К ОПИСАНИЮ КРУГА АВТОРОВ "ЗВУЧАЩЕЙ РАКОВИНЫ"
Созданный и возглавляемый Гумилевым поэтический семинар "Звучащая раковина" - одно из самых известных петроградских послереволюционных литературных объединений. Его списочный состав зафиксирован в единственном выпуске одноименного альманаха, вышедшем уже после гибели основателя: в него включены стихотворения четырнадцати лиц: И. Наппельбаум, Ф. Наппельбаум, Д. Горфинкеля, В. Лурье, В. Миллера, Т. Рагинского-Карейво, О. Зив, А. Столярова, К. Вагинова, А. Федоровой, Н. Дмитриева, Н. Суриной, П. Волкова и Н. Чуковского (под псевдонимом Н. Радищев)1. Степень их дальнейшей известности сильно различается - если использовать субъективный, но все-таки работающий "фактор Википедии" окажется, что монографические словарные статьи посвящены четырем из них - Иде Моисеевне Наппельбаум (1900 - 1992), Вере Иосифовне Лурье (1901 - 1998), Константину Константиновичу Вагинову (1899 - 1934) и Николаю Корнеевичу Чуковскому (1904 - 1965). В "Краткой литературной энциклопедии" была статья про Ольгу Максимовну Зив (1904 - 1963), сделавшуюся правоверным и успешным советским прозаиком. В электронном словаре "Литераторы Санкт-Петербурга" есть статьи про переводчика Даниила Михайловича Горфинкеля (1889 - 1966) и поэтессу Фредерику Моисеевну Наппельбаум (1902 - 1958). На поддерживаемом Российской национальной библиотекой сайте "Возвращенные имена. Книги памяти России" хранятся сведения об искусствоведе Валентине Фридриховиче Миллере (1896 - 1937; расстрелян). Пушкинским домом оцифрованы два важнейших интервью с женой Вагинова Александрой Ивановной Федоровой (1902 - 1993), из которых можно вычитать сведения и о ее собственной судьбе.
На этом элементарно извлекаемые данные в основном заканчиваются и за остальным нужно отправляться в библиотеку (в моем случае - собственную), а то и в архив.
Наталья Петровна Сурина (1897 - ?). Училась в ВГКИ на одном курсе с Л. Я. Гинзбург; упоминается в ее школярской "элегии" в строках, обращенных к Н. Л. Степанову: "А помнишь, как до радостной зари / Ты, несмотря на увещанья наши, / Напившись пьян, да, пьян, как ни мудри, / Колол дрова на кухне у Наташи" (Гинзбург Л. Я. Вспоминая институт истории искусств… // Российский институт истории искусств в мемуарах. Спб. 2003 С. 63). С 1924 г. работала в Библиотеке Академии наук - сперва техническим сотрудником, после помощником библиотекаря и с 1934 г. старшим библиотекарем. В эвакуации была в Ташкенте. С 1945 г. снова в штате БАН2. Писала о Тютчеве; участвовала в подготовке изданий Н. П. Огарева (Л., 1937). Последняя известная ее работа напечатана в 1957 г.: Сурина Н. П. Сводный каталог иностранных книг и информационный бюллетень Библиотеки Академии наук СССР // Советская библиография. Вып. 45. 1957. С. 85-86. И. М. Наппельбаум воспоминала о ней:
"Строгая, сдержанная девушка, красивые, строгие черты лица, смуглая, низкий голос, медленная речь. Образована (что несколько мешало развивать ее склонности к поэзии). Она служила, работала в библиотеке Академии Наук. Даже заведовала отделом связи с иностранными библиотеками, отдел занимался обменом книгами между этими странами и нашей страной.
Мы с ней дружили, встречались домами. Конечно, она бывала у нас на "Литературных понедельниках" на Невском 72. Я дважды была у нее. Она жила в большой семье родителей. Их было три сестры. Все одинокие. Их квартира была в прекрасном доме на Неве в 1-ом этаже, рядом с Эрмитажем. Отец ее был сотрудником Эрмитажа3. Осталось большое впечатление от ее квартиры: с видом на Петропавловскую крепость.
Она была сдержана, суховата. Думаю, ее свободе в общении с людьми - с мужчинами, мешало то, что у нее одна нога была травмирована и она постоянно носила ортопедический ботинок. Шагала прямо, но с трудом, медленно. Теперь удивляюсь, что никто из нас не пытался узнать о причине.
Николай Степанович Гумилев относился к ее стихам с уважением, вниманием, как впрочем, ко всем молодым. Хорошо зная французский язык, прирабатывала переводами, редактированием.
На занятиях свои стихи читала медленно, глухим голосом. Чужие - критиковала серьезно и строго. Одно из ее стихотворений объясняет многое в психологии автора.
Я возвращаюсь домой
Походкой легкой,
Стуча тяжелым башмаком"4.
