Смысл и суть иконы.
Вся христианская жизнь противоестественна, потому что цель её - создание "новой твари". Задача всякого христианина - отложить прежний образ жизни ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях, и облечься в нового человека Христа, созданного по Богу, в праведности и святости истины (Еф. 4: 22-24). Уже здесь, на земле, ставится задача претворить своё жалкое, тленное тело в божественное, нескудеющее.
Икона - это и есть прообраз "новой твари", прообраз грядущего преображённого человечества. И, так как этого человечества мы пока не видим в нынешних грешных людях, а только угадываем, - икона может служить лишь символическим его изображением.
Что означает в этом изображении истончённая телесность? Это - резко выраженное отрицание того самого биологизма, который возводит насыщение плоти в высшую и безусловную заповедь [1]. Ведь именно этой бесовской заповедью оправдывается не только грубо-утилитарное и жестокое отношение человека к низшей твари, но и право каждого данного народа на кровавую расправу с другими народами, препятствующими его насыщению. Измождённые лики святых на иконах противополагают этому кровавому царству самодовлеющей и сытой плоти не только "истончённые чувства", но прежде всего - новую норму жизненных отношений. Это - то царство, которого плоть и кровь не наследуют.
Воздержание от еды и в особенности от мяса тут достигает двоякой цели: во-первых, это смирение плоти служит непременным условием одухотворения человеческого облика; во-вторых, оно тем самым подготовляет грядущий мир человека с человеком и человека с низшей тварью. Конечно, важнейшее в иконописи - радость победы Богочеловека над зверочеловеком, введение во храм примирённого человечества и всей твари; но к этой радости человек должен быть подготовлен подвигом; он не может войти в состав Божьего храма таким, каков он есть, потому что для необрезанного сердца и для разжиревшей, самодовлеющей плоти в этом храме нет места (вот почему иконы нельзя писать с живых людей).
Чтобы прорваться в высшие сферы духовной жизни, чтобы трансцендентное хотя бы на миг и ценою величайших усилий стало для нас имманентным и "небо приклонилось земле" (по выражению В. Соловьёва), нужен не только порыв вдохновения, но неизбежны и муки, которые обычно называются муками рождения и которые на самом деле представляют собой борение нашего подлинного мистического "Я", в своих корнях связанного с Логосом, и "я" эмпирического, "житейского" или даже животного. В этой повседневной борьбе с житейской обыденностью, в стремлении отстоять и утвердить примат религиозных переживаний над чувствами "мирскими", и заключается, по мнению С. Булгакова, идея монашества. И в этом смысле нечто монашеское (у одних больше, у других меньше) должно быть - и есть - во всяком подлинно религиозном человеке.
---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
[1] Евгений Трубецкой пишет о себе, что он осязательно это понял, когда, после осмотра икон в музее Александра III в Петрограде случайно попал в Эрмитаж. "Чувство острой тошноты, которое я испытал при виде Рубенсовских вакханалий, тотчас объяснило мне то самое свойство иконы, о котором я думал: вакханалия и есть крайнее олицетворение той жизни, которая отталкивается иконой. Разжиревшая трясущаяся плоть, которая услаждается собою, жрёт и непременно убивает, чтобы пожирать, - это то самое, чему прежде всего преграждают путь благословляющие персты".
Икона - это и есть прообраз "новой твари", прообраз грядущего преображённого человечества. И, так как этого человечества мы пока не видим в нынешних грешных людях, а только угадываем, - икона может служить лишь символическим его изображением.
Что означает в этом изображении истончённая телесность? Это - резко выраженное отрицание того самого биологизма, который возводит насыщение плоти в высшую и безусловную заповедь [1]. Ведь именно этой бесовской заповедью оправдывается не только грубо-утилитарное и жестокое отношение человека к низшей твари, но и право каждого данного народа на кровавую расправу с другими народами, препятствующими его насыщению. Измождённые лики святых на иконах противополагают этому кровавому царству самодовлеющей и сытой плоти не только "истончённые чувства", но прежде всего - новую норму жизненных отношений. Это - то царство, которого плоть и кровь не наследуют.
Воздержание от еды и в особенности от мяса тут достигает двоякой цели: во-первых, это смирение плоти служит непременным условием одухотворения человеческого облика; во-вторых, оно тем самым подготовляет грядущий мир человека с человеком и человека с низшей тварью. Конечно, важнейшее в иконописи - радость победы Богочеловека над зверочеловеком, введение во храм примирённого человечества и всей твари; но к этой радости человек должен быть подготовлен подвигом; он не может войти в состав Божьего храма таким, каков он есть, потому что для необрезанного сердца и для разжиревшей, самодовлеющей плоти в этом храме нет места (вот почему иконы нельзя писать с живых людей).
Чтобы прорваться в высшие сферы духовной жизни, чтобы трансцендентное хотя бы на миг и ценою величайших усилий стало для нас имманентным и "небо приклонилось земле" (по выражению В. Соловьёва), нужен не только порыв вдохновения, но неизбежны и муки, которые обычно называются муками рождения и которые на самом деле представляют собой борение нашего подлинного мистического "Я", в своих корнях связанного с Логосом, и "я" эмпирического, "житейского" или даже животного. В этой повседневной борьбе с житейской обыденностью, в стремлении отстоять и утвердить примат религиозных переживаний над чувствами "мирскими", и заключается, по мнению С. Булгакова, идея монашества. И в этом смысле нечто монашеское (у одних больше, у других меньше) должно быть - и есть - во всяком подлинно религиозном человеке.
---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
[1] Евгений Трубецкой пишет о себе, что он осязательно это понял, когда, после осмотра икон в музее Александра III в Петрограде случайно попал в Эрмитаж. "Чувство острой тошноты, которое я испытал при виде Рубенсовских вакханалий, тотчас объяснило мне то самое свойство иконы, о котором я думал: вакханалия и есть крайнее олицетворение той жизни, которая отталкивается иконой. Разжиревшая трясущаяся плоть, которая услаждается собою, жрёт и непременно убивает, чтобы пожирать, - это то самое, чему прежде всего преграждают путь благословляющие персты".