли вокруг. Она была очень мила, показала нам что-то вроде морской раковины с надписью «Бомбей», такой город в Индии; это потому что мы ей немного помогли с дровами для камина. Вот и все, как мы поняли, она нас не заколдовала, хотя чуть позже моя сестра все-таки подхватила корь, а я нет, так что мне очень повезло. Но с того единственного раза мы близко к ней не подходили. В смысле, больше не разговаривали с ней никогда, ничего такого.
Бывало, мы видели, как она торопливо проходит мимо, втянув голову в плечи очень по-ведьмински и нахлобучив прямо на глаза старую черную фетровую шляпу, в точности похожую на половинку яйца, поэтому мы и звали ее Скорлупа, хотя знали, что настоящее ее имя Нелли Уордл. С нами она никогда не заговаривала, даже не смотрела в нашу сторону, и мы не решались к ней обратиться, а то вдруг случится что-нибудь нелепое. Кто этих ведьм знает. Она просто шла мимо, мотая головой из стороны в сторону и бормоча что-то страшное, в длинном черном измазанном пальто, которое на самом деле было зеленым, если присмотреться при дневном свете, но присматриваться мы могли нечасто, потому что выходила она в основном в сумерках. Вместе с летучими мышами. Ведьмы все так.
К дому-фургону на холме Ред-Барн-Хилл, где она жила со своими кошками, мы не приближались: место было жутковатое и заброшенное, заколдуют вас там - никто и не узнает.
Но иногда мы с ней сталкивались по пятницам, когда Фред-Селедка приезжал из Ньюхейвена в своем блестящем пикапчике «Моррис». Ведьму можно было разглядеть поближе, потому что после окончания торговли, когда Фред уже подчищал свои короба и большие медные весы, ей вручался толстый газетный сверток с рыбьими головами, кожей и прочей ерундой для кошек.
А вот как мы узнали, что она умерла.
В эту пятницу, когда Фред уже счищал остатки в ведро, я, складывая нашу селедку в красно-черную хозяйственную сумку, спросил его: «Вы собираете остатки для кошек миссис Уордл?»
- Нет. Больше нет. Она ушедши. - И продолжал вытирать разделочную доску.
Моя сестра потрясенно сказала: «Куда ушедши?» За что и схлопотала бы затрещину, если бы Лалли, наша няня, ее услышала. Фред пожал плечами и повторил: «Ушедши», но куда именно, он не знал.
- Есть ведь два места, - сказал он. - Вроде как Рай и вроде как ад. Кто знает, куда она направилась.
Сестра побледнела и сказала: «Есть ведь еще и другое место… Чистилище, верно?»
Он скрутил тряпку, выжал ее досуха и сказал, что это Жизнь. Не смерть. И тут мы поняли, что она умерла. Конечно, только он сказал «ушедши», как мы все поняли. В смысле, поняли, что не в Сифорд или Гастингс или еще куда-нибудь, а гораздо хуже. И дальше.
Умерла! Это было похоже на приговор. Мы сильно переживали по дороге в кондитерскую Бейкера за шоколадным батончиком «Фрайс» Лалли и «Шерберт Дабс» себе. Мисс Энни сказала: «Да, бедняжечка, разве ж вы не знали? Джек Диплок нашел ее на тропинке мертвую и всеми позабытую, только кошки вокруг». Мисс Энни считала, что она ушла как раз вовремя и успеет «подготовиться» к сезону привидений в конце октября.
Но мы не придали особого значения словам мисс Энни; она была хорошая, но «немного не в себе», как говорила Лалли, с тех пор как однажды накачала целое ведро бензина, притащила его в комнату, чтобы вывести несколько пятен с лучшего отцовского костюма, и оставила прямо перед открытой плитой. Прогремел ужаснейший взрыв, и мисс Энни вместе с оконной рамой, большей частью стены и огромным креслом вылетели прямо на середину рыночной площади. Поднялась страшная суматоха, окна во всех домах до самой Слуп-Лейн разбились. Мисс Энни очень долго лежала в больнице, и, когда вышла, говорили, что у нее «барахлит» сердце и ее бедная голова немного съехала. Вот мы и не обратили внимания на ее слова по причине того, что у нее котелок неважно варил, как добродушно говорила Лалли. Ну, в общем, не поверили мы в привидения и Хэллоуин. Сопли все это.
