Александра АРХИПОВА: Проститься любой ценой. Поминовение Сталина как личный ритуал
Кто-то рыдал, кто-то пил за Чейна и Стокса. Страна до сих пор не пережила ни Сталина, ни его смерть
Очередь желающих попрощаться с покойным Иосифом Сталиным возле Дома союзов
6 марта советский народ узнал невозможное - вчера умер товарищ Сталин. Мы знаем, что в день известия о смерти вождя вся страна плакала, но что мы знаем о том, почему люди реагировали на смерть генералиссимуса подобным образом?
Сталин правил страной столько долгих лет, что насаждавшаяся им стратегия тотального патернализма дала свои плоды. И дело не только в том, что его называли «отцом нации», но в том, что в СССР жизнь любого человека, его мечты и его реальность зависели от вождя. Когда мы живем внутри жесткой системы запретов и правил, в системе, которой управляет один конкретный человек, когда он умирает, мы чувствуем себя «осиротевшими». И недаром вся страна в тот день («Когда он умер, мы почувствовали, что мы осиротели»), да и потом тоже употребляла слово «осиротели», - слово, которое подчеркивает, что у тебя были родители. Ты остался без отца, и тебе неизвестно, как и куда поплывет эта система правил и запретов, известно только то, что ты не можешь ею руководить. Об этом говорили и взрослые: «Все вспоминали его с уважением, с сожалением, со страхом - а что же будет с нами теперь?» - и даже подростки 1953 года: «Меня, мальчишку 14 лет, известие о смерти Сталина сильно впечатлило, первое ощущение - страх, тревога. Мысли о том, что же будет дальше, не будет ли хуже». Страх и тревога охватили все сферы жизни - от самых общих («Что же завтра будет со страной?») до самых бытовых. Например, многие с некоторым удивлением вспоминают, что почему-то после известия о смерти вождя их охватило страшное беспокойство о продуктах - «что они будут покупать завтра?» (здесь и далее цитируются интервью, данные автору статьи, а также фрагменты воспоминаний с сайта, посвященного 5 марта 1953 года).
Возникший после известия о смерти Сталина страх управлял и теми, кто верил ему, и теми, кто его ненавидел. Вопрос в том, как люди справлялись с такой палитрой чувств.
Необходимо сделать отступление и объяснить, почему вообще практически во всех видах человеческих обществ в той или иной форме существует похоронный обряд. Зачем тратить множество ценных ресурсов (от времени до людей) для того, чтобы проститься с покойным? И объяснением «веры в загробную жизнь» тут не обойтись. Похороны примиряют нас с потерей, «нормируют» ее, как парадоксально это ни звучит, они заставляют вписать смерть в рамки обычной жизни. Всплеск эмоций во время такого ритуала часто искусственно завышен, причем сильно: в Древнем Риме и в Новой Гвинее во время похорон расцарапывали лицо, а во многих культурах, включая русскую, на похороны приглашали специальных плакальщиц, исполняющих причитания. Это явление появилось не просто так - всплеск эмоций нужно было завысить, чтобы потом их «нормализовать».
Поэтому и возникает массовое стремление проститься с покойным, порыв, испугавший Политбюро и приведший в Москве к ужасной давке и к смерти множества людей во время прощания со Сталиным. Несколько сотен человек пали жертвой желания либо подтвердить свою связь с генсеком, либо, наоборот, разорвать ее.
Похороны Иосифа Сталина. Москва, 9 марта 1953
Отчаянное желание советских людей проститься с вождем только отчасти регламентировалось партией и правительством. Советская культура официального траура была не готова к этому и не предлагала никаких готовых рекомендаций (ситуация, отличающаяся от «пятилетки пышных похорон», не правда ли?). «Поразило тогда то, что, ты понимаешь, не было тогда никаких организаций в смысле похорон, а люди сами, когда объявили о том, что Сталин умер… Невский проспект Ленинграда весь стоял. Вот как люди шли, все, как будто им, как будто им скомандовали…».
И перед каждым советским человеком встала проблема - как проститься с тем, кого ты любил, а может, ненавидел? Поскольку инструкций, как выразить почитание мертвому вождю, не было, то одни прибегали к привычным им действиям, то есть шли на работу, где - в школах, на заводах - спешно проводились стихийные митинги, на которых можно было поклясться в вечной любви вождю. Другие выражали свою скорбь не публично, а дома, но практически теми же ритуальными способами. «В день похорон… мама - вся в слезах - поставила меня на подоконник под открытой форточкой - слушать прощальные гудки заводов и фабрик. Пять минут молчания… Я слез, а мама продолжала стоять у открытой форточки - по стойке смирно». Кто-то, не следуя советскому официозу, просто по русскому обычаю поднимал поминальную стопку, а кто-то придумал свой собственный ритуал: «На другой день я пошла в Дом книги, выстояла там огромную очередь и купила портрет Сталина. Дома повесила портрет на стену, обвила его остатками своего пионерского галстука, а потом упала на колени и клялась, что отдам за дело партии все силы, а если потребуется, то и жизнь».
