ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ: ТЕНЕРИФЕ
К исходу первой тысячи метров подъема (а с тяжелой поклажей - и раньше) человек постепенно начинает выдыхаться: интервалы между остановками делаются меньше, фотоаппарат перекочевывает с плеча в рюкзак, в голове шевелятся непрошенные мысли о тщете всего сущего, а особенно - горных прогулок. Самое время притормозить и оглядеться: каменистая тропа, сложенная из обломков базальта, круто уходила вниз; вокруг простирались безжизненные лавовые поля, лишь кой-где запятнанные куртинами бесстрашного (и успевшего раскаяться в своей самонадеянности) местного кустарника; в изломах и трещинах держались намертво спаянные куски льда; ниже, за выходами белесого камня, оживленного нагромождениями темно-коричневых валунов, виднелись пологие песчаные гряды, ограниченные уже у самого океана рядами зубчатых скал. Там, ближе к живительной влаге, начиналась полоса скудной местной растительности, спустившейся было к самой воде, но отпрянувшей от ее соленых брызг. Густо-кубовое, индиговое небо было абсолютно ровного чистого цвета - и лишь ближе к африканскому берегу его испод оказывался слегка подбит геральдической горностаевой опушкой перистых облаков. «Ну ты живой?» - спросил меня высокочтимый i_shmael, стоявший на каменной тропинке несколькими метрами выше. «Да, вполне», - слукавил я. И мы пошли дальше.
Для любителя горных походов, коротающего свой век в любезном отчестве, выбор зимних маршрутов обидно ограничен: даже в марте по всей Европе на высоте лежит назойливый снег (отрада для нелепых упражнений с досками и парными палками, но сущая докука для пешехода); в Непале холодно и лавиноопасно; до Южного полушария далеко лететь. Подумывали о марокканском Тубкале - но этот сезон там выдался беспрецедентно снежным, так что весь классический маршрут завалило почти безнадежно. Оставались Канарские острова, сочетающие в себе восхитительный климат и сравнительное удобство достижения. Русской литературой этот дивный уголок почти не замечен: здесь бывал Гончаров (во время достославного путешествия) и останавливался Бальмонт (что иррелевантно: в мире не так много мест, могущих похвастаться обратным). Сюда собирался удалиться Горький, если бы выгорела одна негоция с американским покупателем; здесь, в последний раз перед броском через Атлантику, притормаживали плывущие в Южную Америку пароходы, везущие к лучшей доле еврейских эмигрантов (и среди них - бедного Гершензона-отца); здесь, на антропоидной станции Тенерифе, ученые-лингвисты (среди которых были и наши соотечественники) прислушивались к болботанию шимпанзе, пытаясь среди воркующих рулад различить что-нибудь членораздельное («а бананы-то сегодня не особо, Мария Ивановна»); бедному Клюеву за пятнадцать лет до гибели грезилось: «Гляжу, идем мы дорогой ясной, заморский ветерок в лицо нам дует; дерева, круглые, как чаши, миро зеленое к небесам возносят, и птах на них желтых и червонных, как пчел на медушнике. Край незнаемый, неуязвимый бедами... «Это - Канарские острова!» - говоришь ты, а сам такой легкий, восковой, из червя неусыпного вызволенный... Новое счастье!».
Дорога занимает семь с половиной часов: сначала я думал, воспользовавшись случаем, лететь с пересадкой и провести день в Мадриде, но логистика выходила небезупречной, так что выбран был прямой рейс «Аэрофлота». Наполовину полный самолет (кстати, пессимист и оптимист в этом вопросе меняются масками) откашлялся, поскрипел своими сочленениями, горестно взвыл и устремился в серенькое московское небо; я достал из рюкзака путеводитель, лиловую книжицу «Испанский за три часа», ноутбук с очередной порцией гершензоновских материалов, бутылку воды, пакетик леденцов со вкусом леденцов, электрическую книгу с «Назидательными новеллами» Сервантеса и «Лансероте» Уэльбека; вывел на интерактивный экран карту полета и углубился в работу. Время от времени мимо проезжала волшебная тележка, рандомно раздавая что-нибудь вкусненькое; в рамках аскетизма я был вынужден отказаться от красного вина, ливмя с нее лившегося: живое воображение подсказывало, что мощный запах перегара - не лучшая верительная грамота для встречи с представителем компании по аренде автомобилей. Герб Канарских островов удивительно хорош: две поджарых псины в голубых ошейниках с двух сторон поддерживают (чтобы не завалился) щит с кучерявыми и кучевыми (в комиксах внутри таких обычно рисуют реплики персонажей); сверху водружена пестренькая корона (корова и ворона остаются за кадром). Ребус этот - историко-лингвистический: считается, что испанские первооткрыватели (грустный эвфемизм), прибывшие сюда несколько столетий назад, встретили здесь среди прочего, отличнейших собачек, в честь которых и назвали свои новые владения; отраженный свет этого благородного имени достался позже канарейкам (которых, кстати сказать, иначе чем в клетках, я так и не увидел). Несмотря на изрядное отдаление, Канарские острова и поныне - часть Испании, хотя сепаратистские настроения здесь сильны и символика Канарской Народной Республики видна повсюду; к моему изумлению, официальный Мадрид хоть с трудом, но удерживается от того, чтобы, подогнав поближе какой-нибудь завалящий линкор, раздолбать Санта-Круз из тяжелых орудий вдребезги пополам под рукоплескания всех людей доброй воли, как это теперь принято в цивилизованном мире. Напротив, Испания-матушка и Евросоюз-батюшка понастроили по всему острову замечательных (хотя порой и узковатых) дорог - сущую отраду путешественника.
