!!!!!! Социологи о том, чем живут столетние россияне
«Они не заметили 90-х»
Социолог Дмитрий РОГОЗИН рассказал, чем живут столетние россияне
Страна готовится отмечать столетние юбилеи - прихода большевиков, свержения самодержавия... И есть еще люди, для которых эти события не просто история, а часть жизни. Социологи из РАНХиГС опросили более сотни 100-летних россиян, чтобы понять, каково это - долго жить в неспокойные времена. Об исследовании, по результатам которого вышла книга "Столько не живут: миниатюры о столетних", рассказал Дмитрий РОГОЗИН, директор Центра методологии социальных исследований РАНХиГС
- Люди, с которыми вы говорили, чувствуют себя особенными? Мол, неслучайно я так долго прожил, это мое достижение...
- Ничего подобного. Мы беседовали со стариками в четырех разных регионах РФ - в Москве, Астраханской и Челябинской областях, в Хакасии, и могу сказать, что долголетие абсолютно всеми воспринималось как нечто, от них не зависящее. Обычно даже высказывается удивление: почему я? Или мысль, что другие были куда более достойны и лучше бы они жили. В общем, рационального подхода к продлению своей жизни, который встречается у более молодых россиян, вроде: придерживаюсь сыроедения и вот, смотрите, здоров и бодр, здесь точно не наблюдалось. Конечно, в целом 100-летние питаются более здоровой пищей, чем те же 70-летние, но не потому, что поставили перед собой какую-то цель, а потому что ряд вредных продуктов - копченое, жирное - становятся им недоступны (плохо перевариваются, не размельчаются и проч.). Геронтологический центр, который помогал нам работать со стариками в Москве, выявил интересную закономерность: если человек прожил 86-87 лет, то, скорее всего, он доживет до 90-100 лет. Организм как-то приспосабливается, становится суше и жилистей, и 100-летние в целом оказываются сохраннее 70-летних. Но вот после 100 лет люди быстро гаснут. Может быть, вместить в себя больше века человек просто не в состоянии...
- То есть в целом непонятно, как нужно жить, чтобы встретить свое 100-летие?
- В ходе исследования нам пришлось развенчать несколько популярных мифов. Скажем, миф о кавказском долголетии - в горных регионах нашей страны совсем немного долгожителей, более того, по достижении определенного возраста врачи обычно советуют старикам селиться поближе к долинам, потому что в горах сильны перепады давления, а это для них главный бич. Ну а больше всего долгожителей в Москве и в городах-миллионниках. Никакой тайны здесь нет: где инфраструктура - там и жизнь. Впрочем, вряд ли эти наблюдения годятся на роль универсального рецепта. Также мы проверили, насколько важны такие базовые ценности, как материальное благополучие и здоровье, для продления жизни в России. Оказалось, скажем так, умеренно важны. То есть имеют далеко не первостепенную значимость.
- Про здоровье совсем уж странно слышать такое.
- Охотно верю, но одно из моих больших удивлений, связанных с этим исследованием,- это обнаружение факта, что к 100-летнему юбилею очень часто подходят те, у кого в детстве были зафиксированы серьезные хронические заболевания. Каким образом? Вероятно, им помогает привычка жить с болезнью. Когда человек с юного возраста понимает свою уязвимость, он приспосабливается к ней, вырабатывает способы ей противостоять, интуитивно чувствует, как сесть, если в боку кольнуло. А те, кто встречаются с болезнями только в старости, оказываются меньше к ним подготовленными, да и адаптироваться в пожилом возрасте сложнее, чем в молодом. Я, конечно, не говорю, что нездоровым жить легко... Западные специалисты пишут, что уже после 85 лет более 80% людей признаются, что постоянно испытывают боль. У 100-летних и вовсе боль - норма. Момент, когда они просыпаются и боли нет,- уже является чем-то из ряда вон выходящим, красочным. Однако на плохое здоровье, на боль столетние жалуются подчас меньше, чем те же 70-летние,- ценности другие. Так же меньше у них жалоб на свое материальное положение. Сейчас оно, кстати, в целом неплохое: как участники войны они могут получать до 60 тысяч рублей пенсии и кормить на эти деньги не только своих детей, но и внуков. Собственно, после расходов на лекарства траты на помощь близким - самая большая статья в бюджете наших стариков. Но заметим, и свои материальные трудности в прошлом - иногда очень существенные - они склонны оценивать куда спокойнее, чем более молодые россияне. Заметно, что для них это аспект какой-то третичной значимости.