Загрустили мы, что ведьма умерла, особенно в такое замечательное утро. Конечно, мы знали, что люди умирают, но немногие из тех, кого мы знали, умерли. Поэтому из-за Нелли Уордл мы переживали еще сильнее: ее-то мы знали и даже с ней разговаривали.
Мы перелезли через расшатанный железный забор за уборной, прошли через огород и, когда добрались до пристройки с односкатной крышей - что-то вроде деревянного креозотового сарая, прилепившегося к стене деревенского дома, где мы хранили мешки с картофелем, кабачки, длинные связки лука и всякую всячину, которой не находилось места на кухне, - услышали громкий голос Лалли, донесшийся из открытого окна. Она пела «Лунный свет и розы», одну из двух своих
самых любимых песен. Мы поняли, что настроение у нее очень веселое, и рассказать ей печальную новость будет тяжело.
Лалли оказалась у дверей одновременно с нами; в руках она держала большой глиняный кувшин с имбирным пивом.
- А вот и вы. Болтаетесь без дела, как я погляжу. Уже почти одиннадцать, вас целых полмесяца нет. - Она закрыла дверцу пристройки, и мы вошли в кухню. Но ничего не сказали.
Кухня была очень прохладная, затемненная, с полом из красного кирпича и неровными побелеными стенами. Мы положили на стол хозяйственную сумку, небольшой список, который она составила для мистера Уайлда, бакалейщика, и сдачу из моего кармана.
- Боже мой, - сказала она. - Вы прямо мистер и миссис Мрачность. Вы там не нашалили, а? Говорите-ка сейчас или молчите всю жизнь.
- Нет. Не нашалили, - произнес я. - Но мы хотим сказать тебе что-то ужасное.
- Ох, - сказала она, ставя большой глиняный кувшин на сушку. - Ну и что же это такое? Один из вас упал в коровью лепешку, что ли?
- Нет. Ничего подобного. Но новость печальная, и наверное, тебе лучше сесть для начала.
- Сесть! - сказала она очень недовольно, но с тревогой. Это было видно. - Чего это я должна сесть, скажите на милость?
- Ты можешь упасть, если тебя хватит удар.
- Вы потеряли сдачу с моих десяти шиллингов?
- Нет, вот она, на столе.
- Ну в чем тогда дело? Давайте, говорите, я не могу ждать целый день.
- Ну… - сказала сестра. - Это про ведьму.
- Про какую ведьму?
- Которая жила в фургончике на холме.
Мы думали, что, сказав «жила», даем ей подсказку. Но она не догадалась.
- Не знаю я никакой ведьмы, которая живет в каком-то там фургончике, - твердо сказала Лалли.
- Скорлупа, - сказал я. - Жила.
- А! Нелли Уордл. - Казалось, у нее отлегло от сердца, и она начала распаковывать красно-черную хозяйственную сумку. - Надеюсь, вы селедку купили?
- Да. И молоку тоже.
- Молоку или икру?
- Молоку. Фред сказал, ты ее больше любишь.
- Так и есть, и вы тоже ее больше любите… с гренками. - Она положила свертки на стол и подошла к буфету за тарелкой. - И от чего же тогда я могу упасть, хотела бы я знать, если не возражаете, по поводу Нелли Уордл?
- Она умерла, - сказал я быстро. - Джек Диплок нашел ее на тропинке, вокруг нее сидели кошки. Мертвую.
- Это и есть ваша печальная новость? - Она разворачивала пакет и стряхивала селедку на большую лоустофтскую тарелку.
- Да. Тебе не грустно?
Она поднесла тарелку к носу и принюхалась.
- Свежее не бывает, - сказала она и прикрыла селедку чистой салфеткой. - Конечно, грустно. Всегда грустно, когда кто-то умирает. Очень грустно. Но она умерла несколько недель как. Для меня это уже не новость.