О Томасе Григорьевиче Рогинском/Рагинском-Корейво/Карейво сохранились лишь отрывочные сведения. Десять лет назад я сложил краткую библиографию упоминаний о нем; с тех пор она не пополнялась: Жаткин П. "Плюсквамперфектум" // Волга. 1968. № 8. С. 117; "Серапионовы братья" в зеркалах переписки. М., 2004 (ук.); Лунц Л. Н. Литературное наследие. М., 2007 (ук.); Лукницкий П. Н. Дневник 1928 года. Acumiana. 1928-1929. Публ. и комм. Т. М. Двинятиной // Лица. Биографический альманах. Т. 9. Спб., 2002 (ук.); Лунц Л. Н. I. Посмертная литература о Блоке. II. Новые поэты (публикация Т. А. Кукушкиной) // ЕРОПД на 2000 год. Спб., 2004 (в именном указателе к этому изданию он представлен дважды - как Рагинский и как Рагинский-Карейво); Богомолов Николай. Вокруг "Серебряного века". Статьи и материалы. М., 2010. С. 483; Лукницкий П. Н. Труды и дни Н. С. Гумилева. Спб., 2010. С. 654 и др.
Николай Петрович Дмитриев (1903 - после 1940) - загадочное действующее лицо Ленинградской литературной жизни. Неизвестно даже, регулярно соседствующее с его именем пояснение "Круггель", есть его подлинная фамилия или, напротив, псевдоним. В 1919-1920-х гг. он учился в 10-й трудовой школе (вместе в А. Введенским, будущим обериутом); занимался в Петроградском университете и в Институте живого слова. Работал экскурсоводом. Посещал семинар Б. Эйхенбаума и Ю. Тынянова. Был одним из ранних собирателей материалов о Н. С. Гумилеве (ср. саркастическую реплику его конкурента: "Ко мне явился Н. Дмитриев. Я окончательно не могу разговаривать с этим безмозглым дураком, который торчал у меня часа полтора". - Лукницкий П. Н. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. Т. 1. Париж, 1991. С. 225).
В справке Ленинградского отделения правления "Всероссийского союза писателей" 1924 - 1925 гг. о нем говорится: "Дмитриев, Н. П. - 21 года; лит<ературой> заним<ается> 4 года; содержит семью из 3-х человек. Заработок случайный, экскурсионными лекциями. За отсутствием отдельной комнаты, работает по ночам. Сильно переутомлен. Не напечатаны стихи и проза"5.
Печатал, хотя и очень изредка, стихи до конца 1920-х годов. В 1930-м был арестован и осужден на три года. Все известные на сегодняшний день сведения о нем объединены в: Тименчик Р. История культа Гумилева. М., 2018. С. 137 - 140.
Немного известно о Петре Николаевиче Волкове (1894-1979), которого А. И. Федорова, например, считала наравне с Вагиновым самым талантливым поэтом студии. Его сборник стихов "Курганы" был анонсирован издательством "Островитяне", но в свет не вышел. В адресных книгах конца 20-х годов он значится членом коллегии защитников. Ида Наппельбаум вспоминала о нем: "Всегда писал стихи в национальном русском стиле. В сборнике "Звучащая Раковина" напечатано одно его стихотворение. Сейчас я вижу, что оно очень неплохое, в своем роде. Понятно, что индивидуально. Конечно, мы, городская молодежь, не понимали, не ценили своеобразие его поэзии. Надо сказать, что и Николай Степанович не сумел или не хотел нас научить пониманию своеобразия этих стихов. Хотя сам интересовался стихами Волкова. Но своим ученикам не внушил интереса к своеобразию этой поэзии. Почему? Может быть, сам был слишком "цивилизованным" поэтом?
О судьбе Волкова знаю от молодых людей, изучающих 20-е годы. Он стал - управхозом. Охотно вспоминал наши годы. Но сын его был недоволен приходом людей в дом".
Таким образом, до сегодняшнего дня оставался один-единственный участник альманаха и кружка, о котором не было известно ничего, кроме имени - Анатолий Столяров. Лет пятнадцать назад в именных указателях добавилось отчество "Иванович". В. В. Кудрявцев в своей антологии указал его год рождения (1903), после чего поступление новых данных иссякло. Ныне мы имеем возможность добавить кое-что еще - благодаря студенческому личному делу из архива Петроградского университета6.
30 июля 1920 г. он обычным порядком подал заявление:
"В Первый Петроградский
Государственный Университет
от гр. Анатолия Ивановича Столярова,
проживающего в г. Порхове Псков. губ. по
Валовой-Анастасиевской 20
ЗАЯВЛЕНИЕ
Прошу зачислить меня в число студентов I-го курса Первого Госуд<арственного> Университета на факультет общественных наук (филологическое отделение).