- А что тогда первичный?
- Боюсь сказать банальность, но, наверное, его можно выразить словом "востребованность". Старикам очень важно знать, что они не напрасно жили и живут, что они были кому-то нужны в прошлом и нужны кому-то сейчас. Подчеркну: мы не медики, а социологи, поэтому, говоря о важности того или иного аспекта в жизни человека, ориентируемся не на объективные критерии, а на субъективные - на то, что он сам выдвигает на первый план. Лейтмотивом наших интервью стал вопрос респондентов к самим себе: а зачем я живу? Когда родные относятся к старику с какой-то медикаментозной жалостью: мол, ты свое пожил, теперь отдыхай, не надо тебе вставать, я тебе все принесу - этот вопрос оказывается очень жестоким, потому что на него не находится ответа. Гораздо лучше ситуация у тех стариков, в отношении к которым меньше жалости и больше живости. Мы заходили в дом к одной женщине, совсем пожилой, с почти шокирующим внешним видом... С ней живет 70-летний сын, и, встречая нас, он тут же обратился к матери: "Эй, ты чего разлеглась, давай вставай, гости пришли!" - разумеется, такое обращение нас смутило, мы тут же начали оправдываться, мол, что вы, пусть лежит... А он ее встряхнул, и старушка пошла. И потом, в ходе беседы, выяснилось, что для обоих такое отношение важно - важно быть на равных. Если для человека средних лет захандрить, потерять смысл жизни на какое-то время - в целом допустимая норма, то для 100-летнего это почти равносильно смерти. Я от очень многих респондентов слышал фразу: "Если сегодня не встал с постели, то потом уже не встану".
- Смысл жизни для стариков в настоящем или больше в прошлом - в памяти? О чем вспоминают 100-летние россияне?
- Память 100-летних - это очень интересная штука. Мы привыкли воспринимать время последовательно и линейно: если я о чем-то начал рассказывать, то доведу повествование до конца и постараюсь избежать повторов. Не то у них. У стариков время изменено, оно не линейное. Весь опыт жизни становится вдруг актуальным, всплывает из небытия - то, что было вчера, и то, что было 40 лет назад, оказывается вдруг в одной плоскости. Борис Докторов, российский социолог, называет это "расширенным настоящим", и очень печально, что большинство родственников расценивают такое отношение со временем скорее уж как деменцию, чем как какую-то особую способность. Человек средних лет живет в потоке, ему важно быстро ориентироваться в настоящем. Но в 100 лет приходит время для сравнений, для переоценки жизни, для "медленной мысли" - и тут расширенное настоящее становится очень полезным: оно не искажает значимости событий в зависимости от того, были они давно или вчера, были они при нынешнем президенте или прошлом. Человек становится чуть свободнее в своих оценках, только его нужно уметь выслушать и понять. В конце концов, нарратив 100-летних тоже необычный - если он не заученный и живой, то неизбежно состоит из повторов: мысли как волны. В повторениях, заметим, тоже скрыт смысл - так выявляются акценты, лейтмотивы памяти.
- Эти лейтмотивы совпадают с привычным нам восприятием истории, ХХ века?