- Несколько недель! Фред-Селедка сказал об этом только сегодня.
- Фред-Селедка здесь не живет, так ведь? Он живет в Саутизе… И вы не так уж часто его видите. - Она развернула молоку, положила ее в маленькую форму для пуддинга, прикрыла блюдцем и подошла к ящику для мяса, висевшему на стене рядом с раковиной. - Миссис Флюк мне сказала, когда я была у Вуда на прошлой неделе. Начисто вылетело из головы. Ну, в общем, наверное, это стало счастливым избавлением для бедняжки, а то все сама по себе в сырости и холоде на том холме. Вы ведь представляете себе, как там, когда начинается туман, да? А у нее ни родных, ни близких… все одна да одна.
- Что такое родные и близкие? - спросила сестра, натягивая носки, которые все собрались гармошкой, когда мы в спешке взбирались на холм.
- Ну… Дяди, тети. Мамы, папы. Родственники.
- Никого?
- Никого. Никого не удалось разыскать. На погост пошли Битти Флюк и Дорис Пратт, чтобы хоть выглядело все прилично.
- Как ужасно. Никого в целом мире не иметь, когда умираешь, - сказала сестра.
- Но, вероятно, она и не могла никого иметь, ведь правда, если она по-настоящему была ведьмой.
Лалли убрала молоку в ящик для мяса и мыла руки в раковине.
- Так, прекращайте все эти глупости с ведьмами. Нелли Уордл была несчастной старой женщиной, и это не значит, что вы должны над ней насмехаться.
- Мы не насмехаемся, - сказал я. - На самом деле, это страшно…
- Чепуха и глупости. На вас плохо влияют деревенские дети. Я всегда говорила, забьют они вам головы всякой галиматьей. А теперь убирайтесь с дороги, сегодня утром у меня полно дел, молодой мистер Бромли приезжает шестичасовым поездом и вам еще обед приготовить. И надеюсь, вы принесли смородину, а то пирога к чаю не видать.
Брайан Скотт Бромли был скучноватым. Он был на год старше меня, а наши папы работали вместе в «Таймс». Он был наполовину сиротой, потому что мама его умерла, жил он в пансионе, и нам не особенно нравился. Но он собирался приехать к нам на неделю до конца лета, потому что его отец уехал, женился на другой женщине и они отправились куда-то во Францию отдыхать, а он остался один. Так что наша мама сказала: приезжай, поживи с нами, мы будем только рады. Но, вообще-то, нам это очень не нравилось. В смысле, когда люди с нами жили. Всегда приходилось делать то, что им хочется, по крайней мере, когда Лалли была поблизости, и никогда то, что хочется тебе. Это казалось очень несправедливым. А Брайан Скотт Бромли немного выставлялся.
И говорил слезливым голосом; Лалли думала, это потому, что он жил в пансионе, но считала, это очень мило и по-джентльменски. Мы считали это чудовищным, но должны были вести себя хотя бы чуточку мило, потому что у него была ненастоящая мама, вместо той, к которой он привык, а у нас были оба родителя, с чем нам очень даже повезло, только у нас была одна пара бабушек и дедушек, что по-настоящему сильно беспокоило мою сестру.
- А вот насчет родных, - сказала она, устраиваясь рядом со мной под кустом бузины около уборной. - Здесь какая-то каша. Сколько же ты обязан иметь?
- Сколько хочешь. То есть это не имеет значения. Они просто есть.
- Но у нас с тобой только одна бабушка и один дедушка, правда ведь, что-то здесь неправильно, да? Во всяком случае, они мамины и живут в кошмарной Шотландии в туманах или что-то в этом роде.
- У папы никого нет. Только бабушка Натт, и то она по правде не считается.
- Почему?
- Потому что она нам не настоящая бабушка, она тетя нашего папы. Это она просто так говорит, что она наша бабушка, чтобы мы не чувствовали, будто у нас что-то не так.
- Что не так? - спросила сестра, поедая пригоршню ягод бузины и выплевывая зернышки на мою голую коленку. Я ее треснул, и она закашлялась.