Наслаждению ею предшествовала недолгая аэропортовская суета: последней посещенной мною иноземной воздушной гаванью был Международный аэропорт Трибхуван в Катманду, после которого Tenerife-Sud - образец логики и лоска. О цели путешествия меня не спрашивали, хотя свидетельства моих занятий были налицо (т.е. в сумке): трекинговые палки, тяжелые горные ботинки, карманный навигатор и налобный фонарик. Узкобедрая мулатка, сошедшая с рекламы чего-нибудь кокосового, вручила мне ключи от автомобиля, поинтересовавшись ради проформы, умею ли я с ним обращаться. Ответив оскорбленно-утвердительно, я закинул сумку в багажник, плюхнулся на водительское сиденье, нажал кнопку «старт» и впал в оцепенение: проклятая лайба перемигивалась лампочками на приборной панели, задорно пела по испански и наглухо отказывалась заводиться. Под насмешливыми взглядами мулатки я пробовал разные рычажки и кнопки (отчего, в частности, гитарные переборы фламенко сменились вкрадчивым баритоном), но машина и не думала двигаться. Наконец, одна из пульсирующих пиктограмм подсказала разгадку: ревнители экологии вручили мне автомобиль-гибрид и бесшумность его электрической ипостаси ввела меня в роковое заблуждение. Осанисто я воткнул рычаг в положение drive и мы вяло потащились по раскаленной мостовой. Забегаю (вернее заезжаю) вперед: за три дня и шестьсот километров я вполне смирился с «Тойотой-приусом», перекрещенной нами в «примус» (отчего фразы популярного антропоморфного кота вдруг зазвучали с особой актуальностью). Главное - найти притаившуюся в углу панели кнопку «Power mode», при нажатии которой автомобиль забывает обо всех своих искусственных эко-стандартах и с неожиданной самурайской прытью устремляется вверх по горному серпантину.
Впрочем, от аэропорта до городка Puerto de Santiago дорога сугубо равнинная. Взятый мною из Москвы навигатор, присвистнув было («эк тебя, брателло, занесло!»), быстро сориентировался по своим рукотворным звездам и повел меня петляющими асфальтовыми тропами под немилостивым солнцем. Кругом дороги была обычная южная неустроенность: потрепанные бетонные заборы, за которыми колыхали широкими листьями в вечном своем заточении банановые пальмы (основа здешнего сельского хозяйства), какие-то бараки и лабазы; приморские городки - сущие фабрики загара с пляжами черного песка и чередой интернациональных харчевен. Здешняя курортная жизнь имеет сильный немецкий акцент, ибо в современной германской мифологии корпоративная Валгалла находится в этих местах: когда тевтону приходит пора ослабить галстук и отложить бизнес-кейс, он переносится сюда, где вечное солнце и пивные реки в свиных берегах. В отеле за завтраком я тушевался среди престарелых воинов и их голубовласых подруг, поглощая под фрикативный шепоток верхнебаварские яства: кстати, в огромной трапезной я был единственным постояльцем, сидящим за столом в одиночестве. Выбирая отель, я был очень увлечен жалобами незадачливых жителей одной из уединенных гостиниц: «невозможно спать», - писали они в разделе кляуз, - «всю ночь лаяли собаки». Это я люблю, но смущало другое: при помощи навигатора найти его было невозможно, так что предписывалось звонить владельцу, который, угомонив тяжелый вздох мыслями о грядущей наживе, обещал встретить нового гостя у главной достопримечательности - автозаправки. Любого человеческого контакта я стараюсь избегать, так что гостиничные собачки обошлись без моих гостинцев: для меня нет хуже рекомендации, чем «небольшой отель держит семейная пара, нас встречали как родных». Решительно предпочитаю гигантские человеческие муравейники, где лиловый негр вам подает магнитный ключ, а китайчонок Ли тащит поклажу в номер, на чем служебные диалоги заканчиваются до самого чекаута.
