«Под нами храпят широкие кони»: эпизод из ранней биографии К. К. Вагинова
Константин Вагинов, каким мы его себе представляем, кажется отстоящим бесконечно далеко от своих предков: кряжистого генеалогического древа петербургских дантистов, неожиданно давшего боковой побег - жандармского полковника, отца поэта 1. Впрочем, как свойственно родословным разысканиям, внутри этой дендрологической конструкции обнаруживаются дуплистые внутренние рифмы: так, один из зубоврачебных предков Вагинова (вероятно, это был Людвиг Самойлович Вагенгейм, двоюродный дедушка, пользовавший, в частности, И. А. Гончарова2) состоял присяжным доктором престарелого Барона Брамбеуса (О. И. Сенковского), причем в результате сеансов он пополнял не столько челюсти пациента и свои карманы, сколько собственные книжные шкафы:
«Я имел неблагоразумие держать книги в передней, в полках без стекол; тут всякий брал, что хотел: но вы знаете, что никто не возвращает взятой книги, если ее можно легко зажилить. Более всего перетаскал моих книг разбойник Вагенгейм-старик. Вы знаете, я часто страдал зубною болью и имел неблагоразумие посылать за ним. Успокоив мою боль, он всякий раз, уходя от меня, просил дать ему что-либо почитать. Я отсылал его в переднюю, где он распоряжался просто как у себя дома. Но вообразите мое удивление, когда раз, заехав к Вагенгейму взять у него какие-то новые капли, я вдруг увидел у него в гостиной порядочный шкаф с книгами в хорошеньких переплетах. Я попробовал вынуть несколько книг и вижу, что все это мои книги.
- Послушайте, ребэ Вагенгейм, говорю я, как же это вам не совестно, душа моя, перетаскать у меня столько книг, обмундировав их по своему усмотрению и распределить не по полкАм, а по пОлкам.
- Охота вам, почтеннейший О.И., заниматься такими пустяками: вы приехали лечиться, а занялись другим делом. Видно, у вас еще не очень болят зубы. Пойдемте, я вам дам новопривезенные из-за границы американские капли, это будет лучше. Тем дело и кончилось, а книги мои так и остались у Вагенгейма» 3.
Несмотря на отдельные яркие эпизоды, жизнь семьи Вагенгеймов за пределами послужных списков и поколенных росписей (которые, между прочим, еще способны преподнести сюрприз4) нам почти неизвестна. На этом фоне даже обнаруженное недавно личное гимназическое дело Вагинова, в котором сохранилось несколько прошений, собственноручно подписанных его отцом, ощутимо расширило наши представления о начальном периоде биографии поэта5.
Тем любопытнее кажется дело о лошадях подполковника Вагинова, отложившееся в составе обширного и хаотичного архивного фонда Штаба отдельного корпуса жандармов6. С точки зрения штатского лица и мирного времени все прегрешения, вмененные Константину Адольфовичу, кажутся более чем ничтожными, но детали происшествия, растянувшегося на полсотни листов архивной папки, любопытны сами по себе. Конечно, эта история, начавшаяся зимой 1915/1916 гг. должна была оказаться хорошо известной и поэту, на тот момент шестнадцатилетнему.
Как и многие сюжеты русской жизни последних десяти веков, все началось с доноса:
«Довожу до Вашего сведения, что подполковник ВАГЕНГЕЙМ (теперь Вагинив <так!> утаил от конской мобилизации четырех своих лошадей, росписав, с ведома командира дивизиона генерала КАЗАКОВА, на офицеров дивизиона. Таким образом лошади и по сие время находятся у него в собственном доме по Литейному проспекту № 25 и даже во время мобилизации не выводились. Мною было сообщено своевременно градоначальнику, но никаких мер до сих пор не было принято. Вагенгейм родом из жидов. Отец его принял лютеранство когда из Петрограда выселяли, а сам он принял православие, будучи в дивизионе. Его не хотели держать ни в одном кавалерийском полку, а побывал во многих. В дивизионе благодаря деньгам и такому командиру, у которого все основано на деньгах, чувствует себя великолепно».
Непонятно, имеем ли мы дело с оригиналом доноса, либо он был перебелен на машинке, чтобы удобнее путешествовать по инстанциям. Во всяком случае, напечатан он по всем правилам бюрократического искусства, чисто, без помарок и опечаток (если не считать ошибки в новой фамилии героя). На листе поставлен штамп инспекторского отделения с датой 29 января 1916 г. и входящим номером. Поверх наложена резолюция, предписывающая отправить документ Главному Начальнику Округа.
Согласно действующим в военное время законам, одновременно с мобилизацией солдат учреждался и общий конский запас, из которого лошади поступали в действующую армию. Сама процедура была, естественно, небезболезненной: коневладельцы, особенно в деревнях, старались причинить своим животным небольшой и обратимый вред, чтобы их забраковали: вероятно, к подобным уловкам прибегали и столичные любители. О том, что Вагиновы (тогда еще Вагенгеймы) держали лошадей было известно: от казны подполковнику полагалось помимо жалования (1080 руб.) еще 360 руб. столовых, 192 рубля на найм прислуги плюс особо оговоренные фуражные средства на две лошади7. Впрочем, жена К.А. и мать поэта принадлежала к весьма богатому семейству, так что, вероятно, суммы эти были не слишком принципиальны. С приданым жены Вагиновым достался и дом № 25 по Литейному, который упоминается в доносе.