- Очень глупо так поступать с человеком, который ест. Он может поперхнуться.
- Ну, ты оплевала мне всю коленку. Смотри. Зернышки везде просто.
- Мне не нравятся зернышки. То есть, по-твоему, получается, что наш папа - сирота? Это еще неспелые.
- Правда, мы не знаем, жив ли его папа. Просто пропал где-то в джунглях, что-ли. Наверное, так и есть. Тогда он был бы сиротой. И надо говорить «сирота», а не «сирота».
- Почему? - сказала сестра.
- Я не знаю. Но так надо. Так правильно.
- Ты просто придумываешь свои собственные правила. Я знаю. Ох! Такой противный день. Ведьма умерла, Брайан Скотт Бромли приезжает пожить, родных у нас недостаточно, и, спорим, новая мама Брайана Скотта Бромли злая. Спорим.
- Почему она злая?
- Потому что она его мачеха, глупый, а мачехи все злые. У бедняжки Белоснежки была страшная мачеха. И она быстро превратилась в ведьму.
От куста бузины было видно всю заднюю стену дома и сад. Только это был не совсем сад, просто несколько старых деревьев - и яблоки уже почти покраснели, кроме яблони Грэнни Смит, на ней они никогда не становились красными, а только желто-зелеными, а на одной был большой пук омелы. Лалли сказала, что у нас будет немного омелы в доме на Рождество, потому что в этом году, что было ужасно здорово, мы собирались отмечать Рождество не в скучном старом Лондоне, а в деревне, чтобы всем сделать приятное.
Я очень радовался, размышляя об этом, и даже перестал огорчаться приезду Брайана Скотта Бромли, потому что, по крайней мере, приезжал он не на Рождество.
- Правда, странно, - сказала сестра, расстегивая сандалию и натягивая носок, который совсем забился ей под ступню. - Странно, что миссис Флюк и миссис Пратт ходили на кладбище?
- Не понимаю, почему это странно. Люди обычно так делают на всяких похоронах.
- Но если она ведьма, ее должны были похоронить на перекрестке дорог и вбить в нее большой осиновый кол.
- Ты слышала, что сказала Лалли. Она не ведьма. Мы просто сами все выдумали.
- А как же привидения, про которые говорила мисс Энни? На Хэллоуин? Если бы в нее вбили кол, она не смогла бы ведь стать привидением, да?
- Глупости все это. Ты же знаешь, что у мисс Энни не все в порядке с головой.
- С котелком, - сказала сестра и стянула вторую сандалию. - О господи! Как бы мне хотелось, чтобы этот Брайан не приезжал. Интересно, а где теперь ее кошки?
Мне тоже было интересно. Теперь некому будет их кормить, и от этого я немного переживал, особенно потому, что Фред-Селедка просто выбросил все остатки в ведро и некому было отнести это кошкам, которые, вероятно, оголодали. Я переживал так, что забыл о Рождестве: до него еще жить и жить, а это все происходило сегодня. Для нашего кота, Миннехахи, нужно было их попросить.
- Может быть, мы поднялись бы к фургону с Брайаном Как-там-его. Посмотреть.
- Что посмотреть? - моя сестра обеспокоенно посмотрела на меня и помахала в воздухе носком.
- Ну, кошек. Может, они там голодают.
- Я бы не осмелилась. Я бы просто не осмелилась опять туда пойти. А ты пойди. С Брайаном.
- Ну… - сказал я, чувствуя неловкость. - Может, и пойду.
На обед была пастушья запеканка со стручковой фасолью и «Папин соус». Это было особое угощение, потому что при родителях соус в столовой был запрещен; жалко, потому что на банке была интересная картинка с очень довольными мамой, папой и детьми, а папа улыбался во весь рот и держал банку с соусом. Вот поэтому он и назывался «Папин». Но все равно соус был очень хороший, и, как говорила Лалли, с куском пастушьей запеканки его проглатывали за милую душу.
А потом на сладкое торт с патокой, только потому что было еще лето и горячим мы его ели накануне. Его подали холодным с топлеными сливками с фермы «Корт»; он был очень вкусный, весь тягучий и морщинистый.