Ранним утром следующего дня мой верный «примус» опасливо припарковался у дома в соседнем поселке, где квартировал i_shmael с семейством; он вышел и мы отправились в горы. Вулканический пейзаж Тенерифе дарит путешественнику живое разнообразие возможных маршрутов, но зачетный (он же трофейный) по сути один - восхождение на главную вершину острова (и по совместительству - высшую точку Испании) - вулкан Тейде (3718 метров). Для подъема на него есть три варианта: первый (сходу отвергнутый нами как неспортивный и беспонтовый) состоит в том, чтобы доехать на фуникулере до высоты 3500 с копейками, после чего штурмовать уже непосредственно вершину; второй - чуть более интересный - предусматривал пешее восхождение до приюта Altavista (впервые за пятнадцать лет я набираю латиницей это слово, а до того - по нескольку раз ежедневно), ночевку там и рассветный штурм; третий - непрерывный подъем на 1400 метров за один переход. В любом случае нужно заранее (не меньше чем за три-четыре недели) заказать и распечатать пермит на саму вершину: число ежедневных посетителей ограничено, а без официального благословения можно добраться только до верхней станции фуникулера. Мы, естественно, выбрали третий (в дальнейшем именуемый «пацанским») способ и около десяти утра запарковали машину у начала маршрута, на высоте 2400 метров. Было прохладно; могучая громада вулкана с чуть припорошенной снегом вершиной нависала над нами; в лавовых полях застенчиво стрекотали невидимые цикады.
Первые четыре с лишним километра дорога обманчиво полога: широкими извивами ведет она, вяло поднимаясь, по пустошам застывшей магмы; легкий ветерок не дает палящему солнцу сделаться назойливым; кругом разбросаны валуны (некогда выброшенные из кратера исполинской яростью вулкана), которые местная номинативная традиция нарекает зооморфно - это пальцы Тейде, а это яйца Тейде: ассоциации, по мере приближения к жерлу, кажущиеся сомнительными. Наконец, образовав свой самый выпуклый изгиб, дорога заканчивается у склона: здесь стоит скромная табличка на испанском, назидающая соизмерять свои силы с величием замысла и растут несколько ракитничков, для чего-то заключенных в сетчатые клетки - то ли от братцев-кроликов, то ли от самого страшного хищника - человека. Отсюда предстоит более чем тысячеметровый штурм - с небольшими пологими местами, почти не сулящими отдохновения. В движении быстро приходит автоматизм: трекинговая палка упирается в камень, шаг вперед, вторая палка поддерживает, еще шаг… взгляд направлен прямо под ноги, каждые двадцать пять вертикальных метров - минутная передышка, каждые сто - пяти-десятиминутная распряжка со сниманием рюкзака, а то и с сидением на камне. i_shmael быстро уходит вперед; я же плетусь помедленнее, стараясь экономить силы. Примерно через четыре часа выходим к приюту: официально он открывается в 17:00, но пока можно зайти внутрь и передохнуть на роскошных дермантиновых диванах в условном тепле (температура снаружи уже около ноля). В приюте (что выглядит довольно сюрреалистично) стоят три торговых автомата и платный излучатель интернета; все они брезгуют купюрами и не приемлют карточки, так что чашка вожделенного кофе, приятно мерцающая на экране, так же далека от нас, как придорожное кафе у подножия: мелочи у нас нет. Последовательно перебрав все карманы курток и отделения рюкзаков, обнаруживаем, со страстью героев «Острова сокровищ», хватающихся за коробочку хинина, четыре евро на двоих, которые и скармливаем автомату в обмен на два cortado - крепкий черный кофе с капелькой молока. В приюте хорошо и уютно, но время начинает поджимать - пермит на восхождение действителен до определенного часа. Тропа становится еще жестче, но метров через сто наконец делается видно саму вершину: пока еще на кажущейся недостижимой высоте, но уже в дистанции визуального контакта. К прочим факторам: солнце, ветер, холод - прибавляется новый: как будто начинающий спирит перемудрил с пентаграммами и вызвал кого-то не того - из каменных щелей начинают пробиваться сернистые дымки с характерным запахом: вулкан еще жив, он просто спит (а когда проснется - мало никому не покажется).
Спустя еще некоторое время выходим на тропу, по которой снуют пассажиры фуникулера, что доставляет немало психологических хлопот: оскорбительно бодрые, ослепительно свежие, пахнущие хорошим парфюмом, они шустро пробегают по тропе, по которой усталый пилигрим, только что вскарабкавшийся на 1200 метров, еле ползет, с ног до головы припорошенный вулканической пылью. Преодолев современную версию Киклопа, притаившуюся на предвершинном КПП, выходим на финальную часть штурма: последние 200 метров пика. Темные обветренные лавовые породы уступают здесь место розоватым и зеленоватым валунам; изо всех щелей поднимаются пахучие дымки; дует сильный ветер и солнце жжет немилосердно (крем от загара с сильной защитой обязателен; темные очки более чем желательны). Наконец, около половины пятого поднимаемся на вершину: изжелта-зеленые камни; огораживающие кратер цепи, усталость. Услышав наши вялые переговоры, взошедший перед нами джентльмен заводит речь о достоинствах московского ресторана «Прага», который он имел удовольствие посетить в третьей четверти прошлого века. Сам он из Чехии, из города Пльзень; завязавшаяся было неторопливая беседа прерывается тревожным воспоминанием: в пять часов вниз уходит последняя кабинка фуникулера и не успевшие на нее обречены проделать весь обратный путь пешком. Легконогий i_shmael пулей бросается покупать билеты, пока мы с говорливым пивоваром, прыгая с камня на камень, стараемся поспеть за ним - и, наконец, под бодрящие крики персонала вваливаемся в нетерпеливо подрагивающий вагончик.