Отец подполковника Вагенгейма действительно был лютеранином; остальные конфессионные подробности, сообщаемые весьма осведомленным анонимом, мы не можем ни подтвердить, ни опровергнуть. Не исключено, между тем, что истинной мишенью зоила был непосредственный начальник Вагинова, генерал-майор Матвей Иванович Казаков (1858 - ?), командир Санкт-Петербургского жандармского дивизиона. В любом случае, делу был дан ход, и колеса военной бюрократии медленно пришли в движение. 3 февраля офицер штаба Петроградского военного округа генерал-полковник Воронов отправил копию доноса Петроградскому градоначальнику с просьбой «произвести расследования по содержанию означенного заявления и о результатах расследования сообщить с возвращением переписки». Восьмого февраля из канцелярии градоначальника это дело было спущено приставу 1-го участка Литейной части, по месту жительства подозреваемого полковника (бумага подписана Виктором Александровичем Кадлубовским).
12 февраля, то есть еще спустя четыре дня, были произведены первые следственные действия:
«ПРОТОКОЛ.
1916 года, февраля 12 дня вследствие предписания канцелярии господина Петроградского Градоначальника от 8 февраля с.г. за № 1402 и по поручению господина Пристава 1-го участка Литейной части младший помощник Пристава названного участка Штабс-Капитан Шульгин производил дознание по делу Подполковника Петроградского жандармского Дивизиона Константина Адольфовича Вагинова (бывш. Вагенгейм), обвиняемого в сокрытии 4-х лошадей при мобилизации, причем выяснилось следующее:
спрошенный сего числа старший дворник дома 25 по Литейному пр. крестьянин Рязанской губ. Зарайского уезда Белынической волости и села Петр Алексеев Власов, объяснил, что на службе в означенном доме, принадлежащем жене жандармского Подполковника Любви <так!> Алексеевне Вагиновой (бывш. Вагенгейм) состоит с мая 1915 года. В доме имеется конюшня на 4 стойла лошадей. Когда Власов занял должность старшего дворника, ни одной лошади в конюшне не было; от кучера Вагинова - Зиновия Бахтеярова, Власов слышал, что лошади находятся в г. Павловске, где Подполковник Вагинов проживает с женой на даче. В конце Августа Вагинов переехал из г. Павловска в д. 25 по Литейному пр. Вместе с ними вернулся кучер Бахтеяров с 4-мя лошадьми, означенными в приложенном к настоящему протоколу акте. С этого момента все 4 лошади все время находятся в конюшне дома 25 по Литейному пр. и никто, кроме Подполковника Вагинова и его жены не пользуется этими лошадьми. Представлялись ли лошади при мобилизации, Власову неизвестно, т.к. в это время на службе у Подп. Вагинова он не состоял. <Подпись Власова>.
Спрошенный 13 февраля кр. Пензенской губ. Краснослободского уезда Девиченской волости дер. Ново-Кадышево Зейнур <так! раньше был Зиновием> Аббасев Бахтеяров , в д. 25 по Литейному пр. служащий кучером у Подполковника Вагинова, 18 лет, объяснил, что вороные лошади (пара) служат лет 7, серый года 3 и гнедой около 3-х лет. Пара вороных принадлежит Подполковнику Вагинову, серый и гнедой - офицеру Петроградского жандармского дивизиона, фамилии и имени коего Бахтеяров не знает. Конюшню для лошадей означенного офицера Подполк. Вагинов уступает бесплатно, как хорошему своему знакомому. Лошади: серый и гнедой никогда Вагинову не принадлежали. Уезжая на дачу в г. Павловск, Подполк. Вагинов брал с собой не только своих лошадей, но и лошадей офицера, т.к. последний приезжал в Павловск и там ими пользовался; приезды эти бывали очень редки. Офицер имеет сани и экипаж, которые находятся в д. 25 по Литейному пр. По словам Подполк. Вагинова, как экипаж, так и сани составляют собственность офицера, а не Подполк. Вагинова. При пользовании лошадьми и экипажами офицер пользуется услугами Бахтеярова как кучера, но каждый раз с разрешения Подполк. Вагинова, причем платы за услуги Бахтеярову не полагается. По объявлению первой мобилизации все 4 лошади, указанные в приложенном при настоящем протоколе листе, были лично Бахтеяровым выведены на сборное место (Казачий плац) в г. Павловске, где в это время лошади находились. Бахтеяров представил 4 свидетельства на лошадей приемной комиссии, которая просмотрев их, приказала вести лошадей домой. Подполк. Вагинов при приеме лошадей был в Петрограде. Никаких удостоверений от приемной комиссии об освобождении лошадей Бахтеяров не получил. При второй мобилизации лошади Вагинова не выводились на смотр вовсе, Бахтеяров лишь представил г. Приставу в Павловске свидетельства на лошадей, причем г. Пристав просмотрев свидетельства сказал: «в первую мобилизацию не взяли, значит выводить больше не надо». Удостоверений о забраковании лошадей г. Пристав не требовал. <Подпись Бахтеярова>».
Еще через три дня (16 февраля) тот же штабс-капитан Владислав Васильевич Шульгин явился с понятыми (двумя дворниками из соседних домов) непосредственно в конюшню Вагиновых и произвел там в присутствии кучера Бахтеярова опись четырех наличествующих лошадей: «1) вороного жеребца с белым пятном на лбу, белыми задними копытами, грива налево <так!> 10 л.; 2) вороной жеребец с белым левым задним копытом, грива направо, 10 л.; 3) серый жеребец в яблоках, грива налево, 6 л. и 4) гнедой жеребец в яблоках, левое заднее копыто белое, грива налево, 7 лет».