- Столетние заметно деполитизированнее, чем мы все. Если говорить об общих стержневых моментах истории, то они больше концентрируются на социальной жизни страны: не пришел один правитель или пришел другой, а жить стали так-то и так-то. Конечно, Великая Отечественная - ключевое событие для них, но именно потому, что там по-особенному проявились человеческие качества разных людей, все стало более настоящим перед лицом смерти. Впрочем, столетние хорошо помнят и довоенную жизнь, особенно коллективизацию (очень многие из наших собеседников выходцы из деревни), помнят, как были хозяева земли - и не стало их. Кто-то из пострадавших или их родственников помнит репрессии. А послевоенная жизнь для многих связана с переездом в город на стройки - и это не только социальный лифт, но и травма, разрыв с привычным укладом жизни, оставивший тоску по земле. Дальше в их памяти начинается более или менее ровное плато, без значительных изменений. Меня удивило, что 100-летние совсем не заметили 1990-х. У них нет ощущения радикальной смены социального строя - вот во времена коллективизации, да, был слом, а что такое 90-е? Одна респондентка мне спокойно рассказала, что в 90-е потеряла около 15 тысяч еще тех рублей. Я спросил: "Это же большие деньги, вы переживали?" - и услышал в ответ: "Да ладно вы, а до войны что было, а после? Обязательные госзаймы, получали деньги, 70% отдавали государству - не бог весть что..." Возможно, в сами 90-е она и переживала (и почти наверняка так), а сейчас уже пересмотрела приоритеты. 100-летние сравнивают современное состояние России - насколько могут о нем судить по рассказам, по вестям в телевизоре - с советским строем, к которому привыкли, и не находят большой разницы. Расширенное настоящее дает им удивительную перспективу, в которой 90-е как-то теряются. Возможно, это многое говорит не только о них, но и о нас самих.
- Ваши собеседники о чем-то жалели, в чем-то раскаивались?
- У 100-летних уходит категоричность. Абсолютное меньшинство стариков, с которыми мы общались, еще помнят старые обиды - мол, соседка сверху сволочь,- и чувствуют они себя хуже, чем те, кто покончил с оценками. Как правило, люди раскаиваются, что с кем-то обошлись не так, что не были внимательны к близким. Личная жизнь вообще выходит на первый план. Мы ведь не всегда общались с простыми людьми, попадались и бывшие советские начальники, и я невольно задумывался: приди мы к ним еще 20-40 лет назад, они бы совершенно иначе выстраивали рассказ о своей биографии. Там было бы много слов о карьере, достижениях, социальной значимости. А сейчас вдруг главным становится другое - как ты относился к людям, как люди относились к тебе. Изменения удивительные, и они очень характеризуют именно 100-летних, и даже не 70- или 80-летних. Многие разделяющие линии стираются в этом возрасте: нет большой разницы между мужским и женским разговором - все одинаково открыты и говорят о личном, почти нет претензий к бывшим мужьям и женам, к тем, кто обидел. Отстранение дает какое-то спокойствие.
- Потому что люди находятся уже между жизнью и смертью?
- Да, 100-летние все время в пограничном состоянии. Знаете ощущение, когда едете на машине, вдруг вас кто-то подрезал и вы чудом удержали руль? Или когда идете по крутому спуску, опорный камень вылетает из-под ноги и чудом сохраняется равновесие? Тогда еще говорят: душа ушла в пятки. Вот у наших собеседников такое случается по несколько раз на неделе, а то и на дню. Они часто ощущают, что еще немного - и провалились бы в смерть, но почему-то остались живы. И поэтому они много думают о смерти - своей и своих близких. К несчастью, им совсем не с кем поделиться такими мыслями. Это какая-то наша социальная беда: родственники боятся серьезных разговоров о человеческом конце. Они абсурдно переводят тему, вроде: "Мать, да что ты, ты еще 10 лет, ты еще 20 лет проживешь!.." Будто дело в отсрочке. Человек подходит к тайне, а разговор о ней обрубают. Я не видел 100-летних, которые бы говорили: только бы мне еще немножко пожить, я так хочу жить, я хочу быть молодым и здоровым... Нет у них этого культа вечной жизни, который есть у людей помоложе. Да, они признают, что здорово быть молодым. Но все проходит - и сейчас у них какое-то особое время, время памяти. "Время одной мысли", как мы заметили. Когда можно сосредоточиться на важном и долго о нем размышлять. У стариков часто встречается позитивное одиночество - им хочется побыть одним, подумать, поэтому, общаясь со 100-летними, понимаешь, что последние дни человека имеют не только свою функциональность, но и свою осмысленность. Хотя бы отчасти приближаясь к их взгляду, мы, кстати, можем без лишней категоричности и без лишнего пафоса понять историю поколений, историю ХХ века. И в этом значение стариков для нас.
http://www.kommersant.ru/doc/3164655
Примечание: все выделения в тексте - мои.