Я наслаждался обедом, как вдруг Лалли сказала: «Надеюсь, вы вырыли яму».
- Яму? - переспросила сестра, расчищая ложкой место в сливках, чтобы разглядеть патоку со своей стороны торта. - Какую яму?
- Не притворяйся тут, что ты - мадам Страус, девочка моя. Ты прекрасно знаешь, какую яму.
Сестра пожала плечами, но рот у нее был забит, так что она ничего не сказала.
- Она вырыта, - сказал я. - Рядом с каменной стеной, там, где мы последнюю рыли.
- И не на том же месте, надеюсь?
Она прекрасно знала, что не на том же, потому что если бы на том же, это было бы просто ужасно и нас никогда не пустили бы на «её» кухню, как она ее называла. Нас просто лишили бы обеда, если уж на то пошло. И она не думала так вправду, потому что облизывала ложку, не обращая на нас внимания. Но все же, вырыли мы яму или нет? Ну, мы вырыли. Я, во всяком случае, вырыл.
В пятницу к вечеру мы должны были ходить в уборную и увозить большое ведро с Ночной Грязью. Так это называлось, но сестра называла это Ведро Какашек, это она сама придумала, и услышь Лалли это слово, мы как миленькие схлопотали бы затрещину. Мы просовывали огромную толстую палку под ручку, выносили ведро из уборной и с трудом вываливали содержимое через огород в яму, которая должна была быть вырыта накануне в специальном месте.
Если родители жили с нами, когда папа отдыхал от «Таймс», что было недолго, этим делом занимался он, но если были только мы с Лалли, это было наше дело. Довольно противное дело, хочу я вам сказать.
Нам всегда приходилось делать это в темноте; страшно глупо, потому что на мили вокруг не было никого, кто нас заметил бы. И вообще, кому интересно наблюдать за человеком, чистящим уборную? Но родители говорили, что это нужно делать вечером, так что вечером мы этим и занимались. Потому что так было правильно, что ли. Из-за темноты трудно было вдвойне, потому что нужен был фонарь «молния», иначе дороги не видать. Было здорово трудно держать в одной руке большую палку, а в другой - фонарь и смотреть за тем, чтобы не свалиться на ревень или не споткнуться об опору для фасоли, потому что споткнись мы, произошло бы что-то кошмарное, а мне всегда приходилось идти первым. Так что мы были чересчур внимательны.
- Пока я буду прибирать после ужина, вы оба быстренько сбегаете с фонарем, а Брайан останется со мной: он поможет мне вытереть посуду. Мы же не можем позволить вашему Гостю бегать тут с Черной Грязью, правда?
- Почему бы и нет? - сказала сестра, с силой выскребая свою тарелку.
- Если вы и дальше будете так продолжать, мадемуазель, вы сотрете весь узор. Оставь, ну-ка! Таких манер я еще не видала.
- Ну почему он не может вынести ведро? - сказала сестра. - Он мальчик, а я девочка.
- Господи Боже мой! - вскричала Лалли. - Ну конечно же, не может. Он в доме пару минут как. Это наше дело, а не его.
Моя сестра издала страшный звук сдавленным голосом и прикрыла лицо салфеткой. Лалли покраснела, когда я стал давиться от смеха и закрывать рот рукой.
- И, скажите на милость, что вызвало у нас такую истерику, могу ли я узнать? - сказала Лалли, краснея больше обычного. Она краснела, если ей казалось, что она сказала что-то смешное, сама того не зная.
- Дело, - сказала сестра и чуть не упала со стула. Лалли дала ей жуткую затрещину и велела быть поосторожнее со словами и помочь ей убрать со стола.
Но было видно, что она немного разозлилась на себя за то, что рассмешила нас, по правде, сама не зная, почему. От этого нам стало еще смешнее, так что она выслала нас в сад, чтобы мы научились себя вести.
- У меня икотка началась, - сказала сестра, - из-за Ведра Какашек… Во всяком случае, она кое-что сказала… сказала, что сегодня ванной не будет из-за этого Брайана. Так что это хорошо.