При сем прилагаю: 1) официально заверенную копию об отношении к воинской повинности; 2) удостоверение личности; 3) две засвидетельствованных фотографические карточки и 4) копию, официально заверенную, с аттестата.
О зачислении прошу сообщить по вышеуказанному адресу.
Анат. Столяров".
Все упомянутые приложения сохранились в деле. Из них следует, что Анатолий Иванович Столяров, родившийся 22 октября 1903 года, окончил шесть классов Псковской губернской гимназии, после чего был принят в Порховскую Единую Трудовую школу, которую и закончил 1 апреля 1920 г. Изучал он ("с успехом") следующие предметы - 1) русский язык, словесность; 2) математику; 3) естествоведение; 4) географию; 5) историю; 6) физику; 7) космографию (!); 8) социологию; 9) философскую пропедевтику; 10) гигиену; 11) рисование; 12) историю труда; 13) историю педагогических учений; 14) рисование; 15) новые языки: немецкий и французский; 16) черчение.
(Между прочим, гимназия эта - та, в которой несколько лет спустя будут учиться Тынянов и Каверин).
Из приложенного удостоверения личности следует, что постоянное его место жительства - село Бежаницы Новоржевского уезда Псковской губернии; топоним, хорошо известный историкам литературы (и не только) - здесь располагалась вотчина Философовых.
Третий документ из этой серии - заполненная на Столярова учетная карточка для лиц допризывного возраста. Вероятно, из-за неотвердевшей бюрократической практики заполнялась она спортклубом, так что там неожиданно подробно зафиксированы спортивные достижения героя:
"Катался ли на коньках: катался
Катался ли на лыжах:
Катался ли с гор:
Играл ли в футбол:
Играл ли в теннис:
Умеет ли стрелять:
Катался ли верхом:
Катался ли на велосипедах: катался".
Здесь же упоминается его семейное положение ("при родителях") и бежаницкий адрес ("Средне-Ивановская, д. 3").
Содержащихся здесь сведений вполне достаточно для предварительного очерка его генеалогии. Из Памятных книжек Псковской губернии (которые, в пример иным губерниям, издавались регулярно и сохранились хорошо) следует, что в Новоржевском уезде было много Столяровых - но Иван только один: Иван Ефимович, сын купца, член раскладочного по промысловому налогу присутствия7. Как и его брат, Алексей Ефимович, он был членом местного пожарного общества.
Личное дело студента Столярова, которое, очевидно, надолго останется единственным источником сведений о нем (партийное досье полного однофамильца, которое я полистал бы с легкой надеждой на идентификацию, пока не выдадут по закону о персональных данных), не слишком богато на события. 27 сентября 1920 года он просит выдать ему справку для предоставления в Публичную библиотеку. Из недатированной анкеты следует, что его Петроградский адрес - ул. Колокольная, д. 6, кв. 6. После двух семестров обучения он сдал зачет по французскому языку, экзамены по психологии, общей теории права, русской истории, теории народного хозяйства и русской литературе XIX века.
В какой-то момент, очевидно, в 1922 году (бумаги, касающиеся этого эпизода, не сохранились) он перевелся с филологического факультета на правовое отделение (это тот же факультет общественных наук). Структура петроградского университета этих лет далека от сегодняшней и вообще от привычных нам: сейчас это называлось бы юридическим факультетом, а соответствующее подразделение - кафедрой административного права; тогда отделение, на котором он учился, именовалось "административным циклом". Осенью 1923 года оно было ликвидировано и Столяров во второй раз был переведен - теперь на экономическое отделение. 6 марта следующего, 1924 года, он был уволен из числа студентов "вследствие невыполнения академической активности".
Незаконченное юридическое образование не помешало ему некоторое время работать по специальности: в адресных книгах Ленинграда конца 1920-х годов он числится членом коллегии защитников (с адресом "Дмитровский пер., 18"). Из Ленинграда он будет в июне 1943 года призван на войну Фрунзенским райвоенкоматом: адрес его в этот момент - "Рубинштейна, 9"8. Был он, судя по бумагам, лейтенантом административной службы, завделопроизводством армейского инженерного склада. 31 октября 1945 года он был уволен от военной службы - и с этого момента следы его затерялись.
Разысканное на сегодняшний день литературное наследие Столярова состоит всего из четырех стихотворений: двух в "Звучащей раковине" и двух - в связанном с тем же кругом альманахе "Ушкуйники" (Пб., 1922). Ниже я печатаю все четыре.
==
1 Описание: Богомолов Н. А. Материалы к библиографии русских литературно-художественных альманахов и сборников. 1900 - 1937. Том 1. М., 1994. С. 158 - 159. Альманах издан тиражом в 1000 экземпляров, из которых 18 именных. На первой иллюстрации представлен экземпляр из числа этих 18, на толстой бумаге, принадлежавший Ф. Сологубу; на второй - ординарный экземпляр.