Обычно мы отмечаем покорение вершины скромной трапезой прямо на верхней точке маршрута, но из-за причуд расписания от обычая пришлось отступить и расположиться с приличествующим случаю хамоном и овечьим сыром на каменной скамье нижней фуникулерной остановки. Внешний наш вид (пыль, палки, рюкзаки) не оставлял сомнений в роде наших занятий; привлеченные им, к нам подошли два юных русскоязычных викинга, желающих приобщиться к волшебному миру треккинга; мы отвечали им вежливо и без запинки. Сто километров спустя изрядный экземпляр рыбы abadejo, зажаренный на угольях, стал нам заслуженной наградой и прекрасно завершил этот непростой поход.
На следующий день мы решили пройти два небольших, практически пенсионерских маршрута на юго-западной оконечности острова. Первый из них - в районе Garachico - начинается в пасторальном еловом лесу и первые несколько сотен метров проходит по пейзажу на вид почти подмосковному - если не считать подозрительно черной почвы и нежно-изумрудных иголок здешних эндемичных хвойных. Чтобы дополнить сходство, на излучине тропы растет коренастый, но вполне аутентичный экземпляр пестренькой дактилоризы - самой распространенной орхидеи средней полосы России. Однако, за поворотом картина стремительно перестает быть привычной: перед нами красуется небольшой, но недвусмысленный вулкан - впрочем, давно потухший. Тропа, вьющаяся между ним и его собратьями окружена живой иллюстрацией ползучей хозяйственности живой природы: здешняя растительная жизнь есть сплошная череда лишений - на бесплодной вулканической почве, под палящим солнцем и редкими осадками растения цепляются за малейшие укрытия, чтобы воспользоваться единственным шансом на существование. Любая неровность почвы, случайный валун, след эрозии немедленно становится приютом для местной сосенки или хотя бы седума. Животный мир этих мест скуден, либо пуглив: единственное, что оживляет пейзаж, это стремительные ящерицы с застывшим на морде выражением скорби по утраченному динозаврову величию и т-образный орел, лениво качающийся на воздушных волнах у самого горизонта.
Едва ли не тот же орел сопровождал нас и в следующую экскурсию - вокруг горы с милым именем Samara. Эта область почти полностью лишена растительности - только кратеры вулканов и гигантские поля застывшей лавы. Именно здесь сильнее всего чувствуется могущество природных сил и ничтожество человека перед ними; воображение оживляет статику окружающих картин: лава кажется вязкой, подвижной, раскаленной, в воображаемом воздухе висит удушливый сернистый жар, сквозь который сизой точкой горит солнце. Мысль о том, что все мы расхаживаем по бесконечному огненному озеру, отделенные от него лишь тоненькой корочкой спекшейся магмы, непросто вместить умом, но зрелище того, что бывает в момент, когда земная поверхность лопается, сильно добавляет ей наглядности.
На следующий день поехали на северную оконечность острова, в местность, именуемую Anaga. Несмотря на сравнительно небольшую площадь Тенерифе, различия между двумя его частями разительны: невысокие горы севера сплошь покрыты бурной субтропической растительностью. Доехав по извилистой дороге до деревушки Afur, отправляемся по живописному ущелью в сторону океана: внизу легкомысленно журчит ручеек; каменистые склоны поросли исполинскими экземплярами молодила и нахально ассимилировавшейся опунцией; из заводей выбиваются щетинистые купы папируса, тут и там видны островки бамбука и еще чего-то высокорослого, похожего на наш аир. Тропинка спускается на двести метров высоты; предчувствие грядущего подъема не дает насладиться этим обстоятельством в полной мере. Некоторое время сидим на берегу (черный песок, седая пена прибоя, гранитные окатыши, скрупулезно отшлифованные водой), после чего быстро влезаем на трехсотметровый склон, поросший густой муравой и по тропинке вдоль берега океана медленно поднимаемся по склону горы. В конце ее развилка: внизу в солнечном мареве разлеглась приморская деревушка виноделов, но ее соблазны пропадают вотще: мы поворачиваем направо и штурмуем заросший реликтовым лавровым лесом холм; тропинка выводит к перевалу: на нем соседствуют деревянный крест и вышка электропередачи. Оттуда по неровной дороге спускаемся к деревне, где, практически под сенью драконова дерева (если надрезать его кору, оттуда потечет красное подобие крови) наслаждаемся прохладной газировкой в говорливом обществе немецких пенсионеров, прошедших тем же маршрутом.