После этого дело неожиданно остановилось почти на десять дней - и только 25 февраля был допрошен сам подозреваемый, подполковник Вагинов:
«Вследствие поступившего от Начальника Штаба Петроградского военного округа анонимного заявления на меня, будто я скрыл при воинской мобилизации в 1914 году лошадей, имею честь объяснить нижеследующее: лошади были мною своевременно предоставлены на пункт в городе Павловске (где я жил в это время на даче), хорошо не припомню, кажется 18 или 19 июля. На означенном пункте находились - бывший в то время приставом II части гор. Павловска, ныне пристав Царского Села статский советник Георгий Петрович Филиппов и пристав I части Павловска Губернский секретарь Роберт Годфридович Лидтке. Кучеру помогал вести лошадей на пункт дворник дачи г-жи Грузинской (Солдатская ул., д. 21) - Тимофей Душечкин. В то <время> я жил на даче г-на Крейтана <дефект оригинала> Дворником означенной дачи был Степан Ильич Муров, который вместе со своим сыном Иваном <дефект> одновременно своих лошадей тоже на пункт, так как сам Муров занимался легковым извозом в г. Павловске. В настоящее время вышеозначенный Степан Муров живет в Петергофе - Предтеченская ул. д. 21, так как занимается извозом, а сын его Иван Муров - живет в Павловске - Княжеский переулок дом № 7. Лошади в то время приняты не были, в дальнейшем никаких требований о представлении лошадей ко мне не поступало. Заведывающий Хозяйством Петроградского Жандармского дивизиона Подполковник Вагинов.
25 февраля 1916 года».
Примечательно, насколько серьезное значение, как выясняется, придавалось даже самой возможности совершенного проступка: первая мобилизация была в 1914 году; с тех пор прошла еще минимум одна (а может быть и больше) - но уклонение от нее расследовалось с каким-то надрывным тщанием. Может быть, конечно, дело было в высоком положении подозреваемого или в личной неприязни кого-нибудь из вышестоящих лиц. В любом случае, следствие не удовлетворилось звучащими в унисон показаниями самого подозреваемого, сторожа и кучера, а продолжило опрос свидетелей. С нашей временной дистанции выглядит это непостижимо: поздняя зима 1916 года, в самом разгаре война, но штабс-капитан обстоятельно и не торопясь идет по следу конелюбивого жандарма. Следующим следственным действием должна была стать проверка извозчика Мурова и дворника Душечкина, которые, по словам Вагинова, выводили пресловутых лошадей в первую мобилизацию, но Шульгин, вероятно, по административным причинам, сам отправиться в Павловск не мог, так что эти показания сняты его коллегами.
«1916 года февраля 29 дня опрошенный по этому делу Тверской губ. и уезда Городецкой вол. с. Игуменки Иван Степанович Муров, проживающий в д. № 7 по Княжескому пер. в гор. Павловске объяснил, что он хорошо помнит, что жившие на конюшне при квартире Подполковника Вагенгейма 4 лошади были выводимы на плац при военно-конской мобилизации в то время когда он выводил лошадей отца своего, какие последовали результаты этой выводки ему неизвестно. Помощник Пристава <нрзб>»
«1916 года марта 2 дня, опрошенный дворник дома № 21 по Солдатской улице в Павловске кр. Калужской губ. Лихвинского у. Кулешовской волости и села, проживающий в означенной улице Тимофей Авксентьев Душечкин объяснил, что летом в 1914 году он, Душечкин, кучеру Бахтеярову, служащему у Полковника Вагенгейма, действительно помог вести лошадей на пункт (военный плац в г. Павловске), но в этот раз лошадей Подполковника Вагенгейма не приняли, которые и были с плаца отведены обратно к подполковнику Вагенгейму и почему их не приняли, он Душечкин не знает. Помощник пристава Русаков»
Отдельным запросом (он в деле не сохранился) продолжавший следствие пристав Шульгин осведомлялся у начальника жандармского дивизиона о фуражных деньгах, полагающихся Вагинову. Тот отвечал, ссылаясь на пункт закона, и замечал заодно, что Вагинов, запросив в июле 1914 года выдачу фуражных, тем самым, вероятно, подтверждал, что лошади были своевременно представлены на мобилизационный пункт и были отвергнуты комиссией (очевидно, мысль о том, что К.А. может и утаить лошадей, и претендовать на казенную для них пищу, показалась ему невероятной). 9 марта вся переписка (основная часть которой уже известна читателю) была из канцелярии Петроградского градоначальника отправлена Петроградскому же губернатору. Казалось бы, дело закрыто - и губернатор, прочтя все эти примерно единогласные свидетельства, должен списать его в архив. Но нет! Весь апрель никто действительно не интересуется судьбой отца поэта и его четырех коней Апокалипсиса , но 30 апреля в папку с этим делом ложится новая бумага: Петроградский губернатор спешит сообщить Штабу Петроградского военного округа, что по донесению царскосельского Присутствия по воинской повинности лошади Вагенгейма в приемную комиссию не доставлялись - и, таким образом, оказывается, что все с трудом снятые показания не стоят и ломаного гроша. Перед лицом этого обстоятельства повисает месячная пауза, но с 5 июня папка с этим делом начинает стремительно распухать.
В этот день царскосельский комендант Николай Васильевич Осипов (до сих пор не появлявшийся в истории) отправляет Павловскому приставу Лидтке запрос «какого рода свидетельства были представлены Подполковником Вагенгеймом, на основании коих его лошади были освобождены от мобилизации». Каким образом дело это оказалось на столе у Осипова - большой вопрос: но, если он и обеспокоил адресата, то виду тот, конечно, подать не мог. Двадцать дней спустя (между тем, Осипов просил «немедленно») Лидтке отвечает ему, причем письмом полуофициальным: оно не на бланке и канцелярия его не регистрирует. Там написано: «Доношу, что во время мобилизации лошадей на военном плацу в гор. Павловске в 1914 году лошади Подполковника Вагенгейна <так!> в числе четырех были выведены, но по предъявлении свидетельства Командира Петроградского Жандармского Дивизиона распоряжением заведывающего военно-конским участком Петром Николаевичем Еркиным, которому оно было предъявлено, освобождены и с плаца уведены. Текст предъявленного Еркину свидетельства мне неизвестен, но по словам Заведывающего Конским участком в свидетельстве было сказано, что принадлежащие Вагенгейму лошади полагаются по штату и мобилизации не подлежат». На этом листочке бисерным почерком написано в уголке: «Почему не допрошен Еркин? и офицер-приемщик».