2 См. здесь.
3 Ошибка памяти: отцом Суриной был педагог, натуралист и автор книг по сельскому хозяйству Петр Филиппович Сурин (1865 - ?). В 1920-е годы его семья жила по адресу "Набережная 9 янв., 30" (так называлась Дворцовая наб. после переименования). В адресных книгах значится еще одна сестра, Надежда Петровна.
4 В оригинале: "Я возвращусь домой походкой легкой / Стуча тяжелым башмаком" (кода стихотворения "Узоры ломаных и четких линий…" - Звучащая раковина. Сборник стихов. Пб., 1922. С. 90). Копия мемуарного очерка И. М. Наппельбаум о поэтах "Звучащей раковины" находится в моем собрании.
5 ГАРФ. Ф. 2307. Оп. 10. Ед. хр. 357.
6 ЦГА Спб. Ф. 7240. Оп. 4. Ед. хр. 1508.
7 Памятная книжка Псковской губернии на 1911 - 1912 гг. Псков, 1910. С. 227.
6 По данным базы "Память народа".
* * *
На мшистых стенах плющ, как щит;
Преданье, словно день вчерашний.
Полуразрушенные башни
Уныло высятся в ночи.
Так далека и так понятна
Глухая скорбь заросших стен.
Горят алеющие пятна
В кровавом дыме перемен.
Под гул снарядных песнопений
Их миновали смены лет,
Участники ночных сражений,
Вершители ночных побед.
Туман клубится над рекой
Все трепетней, все богомольней.
Скрип деревянной колокольни,
Колоколов протяжный вой.
Осенний ветер муть колышет;
Вечеровая пляшет мгла,
И ухо стоны ловит, слышит
Забытые колокола.
Другие стоны. Ночь другая.
Горят походные костры:
Дружинников немая стая
И воеводские шатры.
Вокруг пугающая мгла:
За крепостной стеной могила,
И в сердце робкое вонзилась
Змеей татарская стрела.
Слабей кольчуг, мечей бряцанье,
Когда полночный час пробьет,
Когда тревожнее молчанья
В земле воткнутое копье.
И в погребальном ветровое
Под всхлипы гнущихся ракит
Отпет другой - пронзенный воин
Стрелой сжигающей тоски.
Все тяжелее боль утрат,
Полночный час с церквей оплакан.
В броне клубящегося мрака
Погиб и ты - безвестный брат.
Не все ль равно, чьи стрелы ранят:
Врагов, глумящихся очей,
Взлюби в октябрьском тумане
Дружинника глухих ночей.
Давно все в городах уснули,
В домах погашены огни…
Дружинный разлетелся улей,
Растаяли былые дни.
Еще угрюмей ночь легла,
Дождем, туманом, мглою дышит
И ветер бешено колышет
Оглохшие колокола.
* * *
Медлительная смерть расскажет
Мою последнюю главу.
И ночь, и день злодейка вяжет
Воспоминальную канву.
И мыслей вспугнутая стая
Рассыпалась по пряже дней,
И в бедной памяти всплывают
Лукавства Божьих дочерей.
Припоминаю пьянства, встречи -
Их неразрывное родство, -
В годах - пылающие свечи -
Ночей хмельное озорство.
Чадней, угарней, нестерпимей,
В рассветах хилого утра,
Клубится жизнь в сигарном дыме
В несущиеся вечера.
Сереющая нить порвется:
Не кончен путаный узор,
И сердце глухо, злобно бьется,
Как после надоевших ссор.
Ну, что ж! остатки дней коверкай:
В ночах скользит пьянящий страх,
Как золотая табакерка
В иссохших старческих руках.
* * *
Шальные дни в угарной схиме
Средь ругани, попоек, драк,
А ночь, как летописец Пимен,
Тиха, беззлобна и мудра.
О чем расскажет, что нашепчет,
Утихомирит сердце как?
И узел мук завяжет крепче
Ее холодная рука.
Пройдет угар, сгорит похмелье,
И я другой - не лгун и мот;
Не захлеснет <так!> в суровой келье
Минут глухой водоворот.
И комната, и стены эти
Напоминают мне о том,
Что погребает лед столетий
Под Чудовым монастырем.
Больное сердце, сердце злое,
Что жизни острая игла,
Когда стоишь у аналоя
И слушаешь колокола?
А в ночь, безмолвную, глухую
Взгляд кроткий старца, свет лампад,
И мозг измученный минует
Воспоминаний водопад.
Но все растоптано и смято,
Мне не забыть чрез пену лет
Голодный рев того набата
И Углича кровавый бред.
Нет, сердце, ты не утомилось,
Тебя паденья, взлеты ждут,
Пьянящая, земная милость,
Бушующее время смут.
Рассвет. И острый ветер треплет
Близ фонаря лохмотья тьмы.