На следующий день i_shmael улетал с утра; в одиночестве я наскоро сходил в небольшой поход (который примечателен исключительно ракурсом, с которого открывается Teide: не видны портящие его столбы фуникулера, а, напротив, хорошо заметны оба плеча - северное и южное), после чего закупил вольнолюбивого сыра с незаконным хамоном и выдвинулся в аэропорт. Когда автобус подвез меня к самолету, я не поверил своим глазам: «Аэрофлот» прислал за мною Airbus по имени «О. Мандельштам» - и до чего уютно было оказаться в его пластиковом чреве. (Про себя отмечу, что вряд ли за его недолгую судьбу в нем случалось передвигаться человеку, знающему наизусть больше стихов прототипа, чем я). В сгущающихся сумерках мы летели вдоль берега Африки, над Испанией (кстати сказать, Мадрид с высоты необыкновенно похож на морскую звезду), легко перевалили через Пиренеи, с ревом прорезали ночное французское небо и взяли курс на Москву.
Для любителя горных походов, коротающего свой век в любезном отчестве, выбор зимних маршрутов обидно ограничен: даже в марте по всей Европе на высоте лежит назойливый снег (отрада для нелепых упражнений с досками и парными палками, но сущая докука для пешехода); в Непале холодно и лавиноопасно; до Южного полушария далеко лететь. Подумывали о марокканском Тубкале - но этот сезон там выдался беспрецедентно снежным, так что весь классический маршрут завалило почти безнадежно. Оставались Канарские острова, сочетающие в себе восхитительный климат и сравнительное удобство достижения. Русской литературой этот дивный уголок почти не замечен: здесь бывал Гончаров (во время достославного путешествия) и останавливался Бальмонт (что иррелевантно: в мире не так много мест, могущих похвастаться обратным). Сюда собирался удалиться Горький, если бы выгорела одна негоция с американским покупателем; здесь, в последний раз перед броском через Атлантику, притормаживали плывущие в Южную Америку пароходы, везущие к лучшей доле еврейских эмигрантов (и среди них - бедного Гершензона-отца); здесь, на антропоидной станции Тенерифе, ученые-лингвисты (среди которых были и наши соотечественники) прислушивались к болботанию шимпанзе, пытаясь среди воркующих рулад различить что-нибудь членораздельное («а бананы-то сегодня не особо, Мария Ивановна»); бедному Клюеву за пятнадцать лет до гибели грезилось: «Гляжу, идем мы дорогой ясной, заморский ветерок в лицо нам дует; дерева, круглые, как чаши, миро зеленое к небесам возносят, и птах на них желтых и червонных, как пчел на медушнике. Край незнаемый, неуязвимый бедами... «Это - Канарские острова!» - говоришь ты, а сам такой легкий, восковой, из червя неусыпного вызволенный... Новое счастье!».
Дорога занимает семь с половиной часов: сначала я думал, воспользовавшись случаем, лететь с пересадкой и провести день в Мадриде, но логистика выходила небезупречной, так что выбран был прямой рейс «Аэрофлота». Наполовину полный самолет (кстати, пессимист и оптимист в этом вопросе меняются масками) откашлялся, поскрипел своими сочленениями, горестно взвыл и устремился в серенькое московское небо; я достал из рюкзака путеводитель, лиловую книжицу «Испанский за три часа», ноутбук с очередной порцией гершензоновских материалов, бутылку воды, пакетик леденцов со вкусом леденцов, электрическую книгу с «Назидательными новеллами» Сервантеса и «Лансероте» Уэльбека; вывел на интерактивный экран карту полета и углубился в работу. Время от времени мимо проезжала волшебная тележка, рандомно раздавая что-нибудь вкусненькое; в рамках аскетизма я был вынужден отказаться от красного вина, ливмя с нее лившегося: живое воображение подсказывало, что мощный запах перегара - не лучшая верительная грамота для встречи с представителем компании по аренде автомобилей. Герб Канарских островов удивительно хорош: две поджарых псины в голубых ошейниках с двух сторон поддерживают (чтобы не завалился) щит с кучерявыми и кучевыми (в комиксах внутри таких обычно рисуют реплики персонажей); сверху водружена пестренькая корона (корова и ворона остаются за кадром). Ребус этот - историко-лингвистический: считается, что испанские первооткрыватели (грустный эвфемизм), прибывшие сюда несколько столетий назад, встретили здесь среди прочего, отличнейших собачек, в честь которых и назвали свои новые владения; отраженный свет этого благородного имени достался позже канарейкам (которых, кстати сказать, иначе чем в клетках, я так и не увидел). Несмотря на изрядное отдаление, Канарские острова и поныне - часть Испании, хотя сепаратистские настроения здесь сильны и символика Канарской Народной Республики видна повсюду; к моему изумлению, официальный Мадрид хоть с трудом, но удерживается от того, чтобы, подогнав поближе какой-нибудь завалящий линкор, раздолбать Санта-Круз из тяжелых орудий вдребезги пополам под рукоплескания всех людей доброй воли, как это теперь принято в цивилизованном мире. Напротив, Испания-матушка и Евросоюз-батюшка понастроили по всему острову замечательных (хотя порой и узковатых) дорог - сущую отраду путешественника.