ПРЯМАЯ РЕЧЬ
Все выболело
Рассказы 100-летних никогда не повторяются, но дружно свидетельствуют об истории России ХХ века
"Родилась я в 1918 году. До того год эпидемия брюшного тифа гуляла. Мама родила меня десятую, малюсенькую, заразилась и умерла. Мне шесть месяцев. Семья большая: братья женатые, снохи, сестры взрослые. Тогда не нянчились. В люльку - и качать. Меня фурункулы душили. Думали: ну слава богу, умрет. Не вышло. Все выболела в младенчестве, потому и живу столько. Сейчас только старческое: давление, кости, сердчишко. Преходяще все, жить можно потихоньку, без резких движений. А резкие и не получаются. Если раз в неделю помогут подняться с постели, вывезут на балкон - счастье, подвигаться можно, подышать воздухом".
"Родилась в 1917 году, в самую разруху, в семье служащего. Отец в госпитале заведовал продовольствием. Мать - домашняя хозяйка. Трое детей. Жили на Мясницкой. Двухкомнатная квартира, топили дровами. Отец только четыре класса кончил, но нас в институты вытолкнул: "Учитесь, девочки, только учитесь. Без учебы очень-очень плохо". Мы проказницы были. Иной раз отшлепать надо, а он только скажет с укором: "Вы же женщины". Посмотрит - хоть сквозь землю проваливайся. На курсе из 100 человек стипендию получали четверо, и я среди них. Но не потому, что такая умная. Хотела, чтобы отцу было полегче, приносила деньги. Он на нас и тратил: "Учитесь, девочки, только учитесь"".
"Тятька зубатый был. Коллективизация идет. Голод. А председатель колхоза своих телят зарезал, ест. Отец взял на собрании выступил. Тот: "Запомнишь ты этих телят". Так и вышло. Через неделю пришли ночью и забрали отца. Два месяца ни слуху ни духу. Потом привезли на подводе слепого скелета... Молчание - не золото, а жизнь. У нас в семье это каждый знает".
"Отец пошел в колхоз сразу, батраку терять нечего. Другие артачились, а он с радостью. Но толку мало. Неурожай накрыл всех. Одна корова, и ту продали, сбежали с деревни в рабочие. Через три года обратно вернулись. Обжились на ферме. Из амбара сделали на всех барак. Мы туда. А кто землянки копал, кто колья набьет, плетнем обовьет, заштукатурит и живет. Печка топится, тепло. Отец в 1937-м умер, мама с нами осталась".
"Какой народ, богатый на работу, раньше был: сеют, жнут, молотят - все коллективно. Кому дом строить надо, вместе строят: подготовят сруб, в горнице все обиходят. До всякой коллективизации. А эти коллективные хозяйства, как мама говорила, нищета ленивая придумала, чтобы не работать. Собрать по крохам все со дворов, пропить, поглумиться над скотиной и дальше с наганами по селам бегать. Время тогда было большой подлости, которое так и не сойдет, длится и длится столетие. Какая-то напасть, никак от нее не избавимся. Такая же нищета до сих пор у власти. Сколько ни воруй, богатым не станешь. Только это между нами, а то пенсии лишат".
"Жила с папой, сестрой с двумя детьми в Горловом тупике. 1933 год. Комнатка маленькая, метров десять, но с двумя окнами. Раньше в кладовке жили, потому радовались переселению очень. Работала на заводе копировальщицей, там с мужем познакомилась. Он счастлив, что с девочкой дружит, у которой комнатка есть... Сам по комсомольской линии, бостоновые костюмы, шевелюра красивая. Отцу не понравился, чистоплюем называл. "Дочка,- говорил,- через горбушку скачут, а через краюху плачут". Мол, нечего на краюху, на богатых заглядываться. С бедными живут радуются, с богатыми горе мыкают. Не послушалась, а зря, отец прав оказался".