Вино... Хмелеющий Отрепьев
В лучинном зареве корчмы.
* * *
Хриплый кашель, как скреб мышиный,
Кровь на заношенном платке,
Дни тягучие - паутина, -
Запечатленные в дневнике.
Вой, сердце, собакой пугливой,
Грудь - ветхий, сгорающий дом.
Жуткой ночью мглистая грива
Расчесана мелким дождем.
А под гривою мне томиться,
На крапленых картах гадать,
Ночь взбесившейся кобылицей
По былым проносит годам.
Ничего, ничего не вспомнить, -
Иль тебя, вечный сторож, Смерть.
Иль сухие цветы сегодня,
Присланные в знакомом письме
Эй, ветер, лохматый бродяга,
Ты мой даровой гробовщик,
Кинь венок: пьяных листьев ватагу,
В полях панихиды свищи.
Скоро бессонные пытки
Костлявая свяжет рука, -
Жизнь, как последние вспышки
Догоревшего ночника.
На этом элементарно извлекаемые данные в основном заканчиваются и за остальным нужно отправляться в библиотеку (в моем случае - собственную), а то и в архив.
Наталья Петровна Сурина (1897 - ?). Училась в ВГКИ на одном курсе с Л. Я. Гинзбург; упоминается в ее школярской "элегии" в строках, обращенных к Н. Л. Степанову: "А помнишь, как до радостной зари / Ты, несмотря на увещанья наши, / Напившись пьян, да, пьян, как ни мудри, / Колол дрова на кухне у Наташи" (Гинзбург Л. Я. Вспоминая институт истории искусств… // Российский институт истории искусств в мемуарах. Спб. 2003 С. 63). С 1924 г. работала в Библиотеке Академии наук - сперва техническим сотрудником, после помощником библиотекаря и с 1934 г. старшим библиотекарем. В эвакуации была в Ташкенте. С 1945 г. снова в штате БАН2. Писала о Тютчеве; участвовала в подготовке изданий Н. П. Огарева (Л., 1937). Последняя известная ее работа напечатана в 1957 г.: Сурина Н. П. Сводный каталог иностранных книг и информационный бюллетень Библиотеки Академии наук СССР // Советская библиография. Вып. 45. 1957. С. 85-86. И. М. Наппельбаум воспоминала о ней:
"Строгая, сдержанная девушка, красивые, строгие черты лица, смуглая, низкий голос, медленная речь. Образована (что несколько мешало развивать ее склонности к поэзии). Она служила, работала в библиотеке Академии Наук. Даже заведовала отделом связи с иностранными библиотеками, отдел занимался обменом книгами между этими странами и нашей страной.
Мы с ней дружили, встречались домами. Конечно, она бывала у нас на "Литературных понедельниках" на Невском 72. Я дважды была у нее. Она жила в большой семье родителей. Их было три сестры. Все одинокие. Их квартира была в прекрасном доме на Неве в 1-ом этаже, рядом с Эрмитажем. Отец ее был сотрудником Эрмитажа3. Осталось большое впечатление от ее квартиры: с видом на Петропавловскую крепость.
Она была сдержана, суховата. Думаю, ее свободе в общении с людьми - с мужчинами, мешало то, что у нее одна нога была травмирована и она постоянно носила ортопедический ботинок. Шагала прямо, но с трудом, медленно. Теперь удивляюсь, что никто из нас не пытался узнать о причине.
Николай Степанович Гумилев относился к ее стихам с уважением, вниманием, как впрочем, ко всем молодым. Хорошо зная французский язык, прирабатывала переводами, редактированием.
На занятиях свои стихи читала медленно, глухим голосом. Чужие - критиковала серьезно и строго. Одно из ее стихотворений объясняет многое в психологии автора.
Я возвращаюсь домой
Походкой легкой,
Стуча тяжелым башмаком"4.
О Томасе Григорьевиче Рогинском/Рагинском-Корейво/Карейво сохранились лишь отрывочные сведения. Десять лет назад я сложил краткую библиографию упоминаний о нем; с тех пор она не пополнялась: Жаткин П. "Плюсквамперфектум" // Волга. 1968. № 8. С. 117; "Серапионовы братья" в зеркалах переписки. М., 2004 (ук.); Лунц Л. Н. Литературное наследие. М., 2007 (ук.); Лукницкий П. Н. Дневник 1928 года. Acumiana. 1928-1929. Публ. и комм. Т. М. Двинятиной // Лица. Биографический альманах. Т. 9. Спб., 2002 (ук.); Лунц Л. Н. I. Посмертная литература о Блоке. II. Новые поэты (публикация Т. А. Кукушкиной) // ЕРОПД на 2000 год. Спб., 2004 (в именном указателе к этому изданию он представлен дважды - как Рагинский и как Рагинский-Карейво); Богомолов Николай. Вокруг "Серебряного века". Статьи и материалы. М., 2010. С. 483; Лукницкий П. Н. Труды и дни Н. С. Гумилева. Спб., 2010. С. 654 и др.