Наслаждению ею предшествовала недолгая аэропортовская суета: последней посещенной мною иноземной воздушной гаванью был Международный аэропорт Трибхуван в Катманду, после которого Tenerife-Sud - образец логики и лоска. О цели путешествия меня не спрашивали, хотя свидетельства моих занятий были налицо (т.е. в сумке): трекинговые палки, тяжелые горные ботинки, карманный навигатор и налобный фонарик. Узкобедрая мулатка, сошедшая с рекламы чего-нибудь кокосового, вручила мне ключи от автомобиля, поинтересовавшись ради проформы, умею ли я с ним обращаться. Ответив оскорбленно-утвердительно, я закинул сумку в багажник, плюхнулся на водительское сиденье, нажал кнопку «старт» и впал в оцепенение: проклятая лайба перемигивалась лампочками на приборной панели, задорно пела по испански и наглухо отказывалась заводиться. Под насмешливыми взглядами мулатки я пробовал разные рычажки и кнопки (отчего, в частности, гитарные переборы фламенко сменились вкрадчивым баритоном), но машина и не думала двигаться. Наконец, одна из пульсирующих пиктограмм подсказала разгадку: ревнители экологии вручили мне автомобиль-гибрид и бесшумность его электрической ипостаси ввела меня в роковое заблуждение. Осанисто я воткнул рычаг в положение drive и мы вяло потащились по раскаленной мостовой. Забегаю (вернее заезжаю) вперед: за три дня и шестьсот километров я вполне смирился с «Тойотой-приусом», перекрещенной нами в «примус» (отчего фразы популярного антропоморфного кота вдруг зазвучали с особой актуальностью). Главное - найти притаившуюся в углу панели кнопку «Power mode», при нажатии которой автомобиль забывает обо всех своих искусственных эко-стандартах и с неожиданной самурайской прытью устремляется вверх по горному серпантину.
Впрочем, от аэропорта до городка Puerto de Santiago дорога сугубо равнинная. Взятый мною из Москвы навигатор, присвистнув было («эк тебя, брателло, занесло!»), быстро сориентировался по своим рукотворным звездам и повел меня петляющими асфальтовыми тропами под немилостивым солнцем. Кругом дороги была обычная южная неустроенность: потрепанные бетонные заборы, за которыми колыхали широкими листьями в вечном своем заточении банановые пальмы (основа здешнего сельского хозяйства), какие-то бараки и лабазы; приморские городки - сущие фабрики загара с пляжами черного песка и чередой интернациональных харчевен. Здешняя курортная жизнь имеет сильный немецкий акцент, ибо в современной германской мифологии корпоративная Валгалла находится в этих местах: когда тевтону приходит пора ослабить галстук и отложить бизнес-кейс, он переносится сюда, где вечное солнце и пивные реки в свиных берегах. В отеле за завтраком я тушевался среди престарелых воинов и их голубовласых подруг, поглощая под фрикативный шепоток верхнебаварские яства: кстати, в огромной трапезной я был единственным постояльцем, сидящим за столом в одиночестве. Выбирая отель, я был очень увлечен жалобами незадачливых жителей одной из уединенных гостиниц: «невозможно спать», - писали они в разделе кляуз, - «всю ночь лаяли собаки». Это я люблю, но смущало другое: при помощи навигатора найти его было невозможно, так что предписывалось звонить владельцу, который, угомонив тяжелый вздох мыслями о грядущей наживе, обещал встретить нового гостя у главной достопримечательности - автозаправки. Любого человеческого контакта я стараюсь избегать, так что гостиничные собачки обошлись без моих гостинцев: для меня нет хуже рекомендации, чем «небольшой отель держит семейная пара, нас встречали как родных». Решительно предпочитаю гигантские человеческие муравейники, где лиловый негр вам подает магнитный ключ, а китайчонок Ли тащит поклажу в номер, на чем служебные диалоги заканчиваются до самого чекаута.
Ранним утром следующего дня мой верный «примус» опасливо припарковался у дома в соседнем поселке, где квартировал i_shmael с семейством; он вышел и мы отправились в горы. Вулканический пейзаж Тенерифе дарит путешественнику живое разнообразие возможных маршрутов, но зачетный (он же трофейный) по сути один - восхождение на главную вершину острова (и по совместительству - высшую точку Испании) - вулкан Тейде (3718 метров). Для подъема на него есть три варианта: первый (сходу отвергнутый нами как неспортивный и беспонтовый) состоит в том, чтобы доехать на фуникулере до высоты 3500 с копейками, после чего штурмовать уже непосредственно вершину; второй - чуть более интересный - предусматривал пешее восхождение до приюта Altavista (впервые за пятнадцать лет я набираю латиницей это слово, а до того - по нескольку раз ежедневно), ночевку там и рассветный штурм; третий - непрерывный подъем на 1400 метров за один переход. В любом случае нужно заранее (не меньше чем за три-четыре недели) заказать и распечатать пермит на саму вершину: число ежедневных посетителей ограничено, а без официального благословения можно добраться только до верхней станции фуникулера. Мы, естественно, выбрали третий (в дальнейшем именуемый «пацанским») способ и около десяти утра запарковали машину у начала маршрута, на высоте 2400 метров. Было прохладно; могучая громада вулкана с чуть припорошенной снегом вершиной нависала над нами; в лавовых полях застенчиво стрекотали невидимые цикады.