"Замуж вышла до войны. Первый муж был очень хороший парень: спортивный, веселый, честный. Настоящий мужик. В девках таяла от него. Погиб в Польше, уже в чине капитана. Мне родные похоронку не показывали. Одну букву неправильно напечатали. Они все надеялись, что ошибка. Дали только после войны, а это еще тяжелее... Вышла второй раз вскоре, и хоть прожили всю жизнь, это уже не то. Не понимают нынче, как сладко быть единственной. Сейчас размениваются на разных мужиков, потом вспомнят - больше одного не надо было. Он - самый лучший, любимый".
"Сначала нас в Томск свезли, в общий лагерь. Потом в Бокчарский район погнали. Деревня Плотниково. По баракам раскидали, как мух: кого на нары, а кого под нары. Строим гать, чтобы через болото проехать. Нас-то оставили, а остальных дальше погнали. До войны дело было, плохо помню. Родители ничего не рассказывали, боялись. Малец ненароком сболтнет лишнее, что папа говорил, а назавтра папы не будет. Так и стерли семейную память, превратили в безродных. О дедах уже ничего не знаю, даже имена в памяти не сохранились. По берегам Оби сколько костей размыло, не перечесть: тысячами сваливали в похоронные ямы. Спецпереселенцы, одним словом".
"До 1932 года жили в деревне, в Казахстане. Потом плохо стало. Неурожай был. Пять семей собрались, решили уезжать. Наша семья направилась в Пензу, откуда мама родом. Доехали до Челябинска. Пересадка. Ждали поезда, а ночью нас обокрали. Ехать не на что стало и не с чем. Мы остались. Родители завербовались в Сатку. В бараке дали комнату. Предлагали квартиру, но мама отказалась: "Зачем нам? Не нужно". Тогда боялись много места занимать. Спали в коридоре - в комнате всем не хватало. Прижились, ровно, маленечко".
"Училась на станкового пулеметчика три месяца. Кожух, короб, рама... Все знала, умела. На учениях в лагере жили. Днем работали. В обед собирали траву в суп. Другим говорили, что лебеда. Но где ее на всех надерешь? Собирали любую траву, лишь бы сочная была. Мелко нарубим, маслом постным котел заправим. Щи готовы. Вечером за учебу брались. Вроде справлялась, но на фронт так и не взяли. Все подружки ушли, никто не вернулся. А я вот все живу. Надоело уже. Голова болит, не соображает совсем, а в памяти все крутится: кожух, короб, рама... Все забыла, а это, бесполезное, через всю жизнь пронесла".
"Я не носила никогда награды, в кладовке пролежали. Не хотела, чтобы даже знали, что на фронте была. Почти всю войну в пехоте прошла. Когда вернулась в деревню, мне в лицо: "Б... подстилка офицерская!" Мужики кривятся, девки перешептываются, смеются за глаза. Сколько раз на празднике Победы постою в сторонке, поплачу и домой. Однажды пригласили в школу вместе с одним. Он всю встречу геройствовал, перья распустил. Мне и слова не дали, хотя он тыловик-тыловиком, но мужчина, поэтому герой. А я - так... Больше не ходила, наотрез отказалась".
"Перед смертью муж много плакал, а у меня хоть бы слезинка вышла. Плачет, плачет, как война прошла, как замерзал. Раза три, говорит, его солдаты находили под завалом. Оглушит взрывом, завалит то ветками, то зимой снежком припорошит. А солдаты идут, смотрят, пар идет. Раскопают, откачают, в санбат свезут, там оклемается и снова на фронт. Он плачет, вспоминая, а я молчу, про себя думаю, столько бессмысленной смерти и боли принесла война, что ничего уже не чувствую. Все выплакала еще в девках, сейчас только сухой смех остался. И тот без зубов какой-то ненатуральный выходит. Смеюсь - будто плачу, по мужу, по брату, по сыну..."
"Отец без вести пропал в 42-м году, мама от надсады в 46-м умерла. На посевной одни бабы остались. С войны мужики пришли: кто без рук, кто без ног, и то единицы. В деревне заезжий дом был, обычный барак. На крыше торец открытый, видно далеко. Со школы идем иной раз, смотрим - висит человек. Кто бритвой горло резал, кто весился. Два года после войны это продолжалось. Напасть какая-то на фронтовиков. Вернулись единицы, да и то из пришедших большинство жизнь порешили. Причина, конечно, не в том, что жрать было нечего. В деревне всегда можно найти, перебиться. Так что-то душевное, не справлялись с жизнью".