Дальше (после нескольких малозначительных писем) в дело подшито недатированное, анонимное и весьма толковое резюме. Его неизвестный автор сообщает, что по единогласному свидетельству дворников, кучеров, генерал-майора Казакова и самого подполковника Вагенгейма лошади в июле 1914 года были предоставлены и отвергнуты; официальные же бумаги, прибывшие из Царского села, свидетельствуют о том, что лошадей в приемной комиссии так и не дождались. Здесь же предлагаются новые пути расследования: допросить П. Н. Еркина, который возглавлял павловскую лошадиную комиссию и разыскать таинственного офицера, который держал своих коней в вагиновской конюшне (казалось бы - зачем? но именно так действует истинный сыщик и правильный ученый: в истории не должно остаться неизвестных лиц). Попутно, кстати, выяснилось, что закон, по которому Вагинову полагались казенные фуражные, давно отменен, так что лошади кормились государственным овсом по ошибке. Между тем, этот незначащий факт, возможно, таил в себе объяснение всей истории: как сообщает в следующем документе сам Вагинов, когда его лошадей привели на сборный пункт, он предъявил там бумагу о казенном довольствии (отдельно отмечая: «Полагалось ли в данном случае освобождать моих лошадей от военно-конской повинности я не знаю и ходатайства о сем я не возбуждал»). Вероятно, магия свидетельства с печатью была так велика, что приемщик на всякий случай решил с этими конкретными лошадьми не связываться, благо недостатка в альтернативных не было. Здесь же подшита копия злосчастного удостоверения, подписанного командиром дивизиона Казаковым: в нем говорилось, что у подполковника имеются «две упряжные лошади для разъездов с отпуском от казны фуражного довольствия»: понятно, что при желании это можно истолковать и в приятном для владельца смысле.
На этом этапе в дело включился начальник штаба корпуса жандармов Владимир Павлович Никольский, запросивший у Казакова, по какому собственно праву он освобождает от призыва лошадей своих подчиненных. Тот терпеливо отвечал, что освобождать лошадей он и не думал, а лишь распорядился (согласно закону такому-то) о выдаче им государственного фуража. К этому моменту дело напоминало уже какой-то конно-бюрократический бурлеск: между прочим, от документа к документу число лошадей менялось: то речь шла о двух, то о четырех. К началу сентября круговорот бумаг вдруг приостанавливается и после паузы возникает протокол допроса долгожданного Еркина, который, быв летом 1914 г. заведующим Павловским военно-конским участком самолично освободил вагиновских лошадей от призыва. Мы не можем, конечно, судить, был ли он искренен, но вышел он из положения блестяще: «По наряду приемной комиссии, - писал Еркин, - требовалось всего около 50 лошадей; доставлено же было на плац настолько большее количество лошадей, что для комиссии представился полный простор в выборе комплекта и потому доставленные Вагенгеймом лошади как уступающие по наружному виду другим лошадям были освобождены комиссией до следующей мобилизации. Но в следующие мобилизации лошади эти на сборный пункт доставлены не были, т.к. Вагенгейм за окончанием летнего дачного сезона выбыл из Павловска, где он проживал лишь в течение дачного сезона - в Петроград».
Честно сказать, трудно поверить, что у миллионера-кавалериста лошади были настолько неказистыми, что ими побрезговала приемная комиссия, но с другой стороны - дело происходит в Павловске, где крестьянский одр скорее мог бы показаться редкостью на фоне всяческих ахалтекинцев. Несмотря на это объяснение (может быть и лукавое, но формально безупречное), продолжается розыск последнего таинственного лица: офицера, чьи лошади пользовались гостеприимством конюшни на Литейном. 31 октября штаб жандармов спрашивал о его личности у начальника Петроградского жандармского управления; тот, в свою очередь запрашивал жандармский дивизион. В результате 4 ноября подполковник Вагинов отправлял очередное объяснение, связанное с «Делом четырех коней»:
«Что касается до заявления моего кучера Бахтиярова помощнику пристава Штабс-капитану Шульгину я не знаю, но полагаю, что кучер, слыша от меня неоднократно, что я хочу продать двух лошадей, так как я в то время искал покупателя, думал, что две лошади уже запроданы, но в то время лошади принадлежали мне».
Почему-то из всех приведенных свидетельств это представляется наименее убедительным: вряд ли бедный Бахтеяров при всей своей фантазии мог бы придумать не только факт существования офицера, но и его занятные привычки, венчаемые обычаем не платить кучеру за прогулки. Но - удивительно дело - это объяснение полностью удовлетворило вышестоящее начальство, так что расследование на этом заглохло. Впрочем, уже через несколько месяцев всем участникам истории сделалось не до лошадей.
==
1 См. превосходную работу: Дмитренко А. К истории рода Вагенгеймов // Вагинов К. Песня слов. Составление, подготовка текста, вступительная статья и примечания А. Герасимовой. М., 2012. С. 348 - 355.
2 Алексеев А. Д. Летопись жизни и творчества И. А. Гончарова. М. - Л., 1960. С. 295, 310, 322.
3 Старчевский А. Последние десять лет жизни барона Брамбеуса // Наблюдатель. 1884. № 8. С. 226 - 227.
4 Ср., например, удивительное появление Адольфа Самойловича Вагенгейма, дедушки поэта, среди вечных постояльцев русского кладбища в Ницце (Грезин И. Русское кладбище Кокад в Ницце. М., 2012. С. 106 - 107).