Тревога за будущее и ощущение разрушенной жизни требовала хоть какой-нибудь компенсации. По стране в этот день с огромной скоростью разлетаются слухи (с которыми отчаянно боролись соответствующие органы), что Сталин умер не сам, что его убили враги. Один слесарь, услышав в очереди, что Сталина отравила его тайная жена Роза Каганович (естественно, никогда не существовавшая), отправился бить морду своему соседу-еврею. Московские школьники, узнавшие от одноклассников слух, что в смерти вождя повинны американцы, пошли к американскому посольству, чтобы, стоя напротив здания врага, высказать им обвинения в лицо.
Такое поминовение Сталина, утверждающее и продолжающее связь того, кто поминает, с вождем, было неприемлемым для тех, кто считал его виновником своих бед - прежде всего для репрессированных, раскулаченных и членов их семей. Многие прибегали к мягкой форме игнорирования - подчеркнуто формальному следованию ритуальным формам поминовения, например, максимально отстраняться от содержания траурных митингов: «Скажу вам, на рабочем собрании никакого эмоционального движения в душе ни у меня, ни у кого не было». В таких семьях в штыки встречались попытки оплакать смерть: «Помню, что в этот день со школы пришла заплаканная, а мне моя бабуля сказала: не надо о нем плакать». «Не-плач» понимался как осознанный поступок. Почтовые ящики бдительных органов были завалены доносами о ситуациях «не-плача», которые потом превращались вот в такие следственные дела: «5. Медведева А.М. (1895 года рождения, русская, малограмотная, не работала, г. Моздок Северо-Осетинской АССР) 6 марта 1953 г. зашла к соседке и, увидев, что там плачут из-за смерти Сталина, сказала: чего вы плачете, не плачьте, ничего, на одного грузина меньше стало».
Но и этого было мало. Желание разорвать связь было таким сильным, что привело к созданию целого антипоминального ритуала, который повторял черты таких праздников, как поминки и день рождения.
Поскольку знакомые с медициной знали, что дыхание Чейна - Стокса, о котором передали в бюллетене о здоровье вождя 4 марта, - это признак агонии, то празднование началось еще до официального сообщения о смерти. Отсидевшие и недопосаженные, представители «депортированных народов» и «носители пятой графы» тихо поздравляли друг друга и поднимали бокалы за врачей Чейна и Стокса. Так сложился советский неподцензурный эвфемизм - «выпить за Чейна - Стокса», который на много лет вперед стал обозначением этого скрываемого праздника. Встречаясь друг с другом в эти дни, диссиденты говорили «Усатый сдох» - практически обратное высказывание к «Христос воскрес». Выбор такого глагола (а также использование в антипоминовении фраз типа «ишак сдох») не просто оскорбляет Сталина, но еще и лишает его человеческого статуса.
Традиция антипоминок с обязательными элементами оскорблений словами и действиями пережила Советский Союз: «Мы всегда отмечали, то есть вспоминали, что в этот день он подох, могли выпить. В начальной школе (в постсоветское время) с подругой рвали в этот день его портрет».
Обе традиции - отмечание смерти Сталина как поддержание связи с ним или как ее разрыв - не просто дожили до сегодняшнего дня, но и остались более чем актуальными. Одни возлагают цветы к Кремлевской стене, где он похоронен, другие в фейсбуке предлагают выпить за 5 марта. И это неслучайно. Наша страна до сих пор не пережила ни Сталина, ни его смерть. И каждый год мы должны возвращаться к публичному поддержанию или отрицанию нашей с ним связи.
Александра АРХИПОВА, исследовательская группа «Мониторинг актуального фольклора», ИОН РАНХиГ
Группа «Мониторинг актуального фольклора» Института общественных наук при РАНХиГС занимается исследованием вернакулярных реакций на социальные или политические события - то есть возникающих естественно и не связанных с институциями и какими-либо предписаниями. В частности, группа анализирует политический фольклор и протестные плакаты, появляющиеся на митингах последние пять лет, а также интернет-феномены - например, «группы смерти» во «ВКонтакте» или случай Дианы Шурыгиной.