"Сталина видел метров с десяти, когда в оцеплении стоял. Я в войсках МВД служил. Он в 1948-м прибыл в Сочи на крейсере "Молотов" из Одессы. Проехал по городу: "Чтобы завтра, пока я здесь, должно быть все заасфальтировано". Как начали. Откуда асфальт взяли, народ согнали? В Москву Сталин уезжал на поезде. Пригнали вагон, необычный, восьмиосный, длинный - нас полковник в него заводил: кнопку нажмет, начнется концерт, другую - кино. А перед Туапсе туннель, в нем - обвал. Начальнику гарнизона - кирдык. Солдат сразу пригнали, через горы тропу проложили, там другой вагон. В общем, Сталин уехал... Много есть чего рассказать. Тогда молчал и сейчас молчу, уже не из страха. Разрушительно это знание".
"Я всего четыре аборта сделала. А некоторые мои подруги такие плодовитые были. Раз, и уже забеременела. Многие даже не считали, сколько раз к бабкам бегали. А сейчас сильно переживаю. Лишь с годами осознаешь, насколько скоротечно время и неисправимы поступки. Сказала "всего" и плачу. Это же четыре жизни! Может быть, кто-то мог быть рядом, улыбался, держал за руку. Родила двоих, но обоих уже схоронила. Только внуки и правнуки. Но кто я для них? Старуха, требующая внимания. Потому молчу и плачу о всех своих детках. Грешна непомерно. Успею ли отмолить грехи, загладить вину? Не знаю".
"Муж был председателем профкома, потому была возможность квартиру, машину получше получить. Но не было в этом ни нужды, ни ценности. Всю жизнь путешествовали по стране или тайге, а для этого ни хоромы, ни шикарные машины не нужны. И дело не в том, чтобы не выделяться. Просто жить по совести удобнее, счастливее. Как пенсия подошла, ни дня больше не работали. Какие деньги скопили, какие получали - все на путешествия. Пенсия - время впечатлений. А жалобы на нищету - лишь отговорки, неумение радоваться. Мужа 13 лет нет, а я все вспоминаю: какая была счастливая!"
"Пенсия большая, 33 тысячи. Себе чуть оставлю, дочке, внучке все отдаю. У дочки в больнице зарплата 10 тысяч. Разве проживешь? Потому упрашивают: "Живи подольше, живи, живи!" А мне уже не хочется. Упал интерес, ничто не радует. Все потихоньку выходит из строя. Об этом написала когда-то: "Живу я долго, не всегда умело. Скриплю сейчас, как старая сосна. Она совсем по жизни оскудела, а все стоит, теряя семена". Сейчас самое главное - деньги. Есть деньги - есть жизнь. Потому надо жить, помогать".
"В партии с 30 лет. Так и не выходила. Две партийные школы окончила заочно: Высшую и в Красноярске. И с мужем на комсомольских мероприятиях познакомились. Партийным строительством зачитывалась, социализм крепила, а в глубине души всегда в Бога верила. Мне мама еще говорила: "Верь, дочка, Бог есть". Мама была очень набожная. Намолила, наверное, мою долгую судьбу. А родные все ушли. Одна осталась. Живу, живу..."
"К врачам не люблю обращаться. Как-то пришла в поликлинику, что-то нужно было, теперь не вспомню, пошли искать мою карточку. Искали, искали - не нашли. Я к заведующей. Она вызывает своих: "Немедленно найти!" Искали, искали - не нашли. Заведующая без того строгая, а тут в крик. Мужик в юбке. "Вы что?! Бабушке 100 лет, а вы ее держать в коридоре будете?!" Опять искали, искали - принесли. Оказалось, больше 10 лет не была. Врачи не осуждают, между собой говорят: "Поэтому и живет, что к нам не ходит". Они думают, что глухая я совсем. А нет-нет и что-то услышу. Люди они хорошие, но лучше без них".