- Если только мы не прольем все это, - сказал я. - Тогда уж никуда не денешься, да ведь?
- Ой, и не говори так! А то ведь и вправду может случиться. Но хорошо, что не будет ванной, правда.
Каждую пятницу нам нужно было мыться. Прежде всего нам нужно было пойти за хворостом и принести достаточно палок и всякой такой ерунды, чтобы медный котел долго сохранял тепло, и все это начиналось сразу после мытья обеденной посуды. Правда, самым первым делом, еще до похода за хворостом, мне нужно было накачать воды. Нужно было очень много ведер, чтобы заполнить котел, а он был огромный. Такой большой, что когда он накрывался деревянной крышкой, сверху ставили два примуса и маленькую парафиновую плитку, на которой Лалли готовила, если не пользовалась кухонной плитой. Летом ею не часто пользовались, так что, видите, его трудно было заполнить. Снизу было маленькое отверстие для огня, и весь день его надо было наполнять хворостом. Так что вода была сверху, а хворост снизу.
Потом мы доставали большую оловянную ванну из пристройки, вытирали с нее пыль и водружали на кирпичи перед котлом на огне. Потом ставили раму для сушки белья, чтобы проветрить полотенца и заодно защититься от сквозняков, клали рядом кусок розового мыла «Лайфбой» и старую губку; а потом мы уже могли влезать в ванну.
Сначала сестра, потому что она была самая младшая; когда она заканчивала, мы подливали свежей горячей воды из котла, потому что в ванне она к этому времени уже остывала. Я принимал ванну, пока они сидели в гостиной и пили какао с «алфавитными» печеньями.
Так что, видите, работы было довольно много. И даже когда я принял уже ванну, ее было еще больше, потому что нам нужно было вычерпать воду из ванны до половины ведром и кастрюлей, сливая ее в раковину. Потом Лалли подтаскивала ванну к кухонной двери и опрокидывала ее в большой водосток, а весь пар поднимался в воздух, как облака.
Это отнимало много времени и сил, а гостя полагалось развлекать, так что мы не принимали ванну. Было страшно здорово. Наш папа однажды принял ванну таким образом, но только однажды, потому что он ее опрокинул и залил всю кухню, огонь погас, а у Лалли случился припадок. Он сказал, что простудился и лучше останется грязным, но мы знаем, что он пошел в деревню, в «Стар», и там и помылся. И мама тоже. По правде говоря, так было разумнее, но Лалли была смелее и принимала ванну дома, а мы сидели в это время в гостиной, слышали, как она поет, ля-ля-ля, и плещется, и было очень хорошо и весело.
Так что, видите, на пятницу приходилось много дел и особенно в этот раз, потому что мы остались дома одни с Лалли: у папы отпуск уже закончился, и он уехал в «Таймс», а мама уехала с ним в Лондон за компанию. А мы остались еще на две недели, а потом уже надо было идти опять в ужасную школу, но мы не хотели об этом думать, чтобы не испортить последние денечки. Ведь Брайан Скотт Бромли все равно их испортит, так что какой смысл? На самом-то деле он был не такой уж ужасный. В смысле, не такой, как Элис Мак-Виртер, у которой был только папа, и она была вправду ужасная. А он был просто забавный и употреблял очень сложные слова, которых даже Лалли не могла разобрать. Он приехал на шестичасовом автобусе, на нем была школьная форма, кепка и ботинки на шнурках, и мы подумали, что это был своеобразный наряд для отдыха. Лалли сказала: «Шшш», когда мы ей об этом рассказали, и что он еще не привык к своей новой маме, и что на все это нужно время.
У него были светло-рыжие волосы и очень бледное лицо, очки и красные губы; за столом он поднимался каждый раз, когда Лалли вставала, даже чтобы взять ложку из ящика, до тех пор пока она ему не сказала по-доброму, что это не обязательно. Мы подумали, что, может, его тошнит или просто он хочет выйти из-за стола, но она сказала, что это просто хорошие манеры и очень жаль, что мы им не научились, но, может быть, немного и к нам пристанет. А мы надеялись, что нет, потому что хорошие манеры казались довольно утомительными.