Republic (бывший Slon), 05.03.2017
https://republic.ru/posts/80277
Примечание: все выделения в тексте - мои.
Очередь желающих попрощаться с покойным Иосифом Сталиным возле Дома союзов
6 марта советский народ узнал невозможное - вчера умер товарищ Сталин. Мы знаем, что в день известия о смерти вождя вся страна плакала, но что мы знаем о том, почему люди реагировали на смерть генералиссимуса подобным образом?
Сталин правил страной столько долгих лет, что насаждавшаяся им стратегия тотального патернализма дала свои плоды. И дело не только в том, что его называли «отцом нации», но в том, что в СССР жизнь любого человека, его мечты и его реальность зависели от вождя. Когда мы живем внутри жесткой системы запретов и правил, в системе, которой управляет один конкретный человек, когда он умирает, мы чувствуем себя «осиротевшими». И недаром вся страна в тот день («Когда он умер, мы почувствовали, что мы осиротели»), да и потом тоже употребляла слово «осиротели», - слово, которое подчеркивает, что у тебя были родители. Ты остался без отца, и тебе неизвестно, как и куда поплывет эта система правил и запретов, известно только то, что ты не можешь ею руководить. Об этом говорили и взрослые: «Все вспоминали его с уважением, с сожалением, со страхом - а что же будет с нами теперь?» - и даже подростки 1953 года: «Меня, мальчишку 14 лет, известие о смерти Сталина сильно впечатлило, первое ощущение - страх, тревога. Мысли о том, что же будет дальше, не будет ли хуже». Страх и тревога охватили все сферы жизни - от самых общих («Что же завтра будет со страной?») до самых бытовых. Например, многие с некоторым удивлением вспоминают, что почему-то после известия о смерти вождя их охватило страшное беспокойство о продуктах - «что они будут покупать завтра?» (здесь и далее цитируются интервью, данные автору статьи, а также фрагменты воспоминаний с сайта, посвященного 5 марта 1953 года).
Возникший после известия о смерти Сталина страх управлял и теми, кто верил ему, и теми, кто его ненавидел. Вопрос в том, как люди справлялись с такой палитрой чувств.
Необходимо сделать отступление и объяснить, почему вообще практически во всех видах человеческих обществ в той или иной форме существует похоронный обряд. Зачем тратить множество ценных ресурсов (от времени до людей) для того, чтобы проститься с покойным? И объяснением «веры в загробную жизнь» тут не обойтись. Похороны примиряют нас с потерей, «нормируют» ее, как парадоксально это ни звучит, они заставляют вписать смерть в рамки обычной жизни. Всплеск эмоций во время такого ритуала часто искусственно завышен, причем сильно: в Древнем Риме и в Новой Гвинее во время похорон расцарапывали лицо, а во многих культурах, включая русскую, на похороны приглашали специальных плакальщиц, исполняющих причитания. Это явление появилось не просто так - всплеск эмоций нужно было завысить, чтобы потом их «нормализовать».
Поэтому и возникает массовое стремление проститься с покойным, порыв, испугавший Политбюро и приведший в Москве к ужасной давке и к смерти множества людей во время прощания со Сталиным. Несколько сотен человек пали жертвой желания либо подтвердить свою связь с генсеком, либо, наоборот, разорвать ее.
Похороны Иосифа Сталина. Москва, 9 марта 1953
Отчаянное желание советских людей проститься с вождем только отчасти регламентировалось партией и правительством. Советская культура официального траура была не готова к этому и не предлагала никаких готовых рекомендаций (ситуация, отличающаяся от «пятилетки пышных похорон», не правда ли?). «Поразило тогда то, что, ты понимаешь, не было тогда никаких организаций в смысле похорон, а люди сами, когда объявили о том, что Сталин умер… Невский проспект Ленинграда весь стоял. Вот как люди шли, все, как будто им, как будто им скомандовали…».
И перед каждым советским человеком встала проблема - как проститься с тем, кого ты любил, а может, ненавидел? Поскольку инструкций, как выразить почитание мертвому вождю, не было, то одни прибегали к привычным им действиям, то есть шли на работу, где - в школах, на заводах - спешно проводились стихийные митинги, на которых можно было поклясться в вечной любви вождю. Другие выражали свою скорбь не публично, а дома, но практически теми же ритуальными способами. «В день похорон… мама - вся в слезах - поставила меня на подоконник под открытой форточкой - слушать прощальные гудки заводов и фабрик. Пять минут молчания… Я слез, а мама продолжала стоять у открытой форточки - по стойке смирно». Кто-то, не следуя советскому официозу, просто по русскому обычаю поднимал поминальную стопку, а кто-то придумал свой собственный ритуал: «На другой день я пошла в Дом книги, выстояла там огромную очередь и купила портрет Сталина. Дома повесила портрет на стену, обвила его остатками своего пионерского галстука, а потом упала на колени и клялась, что отдам за дело партии все силы, а если потребуется, то и жизнь».
