Он хотел, чтобы ему приснилась гимнастика для эмоций. Возможно, он увидел её однажды во сне, однако забывчивость бодрствующего сознания не позволяет всё помнить, зато располагает желание к воображению. Из такого сна он смог бы узнать, что противоположность «жизнь страстей - жизнь теории» если не в корне ошибочная, то чрезмерно упрощающая его ситуацию. Хотя сейчас ему иногда казалось, что вот бы найти кнопку «реверс» и вернуться к точке созерцательного равнодушия, однако вернувшаяся жажда толкала его вперед (или точнее выталкивала из хижины, сложенной из засохших веточек понимания). Поэтому задача для него не в том, чтобы превратить аффект в мысль, а в том, чтобы распознать в своей чувственной настроенности определенную мышечную структуру, которая без должного с ней обращения истончается, плохо гнётся и совсем не заражает ближнего. Эластичность аффекта, которая ему требовалась, - мостик между подавлением иррационального и его прогулкой в лесной чаще без поводка: не беспредел контроля, но и не угнетающий жар анархической горячки.
Он понимал: чтобы не потянуть мышцы эмоций, требуются усилия, точку приложения которых он и стремился найти, а сон должен был стать ключом (в книгах такого не отыскать, только если в изданиях с картинками). Кажется, именно об этом писал ПВ, когда замахнулся на дикую фантазию «убить в себе марионетку». Признаком успеха в таких тренировках он бы считал возможность повторить весь «вчерашний» свой монолог, однако сделать это надо было таким образом, чтобы каждое направленное в неё слово освободилось от телодвижений, не давило, а улыбалось. Ни мельтешения рук, ни ёрзаний на стуле, ни ходьбы от стены к стене, а выверенная ровность тона, который бы заведомо обрывал вопрос «всё ли в порядке?».