5 ЦГИА Спб. Ф. 171. Оп. 2. Ед. хр. 497. Эти материалы использованы нами в книге: Соболев А. Л., Тименчик Р. Д. Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888 - 1972. М., 2019. С. 580 - 581.
6 ГАРФ. Ф. 110. Оп. 6. Ед. хр. 3425. Далее материалы этого дела приводятся без дополнительных сносок.
7 Дмитренко А. К истории рода Вагенгеймов. С. 350.
«Я имел неблагоразумие держать книги в передней, в полках без стекол; тут всякий брал, что хотел: но вы знаете, что никто не возвращает взятой книги, если ее можно легко зажилить. Более всего перетаскал моих книг разбойник Вагенгейм-старик. Вы знаете, я часто страдал зубною болью и имел неблагоразумие посылать за ним. Успокоив мою боль, он всякий раз, уходя от меня, просил дать ему что-либо почитать. Я отсылал его в переднюю, где он распоряжался просто как у себя дома. Но вообразите мое удивление, когда раз, заехав к Вагенгейму взять у него какие-то новые капли, я вдруг увидел у него в гостиной порядочный шкаф с книгами в хорошеньких переплетах. Я попробовал вынуть несколько книг и вижу, что все это мои книги.
- Послушайте, ребэ Вагенгейм, говорю я, как же это вам не совестно, душа моя, перетаскать у меня столько книг, обмундировав их по своему усмотрению и распределить не по полкАм, а по пОлкам.
- Охота вам, почтеннейший О.И., заниматься такими пустяками: вы приехали лечиться, а занялись другим делом. Видно, у вас еще не очень болят зубы. Пойдемте, я вам дам новопривезенные из-за границы американские капли, это будет лучше. Тем дело и кончилось, а книги мои так и остались у Вагенгейма» 3.
Несмотря на отдельные яркие эпизоды, жизнь семьи Вагенгеймов за пределами послужных списков и поколенных росписей (которые, между прочим, еще способны преподнести сюрприз4) нам почти неизвестна. На этом фоне даже обнаруженное недавно личное гимназическое дело Вагинова, в котором сохранилось несколько прошений, собственноручно подписанных его отцом, ощутимо расширило наши представления о начальном периоде биографии поэта5.
Тем любопытнее кажется дело о лошадях подполковника Вагинова, отложившееся в составе обширного и хаотичного архивного фонда Штаба отдельного корпуса жандармов6. С точки зрения штатского лица и мирного времени все прегрешения, вмененные Константину Адольфовичу, кажутся более чем ничтожными, но детали происшествия, растянувшегося на полсотни листов архивной папки, любопытны сами по себе. Конечно, эта история, начавшаяся зимой 1915/1916 гг. должна была оказаться хорошо известной и поэту, на тот момент шестнадцатилетнему.
Как и многие сюжеты русской жизни последних десяти веков, все началось с доноса:
«Довожу до Вашего сведения, что подполковник ВАГЕНГЕЙМ (теперь Вагинив <так!> утаил от конской мобилизации четырех своих лошадей, росписав, с ведома командира дивизиона генерала КАЗАКОВА, на офицеров дивизиона. Таким образом лошади и по сие время находятся у него в собственном доме по Литейному проспекту № 25 и даже во время мобилизации не выводились. Мною было сообщено своевременно градоначальнику, но никаких мер до сих пор не было принято. Вагенгейм родом из жидов. Отец его принял лютеранство когда из Петрограда выселяли, а сам он принял православие, будучи в дивизионе. Его не хотели держать ни в одном кавалерийском полку, а побывал во многих. В дивизионе благодаря деньгам и такому командиру, у которого все основано на деньгах, чувствует себя великолепно».
Непонятно, имеем ли мы дело с оригиналом доноса, либо он был перебелен на машинке, чтобы удобнее путешествовать по инстанциям. Во всяком случае, напечатан он по всем правилам бюрократического искусства, чисто, без помарок и опечаток (если не считать ошибки в новой фамилии героя). На листе поставлен штамп инспекторского отделения с датой 29 января 1916 г. и входящим номером. Поверх наложена резолюция, предписывающая отправить документ Главному Начальнику Округа.
Согласно действующим в военное время законам, одновременно с мобилизацией солдат учреждался и общий конский запас, из которого лошади поступали в действующую армию. Сама процедура была, естественно, небезболезненной: коневладельцы, особенно в деревнях, старались причинить своим животным небольшой и обратимый вред, чтобы их забраковали: вероятно, к подобным уловкам прибегали и столичные любители. О том, что Вагиновы (тогда еще Вагенгеймы) держали лошадей было известно: от казны подполковнику полагалось помимо жалования (1080 руб.) еще 360 руб. столовых, 192 рубля на найм прислуги плюс особо оговоренные фуражные средства на две лошади7. Впрочем, жена К.А. и мать поэта принадлежала к весьма богатому семейству, так что, вероятно, суммы эти были не слишком принципиальны. С приданым жены Вагиновым достался и дом № 25 по Литейному, который упоминается в доносе.
Отец подполковника Вагенгейма действительно был лютеранином; остальные конфессионные подробности, сообщаемые весьма осведомленным анонимом, мы не можем ни подтвердить, ни опровергнуть. Не исключено, между тем, что истинной мишенью зоила был непосредственный начальник Вагинова, генерал-майор Матвей Иванович Казаков (1858 - ?), командир Санкт-Петербургского жандармского дивизиона. В любом случае, делу был дан ход, и колеса военной бюрократии медленно пришли в движение. 3 февраля офицер штаба Петроградского военного округа генерал-полковник Воронов отправил копию доноса Петроградскому градоначальнику с просьбой «произвести расследования по содержанию означенного заявления и о результатах расследования сообщить с возвращением переписки». Восьмого февраля из канцелярии градоначальника это дело было спущено приставу 1-го участка Литейной части, по месту жительства подозреваемого полковника (бумага подписана Виктором Александровичем Кадлубовским).