Николай Петрович Дмитриев (1903 - после 1940) - загадочное действующее лицо Ленинградской литературной жизни. Неизвестно даже, регулярно соседствующее с его именем пояснение "Круггель", есть его подлинная фамилия или, напротив, псевдоним. В 1919-1920-х гг. он учился в 10-й трудовой школе (вместе в А. Введенским, будущим обериутом); занимался в Петроградском университете и в Институте живого слова. Работал экскурсоводом. Посещал семинар Б. Эйхенбаума и Ю. Тынянова. Был одним из ранних собирателей материалов о Н. С. Гумилеве (ср. саркастическую реплику его конкурента: "Ко мне явился Н. Дмитриев. Я окончательно не могу разговаривать с этим безмозглым дураком, который торчал у меня часа полтора". - Лукницкий П. Н. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. Т. 1. Париж, 1991. С. 225).
В справке Ленинградского отделения правления "Всероссийского союза писателей" 1924 - 1925 гг. о нем говорится: "Дмитриев, Н. П. - 21 года; лит<ературой> заним<ается> 4 года; содержит семью из 3-х человек. Заработок случайный, экскурсионными лекциями. За отсутствием отдельной комнаты, работает по ночам. Сильно переутомлен. Не напечатаны стихи и проза"5.
Печатал, хотя и очень изредка, стихи до конца 1920-х годов. В 1930-м был арестован и осужден на три года. Все известные на сегодняшний день сведения о нем объединены в: Тименчик Р. История культа Гумилева. М., 2018. С. 137 - 140.
Немного известно о Петре Николаевиче Волкове (1894-1979), которого А. И. Федорова, например, считала наравне с Вагиновым самым талантливым поэтом студии. Его сборник стихов "Курганы" был анонсирован издательством "Островитяне", но в свет не вышел. В адресных книгах конца 20-х годов он значится членом коллегии защитников. Ида Наппельбаум вспоминала о нем: "Всегда писал стихи в национальном русском стиле. В сборнике "Звучащая Раковина" напечатано одно его стихотворение. Сейчас я вижу, что оно очень неплохое, в своем роде. Понятно, что индивидуально. Конечно, мы, городская молодежь, не понимали, не ценили своеобразие его поэзии. Надо сказать, что и Николай Степанович не сумел или не хотел нас научить пониманию своеобразия этих стихов. Хотя сам интересовался стихами Волкова. Но своим ученикам не внушил интереса к своеобразию этой поэзии. Почему? Может быть, сам был слишком "цивилизованным" поэтом?
О судьбе Волкова знаю от молодых людей, изучающих 20-е годы. Он стал - управхозом. Охотно вспоминал наши годы. Но сын его был недоволен приходом людей в дом".
Таким образом, до сегодняшнего дня оставался один-единственный участник альманаха и кружка, о котором не было известно ничего, кроме имени - Анатолий Столяров. Лет пятнадцать назад в именных указателях добавилось отчество "Иванович". В. В. Кудрявцев в своей антологии указал его год рождения (1903), после чего поступление новых данных иссякло. Ныне мы имеем возможность добавить кое-что еще - благодаря студенческому личному делу из архива Петроградского университета6.
30 июля 1920 г. он обычным порядком подал заявление:
"В Первый Петроградский
Государственный Университет
от гр. Анатолия Ивановича Столярова,
проживающего в г. Порхове Псков. губ. по
Валовой-Анастасиевской 20
ЗАЯВЛЕНИЕ
Прошу зачислить меня в число студентов I-го курса Первого Госуд<арственного> Университета на факультет общественных наук (филологическое отделение).
При сем прилагаю: 1) официально заверенную копию об отношении к воинской повинности; 2) удостоверение личности; 3) две засвидетельствованных фотографические карточки и 4) копию, официально заверенную, с аттестата.
О зачислении прошу сообщить по вышеуказанному адресу.
Анат. Столяров".
Все упомянутые приложения сохранились в деле. Из них следует, что Анатолий Иванович Столяров, родившийся 22 октября 1903 года, окончил шесть классов Псковской губернской гимназии, после чего был принят в Порховскую Единую Трудовую школу, которую и закончил 1 апреля 1920 г. Изучал он ("с успехом") следующие предметы - 1) русский язык, словесность; 2) математику; 3) естествоведение; 4) географию; 5) историю; 6) физику; 7) космографию (!); 8) социологию; 9) философскую пропедевтику; 10) гигиену; 11) рисование; 12) историю труда; 13) историю педагогических учений; 14) рисование; 15) новые языки: немецкий и французский; 16) черчение.
