(no subject)
Вчера купила цветы. Оранжевые герберы для голландского посольства. Белые ирисы - для малазийского.
Оранжевый цвет для Голландии. Наверное, это банально. Но я люблю этот цвет, была в Голландии несколько раз, любовалась этими крошечными уютными домиками, восхищалась этим непостижимым порядком, была с огромной любовью принята и обласкана голландцами. Оранжевый выбрался сам собой.
Про Малазию знаю мало. Слишком далеко это всегда было от меня. Но малазийские женщины такие хрупкие, такие нежные. И эти полупрозрачные, практически невесомые ирисы среди изобилия всех других цветов в цветочном павильоне показались самыми "малазийскими". Хотя, скорее всего, эти нежные и хрупкие цветы стали для меня символом того, как нежна и хрупка человеческая жизнь в принципе.
Хруп. И сломалась промеж чьих-то грубых пальцев.
Двое суток я маялась. Почти не спала. Рыдала. И читала все новости подряд. Опять. Хоть миллионы раз до этого обещала себе, "что хватит". Невозможно. Не хватит! Что не давало мне раньше покоя и не дает сейчас? Что заставляло, принуждало идти на все эти митинги, к судам в любое время и любую погоду? Ответ всего один: моя совесть. Я не могу ее контролировать. Я не могу ей приказывать. Не могу с ней спорить. И в этот раз она жжет меня страшнее раскаленного железа. Почему, ну, почему, о, моя совесть, ты даешь мне это страшное ощущение моей причастности, моей вины? Почему когда я подошла к посольству, то мне понадобились все мои силы и воли, чтобы не рухнуть прямо там на колени и не молить о прощении? А у другого что-то неведомое согнуло-склонило мое тело почти к земле и я почти физически ощутила, как капли крови невинно убиенных лупят меня по плечам.
Оранжевый цвет для Голландии. Наверное, это банально. Но я люблю этот цвет, была в Голландии несколько раз, любовалась этими крошечными уютными домиками, восхищалась этим непостижимым порядком, была с огромной любовью принята и обласкана голландцами. Оранжевый выбрался сам собой.
Про Малазию знаю мало. Слишком далеко это всегда было от меня. Но малазийские женщины такие хрупкие, такие нежные. И эти полупрозрачные, практически невесомые ирисы среди изобилия всех других цветов в цветочном павильоне показались самыми "малазийскими". Хотя, скорее всего, эти нежные и хрупкие цветы стали для меня символом того, как нежна и хрупка человеческая жизнь в принципе.
Хруп. И сломалась промеж чьих-то грубых пальцев.
Двое суток я маялась. Почти не спала. Рыдала. И читала все новости подряд. Опять. Хоть миллионы раз до этого обещала себе, "что хватит". Невозможно. Не хватит! Что не давало мне раньше покоя и не дает сейчас? Что заставляло, принуждало идти на все эти митинги, к судам в любое время и любую погоду? Ответ всего один: моя совесть. Я не могу ее контролировать. Я не могу ей приказывать. Не могу с ней спорить. И в этот раз она жжет меня страшнее раскаленного железа. Почему, ну, почему, о, моя совесть, ты даешь мне это страшное ощущение моей причастности, моей вины? Почему когда я подошла к посольству, то мне понадобились все мои силы и воли, чтобы не рухнуть прямо там на колени и не молить о прощении? А у другого что-то неведомое согнуло-склонило мое тело почти к земле и я почти физически ощутила, как капли крови невинно убиенных лупят меня по плечам.