12 февраля, то есть еще спустя четыре дня, были произведены первые следственные действия:
«ПРОТОКОЛ.
1916 года, февраля 12 дня вследствие предписания канцелярии господина Петроградского Градоначальника от 8 февраля с.г. за № 1402 и по поручению господина Пристава 1-го участка Литейной части младший помощник Пристава названного участка Штабс-Капитан Шульгин производил дознание по делу Подполковника Петроградского жандармского Дивизиона Константина Адольфовича Вагинова (бывш. Вагенгейм), обвиняемого в сокрытии 4-х лошадей при мобилизации, причем выяснилось следующее:
спрошенный сего числа старший дворник дома 25 по Литейному пр. крестьянин Рязанской губ. Зарайского уезда Белынической волости и села Петр Алексеев Власов, объяснил, что на службе в означенном доме, принадлежащем жене жандармского Подполковника Любви <так!> Алексеевне Вагиновой (бывш. Вагенгейм) состоит с мая 1915 года. В доме имеется конюшня на 4 стойла лошадей. Когда Власов занял должность старшего дворника, ни одной лошади в конюшне не было; от кучера Вагинова - Зиновия Бахтеярова, Власов слышал, что лошади находятся в г. Павловске, где Подполковник Вагинов проживает с женой на даче. В конце Августа Вагинов переехал из г. Павловска в д. 25 по Литейному пр. Вместе с ними вернулся кучер Бахтеяров с 4-мя лошадьми, означенными в приложенном к настоящему протоколу акте. С этого момента все 4 лошади все время находятся в конюшне дома 25 по Литейному пр. и никто, кроме Подполковника Вагинова и его жены не пользуется этими лошадьми. Представлялись ли лошади при мобилизации, Власову неизвестно, т.к. в это время на службе у Подп. Вагинова он не состоял. <Подпись Власова>.
Спрошенный 13 февраля кр. Пензенской губ. Краснослободского уезда Девиченской волости дер. Ново-Кадышево Зейнур <так! раньше был Зиновием> Аббасев Бахтеяров , в д. 25 по Литейному пр. служащий кучером у Подполковника Вагинова, 18 лет, объяснил, что вороные лошади (пара) служат лет 7, серый года 3 и гнедой около 3-х лет. Пара вороных принадлежит Подполковнику Вагинову, серый и гнедой - офицеру Петроградского жандармского дивизиона, фамилии и имени коего Бахтеяров не знает. Конюшню для лошадей означенного офицера Подполк. Вагинов уступает бесплатно, как хорошему своему знакомому. Лошади: серый и гнедой никогда Вагинову не принадлежали. Уезжая на дачу в г. Павловск, Подполк. Вагинов брал с собой не только своих лошадей, но и лошадей офицера, т.к. последний приезжал в Павловск и там ими пользовался; приезды эти бывали очень редки. Офицер имеет сани и экипаж, которые находятся в д. 25 по Литейному пр. По словам Подполк. Вагинова, как экипаж, так и сани составляют собственность офицера, а не Подполк. Вагинова. При пользовании лошадьми и экипажами офицер пользуется услугами Бахтеярова как кучера, но каждый раз с разрешения Подполк. Вагинова, причем платы за услуги Бахтеярову не полагается. По объявлению первой мобилизации все 4 лошади, указанные в приложенном при настоящем протоколе листе, были лично Бахтеяровым выведены на сборное место (Казачий плац) в г. Павловске, где в это время лошади находились. Бахтеяров представил 4 свидетельства на лошадей приемной комиссии, которая просмотрев их, приказала вести лошадей домой. Подполк. Вагинов при приеме лошадей был в Петрограде. Никаких удостоверений от приемной комиссии об освобождении лошадей Бахтеяров не получил. При второй мобилизации лошади Вагинова не выводились на смотр вовсе, Бахтеяров лишь представил г. Приставу в Павловске свидетельства на лошадей, причем г. Пристав просмотрев свидетельства сказал: «в первую мобилизацию не взяли, значит выводить больше не надо». Удостоверений о забраковании лошадей г. Пристав не требовал. <Подпись Бахтеярова>».
Еще через три дня (16 февраля) тот же штабс-капитан Владислав Васильевич Шульгин явился с понятыми (двумя дворниками из соседних домов) непосредственно в конюшню Вагиновых и произвел там в присутствии кучера Бахтеярова опись четырех наличествующих лошадей: «1) вороного жеребца с белым пятном на лбу, белыми задними копытами, грива налево <так!> 10 л.; 2) вороной жеребец с белым левым задним копытом, грива направо, 10 л.; 3) серый жеребец в яблоках, грива налево, 6 л. и 4) гнедой жеребец в яблоках, левое заднее копыто белое, грива налево, 7 лет».
После этого дело неожиданно остановилось почти на десять дней - и только 25 февраля был допрошен сам подозреваемый, подполковник Вагинов:
«Вследствие поступившего от Начальника Штаба Петроградского военного округа анонимного заявления на меня, будто я скрыл при воинской мобилизации в 1914 году лошадей, имею честь объяснить нижеследующее: лошади были мною своевременно предоставлены на пункт в городе Павловске (где я жил в это время на даче), хорошо не припомню, кажется 18 или 19 июля. На означенном пункте находились - бывший в то время приставом II части гор. Павловска, ныне пристав Царского Села статский советник Георгий Петрович Филиппов и пристав I части Павловска Губернский секретарь Роберт Годфридович Лидтке. Кучеру помогал вести лошадей на пункт дворник дачи г-жи Грузинской (Солдатская ул., д. 21) - Тимофей Душечкин. В то <время> я жил на даче г-на Крейтана <дефект оригинала> Дворником означенной дачи был Степан Ильич Муров, который вместе со своим сыном Иваном <дефект> одновременно своих лошадей тоже на пункт, так как сам Муров занимался легковым извозом в г. Павловске. В настоящее время вышеозначенный Степан Муров живет в Петергофе - Предтеченская ул. д. 21, так как занимается извозом, а сын его Иван Муров - живет в Павловске - Княжеский переулок дом № 7. Лошади в то время приняты не были, в дальнейшем никаких требований о представлении лошадей ко мне не поступало. Заведывающий Хозяйством Петроградского Жандармского дивизиона Подполковник Вагинов.