(Между прочим, гимназия эта - та, в которой несколько лет спустя будут учиться Тынянов и Каверин).
Из приложенного удостоверения личности следует, что постоянное его место жительства - село Бежаницы Новоржевского уезда Псковской губернии; топоним, хорошо известный историкам литературы (и не только) - здесь располагалась вотчина Философовых.
Третий документ из этой серии - заполненная на Столярова учетная карточка для лиц допризывного возраста. Вероятно, из-за неотвердевшей бюрократической практики заполнялась она спортклубом, так что там неожиданно подробно зафиксированы спортивные достижения героя:
"Катался ли на коньках: катался
Катался ли на лыжах:
Катался ли с гор:
Играл ли в футбол:
Играл ли в теннис:
Умеет ли стрелять:
Катался ли верхом:
Катался ли на велосипедах: катался".
Здесь же упоминается его семейное положение ("при родителях") и бежаницкий адрес ("Средне-Ивановская, д. 3").
Содержащихся здесь сведений вполне достаточно для предварительного очерка его генеалогии. Из Памятных книжек Псковской губернии (которые, в пример иным губерниям, издавались регулярно и сохранились хорошо) следует, что в Новоржевском уезде было много Столяровых - но Иван только один: Иван Ефимович, сын купца, член раскладочного по промысловому налогу присутствия7. Как и его брат, Алексей Ефимович, он был членом местного пожарного общества.
Личное дело студента Столярова, которое, очевидно, надолго останется единственным источником сведений о нем (партийное досье полного однофамильца, которое я полистал бы с легкой надеждой на идентификацию, пока не выдадут по закону о персональных данных), не слишком богато на события. 27 сентября 1920 года он просит выдать ему справку для предоставления в Публичную библиотеку. Из недатированной анкеты следует, что его Петроградский адрес - ул. Колокольная, д. 6, кв. 6. После двух семестров обучения он сдал зачет по французскому языку, экзамены по психологии, общей теории права, русской истории, теории народного хозяйства и русской литературе XIX века.
В какой-то момент, очевидно, в 1922 году (бумаги, касающиеся этого эпизода, не сохранились) он перевелся с филологического факультета на правовое отделение (это тот же факультет общественных наук). Структура петроградского университета этих лет далека от сегодняшней и вообще от привычных нам: сейчас это называлось бы юридическим факультетом, а соответствующее подразделение - кафедрой административного права; тогда отделение, на котором он учился, именовалось "административным циклом". Осенью 1923 года оно было ликвидировано и Столяров во второй раз был переведен - теперь на экономическое отделение. 6 марта следующего, 1924 года, он был уволен из числа студентов "вследствие невыполнения академической активности".
Незаконченное юридическое образование не помешало ему некоторое время работать по специальности: в адресных книгах Ленинграда конца 1920-х годов он числится членом коллегии защитников (с адресом "Дмитровский пер., 18"). Из Ленинграда он будет в июне 1943 года призван на войну Фрунзенским райвоенкоматом: адрес его в этот момент - "Рубинштейна, 9"8. Был он, судя по бумагам, лейтенантом административной службы, завделопроизводством армейского инженерного склада. 31 октября 1945 года он был уволен от военной службы - и с этого момента следы его затерялись.
Разысканное на сегодняшний день литературное наследие Столярова состоит всего из четырех стихотворений: двух в "Звучащей раковине" и двух - в связанном с тем же кругом альманахе "Ушкуйники" (Пб., 1922). Ниже я печатаю все четыре.
==
1 Описание: Богомолов Н. А. Материалы к библиографии русских литературно-художественных альманахов и сборников. 1900 - 1937. Том 1. М., 1994. С. 158 - 159. Альманах издан тиражом в 1000 экземпляров, из которых 18 именных. На первой иллюстрации представлен экземпляр из числа этих 18, на толстой бумаге, принадлежавший Ф. Сологубу; на второй - ординарный экземпляр.
2 См. здесь.
3 Ошибка памяти: отцом Суриной был педагог, натуралист и автор книг по сельскому хозяйству Петр Филиппович Сурин (1865 - ?). В 1920-е годы его семья жила по адресу "Набережная 9 янв., 30" (так называлась Дворцовая наб. после переименования). В адресных книгах значится еще одна сестра, Надежда Петровна.
4 В оригинале: "Я возвращусь домой походкой легкой / Стуча тяжелым башмаком" (кода стихотворения "Узоры ломаных и четких линий…" - Звучащая раковина. Сборник стихов. Пб., 1922. С. 90). Копия мемуарного очерка И. М. Наппельбаум о поэтах "Звучащей раковины" находится в моем собрании.
5 ГАРФ. Ф. 2307. Оп. 10. Ед. хр. 357.
6 ЦГА Спб. Ф. 7240. Оп. 4. Ед. хр. 1508.