Первые четыре с лишним километра дорога обманчиво полога: широкими извивами ведет она, вяло поднимаясь, по пустошам застывшей магмы; легкий ветерок не дает палящему солнцу сделаться назойливым; кругом разбросаны валуны (некогда выброшенные из кратера исполинской яростью вулкана), которые местная номинативная традиция нарекает зооморфно - это пальцы Тейде, а это яйца Тейде: ассоциации, по мере приближения к жерлу, кажущиеся сомнительными. Наконец, образовав свой самый выпуклый изгиб, дорога заканчивается у склона: здесь стоит скромная табличка на испанском, назидающая соизмерять свои силы с величием замысла и растут несколько ракитничков, для чего-то заключенных в сетчатые клетки - то ли от братцев-кроликов, то ли от самого страшного хищника - человека. Отсюда предстоит более чем тысячеметровый штурм - с небольшими пологими местами, почти не сулящими отдохновения. В движении быстро приходит автоматизм: трекинговая палка упирается в камень, шаг вперед, вторая палка поддерживает, еще шаг… взгляд направлен прямо под ноги, каждые двадцать пять вертикальных метров - минутная передышка, каждые сто - пяти-десятиминутная распряжка со сниманием рюкзака, а то и с сидением на камне. i_shmael быстро уходит вперед; я же плетусь помедленнее, стараясь экономить силы. Примерно через четыре часа выходим к приюту: официально он открывается в 17:00, но пока можно зайти внутрь и передохнуть на роскошных дермантиновых диванах в условном тепле (температура снаружи уже около ноля). В приюте (что выглядит довольно сюрреалистично) стоят три торговых автомата и платный излучатель интернета; все они брезгуют купюрами и не приемлют карточки, так что чашка вожделенного кофе, приятно мерцающая на экране, так же далека от нас, как придорожное кафе у подножия: мелочи у нас нет. Последовательно перебрав все карманы курток и отделения рюкзаков, обнаруживаем, со страстью героев «Острова сокровищ», хватающихся за коробочку хинина, четыре евро на двоих, которые и скармливаем автомату в обмен на два cortado - крепкий черный кофе с капелькой молока. В приюте хорошо и уютно, но время начинает поджимать - пермит на восхождение действителен до определенного часа. Тропа становится еще жестче, но метров через сто наконец делается видно саму вершину: пока еще на кажущейся недостижимой высоте, но уже в дистанции визуального контакта. К прочим факторам: солнце, ветер, холод - прибавляется новый: как будто начинающий спирит перемудрил с пентаграммами и вызвал кого-то не того - из каменных щелей начинают пробиваться сернистые дымки с характерным запахом: вулкан еще жив, он просто спит (а когда проснется - мало никому не покажется).
Спустя еще некоторое время выходим на тропу, по которой снуют пассажиры фуникулера, что доставляет немало психологических хлопот: оскорбительно бодрые, ослепительно свежие, пахнущие хорошим парфюмом, они шустро пробегают по тропе, по которой усталый пилигрим, только что вскарабкавшийся на 1200 метров, еле ползет, с ног до головы припорошенный вулканической пылью. Преодолев современную версию Киклопа, притаившуюся на предвершинном КПП, выходим на финальную часть штурма: последние 200 метров пика. Темные обветренные лавовые породы уступают здесь место розоватым и зеленоватым валунам; изо всех щелей поднимаются пахучие дымки; дует сильный ветер и солнце жжет немилосердно (крем от загара с сильной защитой обязателен; темные очки более чем желательны). Наконец, около половины пятого поднимаемся на вершину: изжелта-зеленые камни; огораживающие кратер цепи, усталость. Услышав наши вялые переговоры, взошедший перед нами джентльмен заводит речь о достоинствах московского ресторана «Прага», который он имел удовольствие посетить в третьей четверти прошлого века. Сам он из Чехии, из города Пльзень; завязавшаяся было неторопливая беседа прерывается тревожным воспоминанием: в пять часов вниз уходит последняя кабинка фуникулера и не успевшие на нее обречены проделать весь обратный путь пешком. Легконогий i_shmael пулей бросается покупать билеты, пока мы с говорливым пивоваром, прыгая с камня на камень, стараемся поспеть за ним - и, наконец, под бодрящие крики персонала вваливаемся в нетерпеливо подрагивающий вагончик.
Обычно мы отмечаем покорение вершины скромной трапезой прямо на верхней точке маршрута, но из-за причуд расписания от обычая пришлось отступить и расположиться с приличествующим случаю хамоном и овечьим сыром на каменной скамье нижней фуникулерной остановки. Внешний наш вид (пыль, палки, рюкзаки) не оставлял сомнений в роде наших занятий; привлеченные им, к нам подошли два юных русскоязычных викинга, желающих приобщиться к волшебному миру треккинга; мы отвечали им вежливо и без запинки. Сто километров спустя изрядный экземпляр рыбы abadejo, зажаренный на угольях, стал нам заслуженной наградой и прекрасно завершил этот непростой поход.