25 февраля 1916 года».
Примечательно, насколько серьезное значение, как выясняется, придавалось даже самой возможности совершенного проступка: первая мобилизация была в 1914 году; с тех пор прошла еще минимум одна (а может быть и больше) - но уклонение от нее расследовалось с каким-то надрывным тщанием. Может быть, конечно, дело было в высоком положении подозреваемого или в личной неприязни кого-нибудь из вышестоящих лиц. В любом случае, следствие не удовлетворилось звучащими в унисон показаниями самого подозреваемого, сторожа и кучера, а продолжило опрос свидетелей. С нашей временной дистанции выглядит это непостижимо: поздняя зима 1916 года, в самом разгаре война, но штабс-капитан обстоятельно и не торопясь идет по следу конелюбивого жандарма. Следующим следственным действием должна была стать проверка извозчика Мурова и дворника Душечкина, которые, по словам Вагинова, выводили пресловутых лошадей в первую мобилизацию, но Шульгин, вероятно, по административным причинам, сам отправиться в Павловск не мог, так что эти показания сняты его коллегами.
«1916 года февраля 29 дня опрошенный по этому делу Тверской губ. и уезда Городецкой вол. с. Игуменки Иван Степанович Муров, проживающий в д. № 7 по Княжескому пер. в гор. Павловске объяснил, что он хорошо помнит, что жившие на конюшне при квартире Подполковника Вагенгейма 4 лошади были выводимы на плац при военно-конской мобилизации в то время когда он выводил лошадей отца своего, какие последовали результаты этой выводки ему неизвестно. Помощник Пристава <нрзб>»
«1916 года марта 2 дня, опрошенный дворник дома № 21 по Солдатской улице в Павловске кр. Калужской губ. Лихвинского у. Кулешовской волости и села, проживающий в означенной улице Тимофей Авксентьев Душечкин объяснил, что летом в 1914 году он, Душечкин, кучеру Бахтеярову, служащему у Полковника Вагенгейма, действительно помог вести лошадей на пункт (военный плац в г. Павловске), но в этот раз лошадей Подполковника Вагенгейма не приняли, которые и были с плаца отведены обратно к подполковнику Вагенгейму и почему их не приняли, он Душечкин не знает. Помощник пристава Русаков»
Отдельным запросом (он в деле не сохранился) продолжавший следствие пристав Шульгин осведомлялся у начальника жандармского дивизиона о фуражных деньгах, полагающихся Вагинову. Тот отвечал, ссылаясь на пункт закона, и замечал заодно, что Вагинов, запросив в июле 1914 года выдачу фуражных, тем самым, вероятно, подтверждал, что лошади были своевременно представлены на мобилизационный пункт и были отвергнуты комиссией (очевидно, мысль о том, что К.А. может и утаить лошадей, и претендовать на казенную для них пищу, показалась ему невероятной). 9 марта вся переписка (основная часть которой уже известна читателю) была из канцелярии Петроградского градоначальника отправлена Петроградскому же губернатору. Казалось бы, дело закрыто - и губернатор, прочтя все эти примерно единогласные свидетельства, должен списать его в архив. Но нет! Весь апрель никто действительно не интересуется судьбой отца поэта и его четырех коней Апокалипсиса , но 30 апреля в папку с этим делом ложится новая бумага: Петроградский губернатор спешит сообщить Штабу Петроградского военного округа, что по донесению царскосельского Присутствия по воинской повинности лошади Вагенгейма в приемную комиссию не доставлялись - и, таким образом, оказывается, что все с трудом снятые показания не стоят и ломаного гроша. Перед лицом этого обстоятельства повисает месячная пауза, но с 5 июня папка с этим делом начинает стремительно распухать.
В этот день царскосельский комендант Николай Васильевич Осипов (до сих пор не появлявшийся в истории) отправляет Павловскому приставу Лидтке запрос «какого рода свидетельства были представлены Подполковником Вагенгеймом, на основании коих его лошади были освобождены от мобилизации». Каким образом дело это оказалось на столе у Осипова - большой вопрос: но, если он и обеспокоил адресата, то виду тот, конечно, подать не мог. Двадцать дней спустя (между тем, Осипов просил «немедленно») Лидтке отвечает ему, причем письмом полуофициальным: оно не на бланке и канцелярия его не регистрирует. Там написано: «Доношу, что во время мобилизации лошадей на военном плацу в гор. Павловске в 1914 году лошади Подполковника Вагенгейна <так!> в числе четырех были выведены, но по предъявлении свидетельства Командира Петроградского Жандармского Дивизиона распоряжением заведывающего военно-конским участком Петром Николаевичем Еркиным, которому оно было предъявлено, освобождены и с плаца уведены. Текст предъявленного Еркину свидетельства мне неизвестен, но по словам Заведывающего Конским участком в свидетельстве было сказано, что принадлежащие Вагенгейму лошади полагаются по штату и мобилизации не подлежат». На этом листочке бисерным почерком написано в уголке: «Почему не допрошен Еркин? и офицер-приемщик».