7 Памятная книжка Псковской губернии на 1911 - 1912 гг. Псков, 1910. С. 227.
6 По данным базы "Память народа".
* * *
На мшистых стенах плющ, как щит;
Преданье, словно день вчерашний.
Полуразрушенные башни
Уныло высятся в ночи.
Так далека и так понятна
Глухая скорбь заросших стен.
Горят алеющие пятна
В кровавом дыме перемен.
Под гул снарядных песнопений
Их миновали смены лет,
Участники ночных сражений,
Вершители ночных побед.
Туман клубится над рекой
Все трепетней, все богомольней.
Скрип деревянной колокольни,
Колоколов протяжный вой.
Осенний ветер муть колышет;
Вечеровая пляшет мгла,
И ухо стоны ловит, слышит
Забытые колокола.
Другие стоны. Ночь другая.
Горят походные костры:
Дружинников немая стая
И воеводские шатры.
Вокруг пугающая мгла:
За крепостной стеной могила,
И в сердце робкое вонзилась
Змеей татарская стрела.
Слабей кольчуг, мечей бряцанье,
Когда полночный час пробьет,
Когда тревожнее молчанья
В земле воткнутое копье.
И в погребальном ветровое
Под всхлипы гнущихся ракит
Отпет другой - пронзенный воин
Стрелой сжигающей тоски.
Все тяжелее боль утрат,
Полночный час с церквей оплакан.
В броне клубящегося мрака
Погиб и ты - безвестный брат.
Не все ль равно, чьи стрелы ранят:
Врагов, глумящихся очей,
Взлюби в октябрьском тумане
Дружинника глухих ночей.
Давно все в городах уснули,
В домах погашены огни…
Дружинный разлетелся улей,
Растаяли былые дни.
Еще угрюмей ночь легла,
Дождем, туманом, мглою дышит
И ветер бешено колышет
Оглохшие колокола.
* * *
Медлительная смерть расскажет
Мою последнюю главу.
И ночь, и день злодейка вяжет
Воспоминальную канву.
И мыслей вспугнутая стая
Рассыпалась по пряже дней,
И в бедной памяти всплывают
Лукавства Божьих дочерей.
Припоминаю пьянства, встречи -
Их неразрывное родство, -
В годах - пылающие свечи -
Ночей хмельное озорство.
Чадней, угарней, нестерпимей,
В рассветах хилого утра,
Клубится жизнь в сигарном дыме
В несущиеся вечера.
Сереющая нить порвется:
Не кончен путаный узор,
И сердце глухо, злобно бьется,
Как после надоевших ссор.
Ну, что ж! остатки дней коверкай:
В ночах скользит пьянящий страх,
Как золотая табакерка
В иссохших старческих руках.
* * *
Шальные дни в угарной схиме
Средь ругани, попоек, драк,
А ночь, как летописец Пимен,
Тиха, беззлобна и мудра.
О чем расскажет, что нашепчет,
Утихомирит сердце как?
И узел мук завяжет крепче
Ее холодная рука.
Пройдет угар, сгорит похмелье,
И я другой - не лгун и мот;
Не захлеснет <так!> в суровой келье
Минут глухой водоворот.
И комната, и стены эти
Напоминают мне о том,
Что погребает лед столетий
Под Чудовым монастырем.
Больное сердце, сердце злое,
Что жизни острая игла,
Когда стоишь у аналоя
И слушаешь колокола?
А в ночь, безмолвную, глухую
Взгляд кроткий старца, свет лампад,
И мозг измученный минует
Воспоминаний водопад.
Но все растоптано и смято,
Мне не забыть чрез пену лет
Голодный рев того набата
И Углича кровавый бред.
Нет, сердце, ты не утомилось,
Тебя паденья, взлеты ждут,
Пьянящая, земная милость,
Бушующее время смут.
Рассвет. И острый ветер треплет
Близ фонаря лохмотья тьмы.
Вино... Хмелеющий Отрепьев
В лучинном зареве корчмы.
* * *
Хриплый кашель, как скреб мышиный,
Кровь на заношенном платке,
Дни тягучие - паутина, -
Запечатленные в дневнике.
Вой, сердце, собакой пугливой,
Грудь - ветхий, сгорающий дом.
Жуткой ночью мглистая грива
Расчесана мелким дождем.
А под гривою мне томиться,
На крапленых картах гадать,
Ночь взбесившейся кобылицей
По былым проносит годам.
Ничего, ничего не вспомнить, -
Иль тебя, вечный сторож, Смерть.
Иль сухие цветы сегодня,
Присланные в знакомом письме
Эй, ветер, лохматый бродяга,
Ты мой даровой гробовщик,
Кинь венок: пьяных листьев ватагу,
В полях панихиды свищи.
Скоро бессонные пытки
Костлявая свяжет рука, -
Жизнь, как последние вспышки
Догоревшего ночника.