На следующий день мы решили пройти два небольших, практически пенсионерских маршрута на юго-западной оконечности острова. Первый из них - в районе Garachico - начинается в пасторальном еловом лесу и первые несколько сотен метров проходит по пейзажу на вид почти подмосковному - если не считать подозрительно черной почвы и нежно-изумрудных иголок здешних эндемичных хвойных. Чтобы дополнить сходство, на излучине тропы растет коренастый, но вполне аутентичный экземпляр пестренькой дактилоризы - самой распространенной орхидеи средней полосы России. Однако, за поворотом картина стремительно перестает быть привычной: перед нами красуется небольшой, но недвусмысленный вулкан - впрочем, давно потухший. Тропа, вьющаяся между ним и его собратьями окружена живой иллюстрацией ползучей хозяйственности живой природы: здешняя растительная жизнь есть сплошная череда лишений - на бесплодной вулканической почве, под палящим солнцем и редкими осадками растения цепляются за малейшие укрытия, чтобы воспользоваться единственным шансом на существование. Любая неровность почвы, случайный валун, след эрозии немедленно становится приютом для местной сосенки или хотя бы седума. Животный мир этих мест скуден, либо пуглив: единственное, что оживляет пейзаж, это стремительные ящерицы с застывшим на морде выражением скорби по утраченному динозаврову величию и т-образный орел, лениво качающийся на воздушных волнах у самого горизонта.
Едва ли не тот же орел сопровождал нас и в следующую экскурсию - вокруг горы с милым именем Samara. Эта область почти полностью лишена растительности - только кратеры вулканов и гигантские поля застывшей лавы. Именно здесь сильнее всего чувствуется могущество природных сил и ничтожество человека перед ними; воображение оживляет статику окружающих картин: лава кажется вязкой, подвижной, раскаленной, в воображаемом воздухе висит удушливый сернистый жар, сквозь который сизой точкой горит солнце. Мысль о том, что все мы расхаживаем по бесконечному огненному озеру, отделенные от него лишь тоненькой корочкой спекшейся магмы, непросто вместить умом, но зрелище того, что бывает в момент, когда земная поверхность лопается, сильно добавляет ей наглядности.
На следующий день поехали на северную оконечность острова, в местность, именуемую Anaga. Несмотря на сравнительно небольшую площадь Тенерифе, различия между двумя его частями разительны: невысокие горы севера сплошь покрыты бурной субтропической растительностью. Доехав по извилистой дороге до деревушки Afur, отправляемся по живописному ущелью в сторону океана: внизу легкомысленно журчит ручеек; каменистые склоны поросли исполинскими экземплярами молодила и нахально ассимилировавшейся опунцией; из заводей выбиваются щетинистые купы папируса, тут и там видны островки бамбука и еще чего-то высокорослого, похожего на наш аир. Тропинка спускается на двести метров высоты; предчувствие грядущего подъема не дает насладиться этим обстоятельством в полной мере. Некоторое время сидим на берегу (черный песок, седая пена прибоя, гранитные окатыши, скрупулезно отшлифованные водой), после чего быстро влезаем на трехсотметровый склон, поросший густой муравой и по тропинке вдоль берега океана медленно поднимаемся по склону горы. В конце ее развилка: внизу в солнечном мареве разлеглась приморская деревушка виноделов, но ее соблазны пропадают вотще: мы поворачиваем направо и штурмуем заросший реликтовым лавровым лесом холм; тропинка выводит к перевалу: на нем соседствуют деревянный крест и вышка электропередачи. Оттуда по неровной дороге спускаемся к деревне, где, практически под сенью драконова дерева (если надрезать его кору, оттуда потечет красное подобие крови) наслаждаемся прохладной газировкой в говорливом обществе немецких пенсионеров, прошедших тем же маршрутом.
На следующий день i_shmael улетал с утра; в одиночестве я наскоро сходил в небольшой поход (который примечателен исключительно ракурсом, с которого открывается Teide: не видны портящие его столбы фуникулера, а, напротив, хорошо заметны оба плеча - северное и южное), после чего закупил вольнолюбивого сыра с незаконным хамоном и выдвинулся в аэропорт. Когда автобус подвез меня к самолету, я не поверил своим глазам: «Аэрофлот» прислал за мною Airbus по имени «О. Мандельштам» - и до чего уютно было оказаться в его пластиковом чреве. (Про себя отмечу, что вряд ли за его недолгую судьбу в нем случалось передвигаться человеку, знающему наизусть больше стихов прототипа, чем я). В сгущающихся сумерках мы летели вдоль берега Африки, над Испанией (кстати сказать, Мадрид с высоты необыкновенно похож на морскую звезду), легко перевалили через Пиренеи, с ревом прорезали ночное французское небо и взяли курс на Москву.