Дальше (после нескольких малозначительных писем) в дело подшито недатированное, анонимное и весьма толковое резюме. Его неизвестный автор сообщает, что по единогласному свидетельству дворников, кучеров, генерал-майора Казакова и самого подполковника Вагенгейма лошади в июле 1914 года были предоставлены и отвергнуты; официальные же бумаги, прибывшие из Царского села, свидетельствуют о том, что лошадей в приемной комиссии так и не дождались. Здесь же предлагаются новые пути расследования: допросить П. Н. Еркина, который возглавлял павловскую лошадиную комиссию и разыскать таинственного офицера, который держал своих коней в вагиновской конюшне (казалось бы - зачем? но именно так действует истинный сыщик и правильный ученый: в истории не должно остаться неизвестных лиц). Попутно, кстати, выяснилось, что закон, по которому Вагинову полагались казенные фуражные, давно отменен, так что лошади кормились государственным овсом по ошибке. Между тем, этот незначащий факт, возможно, таил в себе объяснение всей истории: как сообщает в следующем документе сам Вагинов, когда его лошадей привели на сборный пункт, он предъявил там бумагу о казенном довольствии (отдельно отмечая: «Полагалось ли в данном случае освобождать моих лошадей от военно-конской повинности я не знаю и ходатайства о сем я не возбуждал»). Вероятно, магия свидетельства с печатью была так велика, что приемщик на всякий случай решил с этими конкретными лошадьми не связываться, благо недостатка в альтернативных не было. Здесь же подшита копия злосчастного удостоверения, подписанного командиром дивизиона Казаковым: в нем говорилось, что у подполковника имеются «две упряжные лошади для разъездов с отпуском от казны фуражного довольствия»: понятно, что при желании это можно истолковать и в приятном для владельца смысле.
На этом этапе в дело включился начальник штаба корпуса жандармов Владимир Павлович Никольский, запросивший у Казакова, по какому собственно праву он освобождает от призыва лошадей своих подчиненных. Тот терпеливо отвечал, что освобождать лошадей он и не думал, а лишь распорядился (согласно закону такому-то) о выдаче им государственного фуража. К этому моменту дело напоминало уже какой-то конно-бюрократический бурлеск: между прочим, от документа к документу число лошадей менялось: то речь шла о двух, то о четырех. К началу сентября круговорот бумаг вдруг приостанавливается и после паузы возникает протокол допроса долгожданного Еркина, который, быв летом 1914 г. заведующим Павловским военно-конским участком самолично освободил вагиновских лошадей от призыва. Мы не можем, конечно, судить, был ли он искренен, но вышел он из положения блестяще: «По наряду приемной комиссии, - писал Еркин, - требовалось всего около 50 лошадей; доставлено же было на плац настолько большее количество лошадей, что для комиссии представился полный простор в выборе комплекта и потому доставленные Вагенгеймом лошади как уступающие по наружному виду другим лошадям были освобождены комиссией до следующей мобилизации. Но в следующие мобилизации лошади эти на сборный пункт доставлены не были, т.к. Вагенгейм за окончанием летнего дачного сезона выбыл из Павловска, где он проживал лишь в течение дачного сезона - в Петроград».
Честно сказать, трудно поверить, что у миллионера-кавалериста лошади были настолько неказистыми, что ими побрезговала приемная комиссия, но с другой стороны - дело происходит в Павловске, где крестьянский одр скорее мог бы показаться редкостью на фоне всяческих ахалтекинцев. Несмотря на это объяснение (может быть и лукавое, но формально безупречное), продолжается розыск последнего таинственного лица: офицера, чьи лошади пользовались гостеприимством конюшни на Литейном. 31 октября штаб жандармов спрашивал о его личности у начальника Петроградского жандармского управления; тот, в свою очередь запрашивал жандармский дивизион. В результате 4 ноября подполковник Вагинов отправлял очередное объяснение, связанное с «Делом четырех коней»:
«Что касается до заявления моего кучера Бахтиярова помощнику пристава Штабс-капитану Шульгину я не знаю, но полагаю, что кучер, слыша от меня неоднократно, что я хочу продать двух лошадей, так как я в то время искал покупателя, думал, что две лошади уже запроданы, но в то время лошади принадлежали мне».
Почему-то из всех приведенных свидетельств это представляется наименее убедительным: вряд ли бедный Бахтеяров при всей своей фантазии мог бы придумать не только факт существования офицера, но и его занятные привычки, венчаемые обычаем не платить кучеру за прогулки. Но - удивительно дело - это объяснение полностью удовлетворило вышестоящее начальство, так что расследование на этом заглохло. Впрочем, уже через несколько месяцев всем участникам истории сделалось не до лошадей.
==
1 См. превосходную работу: Дмитренко А. К истории рода Вагенгеймов // Вагинов К. Песня слов. Составление, подготовка текста, вступительная статья и примечания А. Герасимовой. М., 2012. С. 348 - 355.
2 Алексеев А. Д. Летопись жизни и творчества И. А. Гончарова. М. - Л., 1960. С. 295, 310, 322.
3 Старчевский А. Последние десять лет жизни барона Брамбеуса // Наблюдатель. 1884. № 8. С. 226 - 227.
4 Ср., например, удивительное появление Адольфа Самойловича Вагенгейма, дедушки поэта, среди вечных постояльцев русского кладбища в Ницце (Грезин И. Русское кладбище Кокад в Ницце. М., 2012. С. 106 - 107).
5 ЦГИА Спб. Ф. 171. Оп. 2. Ед. хр. 497. Эти материалы использованы нами в книге: Соболев А. Л., Тименчик Р. Д. Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888 - 1972. М., 2019. С. 580 - 581.
6 ГАРФ. Ф. 110. Оп. 6. Ед. хр. 3425. Далее материалы этого дела приводятся без дополнительных сносок.
7 Дмитренко А. К истории рода Вагенгеймов. С. 350.