Тревога за будущее и ощущение разрушенной жизни требовала хоть какой-нибудь компенсации. По стране в этот день с огромной скоростью разлетаются слухи (с которыми отчаянно боролись соответствующие органы), что Сталин умер не сам, что его убили враги. Один слесарь, услышав в очереди, что Сталина отравила его тайная жена Роза Каганович (естественно, никогда не существовавшая), отправился бить морду своему соседу-еврею. Московские школьники, узнавшие от одноклассников слух, что в смерти вождя повинны американцы, пошли к американскому посольству, чтобы, стоя напротив здания врага, высказать им обвинения в лицо.
Такое поминовение Сталина, утверждающее и продолжающее связь того, кто поминает, с вождем, было неприемлемым для тех, кто считал его виновником своих бед - прежде всего для репрессированных, раскулаченных и членов их семей. Многие прибегали к мягкой форме игнорирования - подчеркнуто формальному следованию ритуальным формам поминовения, например, максимально отстраняться от содержания траурных митингов: «Скажу вам, на рабочем собрании никакого эмоционального движения в душе ни у меня, ни у кого не было». В таких семьях в штыки встречались попытки оплакать смерть: «Помню, что в этот день со школы пришла заплаканная, а мне моя бабуля сказала: не надо о нем плакать». «Не-плач» понимался как осознанный поступок. Почтовые ящики бдительных органов были завалены доносами о ситуациях «не-плача», которые потом превращались вот в такие следственные дела: «5. Медведева А.М. (1895 года рождения, русская, малограмотная, не работала, г. Моздок Северо-Осетинской АССР) 6 марта 1953 г. зашла к соседке и, увидев, что там плачут из-за смерти Сталина, сказала: чего вы плачете, не плачьте, ничего, на одного грузина меньше стало».
Но и этого было мало. Желание разорвать связь было таким сильным, что привело к созданию целого антипоминального ритуала, который повторял черты таких праздников, как поминки и день рождения.
Поскольку знакомые с медициной знали, что дыхание Чейна - Стокса, о котором передали в бюллетене о здоровье вождя 4 марта, - это признак агонии, то празднование началось еще до официального сообщения о смерти. Отсидевшие и недопосаженные, представители «депортированных народов» и «носители пятой графы» тихо поздравляли друг друга и поднимали бокалы за врачей Чейна и Стокса. Так сложился советский неподцензурный эвфемизм - «выпить за Чейна - Стокса», который на много лет вперед стал обозначением этого скрываемого праздника. Встречаясь друг с другом в эти дни, диссиденты говорили «Усатый сдох» - практически обратное высказывание к «Христос воскрес». Выбор такого глагола (а также использование в антипоминовении фраз типа «ишак сдох») не просто оскорбляет Сталина, но еще и лишает его человеческого статуса.
Традиция антипоминок с обязательными элементами оскорблений словами и действиями пережила Советский Союз: «Мы всегда отмечали, то есть вспоминали, что в этот день он подох, могли выпить. В начальной школе (в постсоветское время) с подругой рвали в этот день его портрет».
Обе традиции - отмечание смерти Сталина как поддержание связи с ним или как ее разрыв - не просто дожили до сегодняшнего дня, но и остались более чем актуальными. Одни возлагают цветы к Кремлевской стене, где он похоронен, другие в фейсбуке предлагают выпить за 5 марта. И это неслучайно. Наша страна до сих пор не пережила ни Сталина, ни его смерть. И каждый год мы должны возвращаться к публичному поддержанию или отрицанию нашей с ним связи.
Александра АРХИПОВА, исследовательская группа «Мониторинг актуального фольклора», ИОН РАНХиГ
Группа «Мониторинг актуального фольклора» Института общественных наук при РАНХиГС занимается исследованием вернакулярных реакций на социальные или политические события - то есть возникающих естественно и не связанных с институциями и какими-либо предписаниями. В частности, группа анализирует политический фольклор и протестные плакаты, появляющиеся на митингах последние пять лет, а также интернет-феномены - например, «группы смерти» во «ВКонтакте» или случай Дианы Шурыгиной.
Republic (бывший Slon), 05.03.2017
https://republic.ru/posts/80277
Примечание: все выделения в тексте - мои.