"С шести лет никто не учил. Сирота я. Брат меня ухаживал. 17 лет замуж отдал. Война. Муж не вернулся. В колхоз работала. Окоп копала под Сталинград. Одни девки. Только в 1959-м новый муж. Три дочь и один сын от него. Помер давно. Монтер был. На шаландах за рыбой ходил. Потом на связи 25 лет. Тяжеловато, конечно. Работал да работал, не знал другого... Хорошо сейчас. С зятем живу. Я сегодня есть, завтра - нет. На улицу хожу немножко, сижу на скамейка. Внук помогает, дочь помогает. Ухаживают. Пока хожу - живу. Не можу сидеть".
Источник: РАНХиГС, книга "Столько не живут: миниатюры о столетних"
http://www.kommersant.ru/doc/3167857
Журнал "Огонёк" №49 от 12.12.2016
ДОПОЛНИТЕЛЬНО:
«Главное - не изменять самому себе»
Столетние старцы рассказали о своей жизни
Век - в масштабе истории немного, но для жизни человека - огромный срок. Несмотря на медицинские открытия, и в XXI веке дожить до ста лет - редкое достижение. Фотограф Reuters Андреа Комас на протяжении 2016 года снимала старцев по всей Испании, от Астурии до Менорки, попутно беседуя с ними. В январе репортаж увидел свет. Возможно, это наиболее удачное время для публикации: ведь с нового года принято «начинать жизнь заново» - почему бы не воспользоваться опытом тех, кто давно живет на этом свете.
https://lenta.ru/photo/2017/01/10/centenarians/#0
Социолог Дмитрий РОГОЗИН рассказал, чем живут столетние россияне
Страна готовится отмечать столетние юбилеи - прихода большевиков, свержения самодержавия... И есть еще люди, для которых эти события не просто история, а часть жизни. Социологи из РАНХиГС опросили более сотни 100-летних россиян, чтобы понять, каково это - долго жить в неспокойные времена. Об исследовании, по результатам которого вышла книга "Столько не живут: миниатюры о столетних", рассказал Дмитрий РОГОЗИН, директор Центра методологии социальных исследований РАНХиГС
- Люди, с которыми вы говорили, чувствуют себя особенными? Мол, неслучайно я так долго прожил, это мое достижение...
- Ничего подобного. Мы беседовали со стариками в четырех разных регионах РФ - в Москве, Астраханской и Челябинской областях, в Хакасии, и могу сказать, что долголетие абсолютно всеми воспринималось как нечто, от них не зависящее. Обычно даже высказывается удивление: почему я? Или мысль, что другие были куда более достойны и лучше бы они жили. В общем, рационального подхода к продлению своей жизни, который встречается у более молодых россиян, вроде: придерживаюсь сыроедения и вот, смотрите, здоров и бодр, здесь точно не наблюдалось. Конечно, в целом 100-летние питаются более здоровой пищей, чем те же 70-летние, но не потому, что поставили перед собой какую-то цель, а потому что ряд вредных продуктов - копченое, жирное - становятся им недоступны (плохо перевариваются, не размельчаются и проч.). Геронтологический центр, который помогал нам работать со стариками в Москве, выявил интересную закономерность: если человек прожил 86-87 лет, то, скорее всего, он доживет до 90-100 лет. Организм как-то приспосабливается, становится суше и жилистей, и 100-летние в целом оказываются сохраннее 70-летних. Но вот после 100 лет люди быстро гаснут. Может быть, вместить в себя больше века человек просто не в состоянии...
- То есть в целом непонятно, как нужно жить, чтобы встретить свое 100-летие?
- В ходе исследования нам пришлось развенчать несколько популярных мифов. Скажем, миф о кавказском долголетии - в горных регионах нашей страны совсем немного долгожителей, более того, по достижении определенного возраста врачи обычно советуют старикам селиться поближе к долинам, потому что в горах сильны перепады давления, а это для них главный бич. Ну а больше всего долгожителей в Москве и в городах-миллионниках. Никакой тайны здесь нет: где инфраструктура - там и жизнь. Впрочем, вряд ли эти наблюдения годятся на роль универсального рецепта. Также мы проверили, насколько важны такие базовые ценности, как материальное благополучие и здоровье, для продления жизни в России. Оказалось, скажем так, умеренно важны. То есть имеют далеко не первостепенную значимость.
- Про здоровье совсем уж странно слышать такое.
- Охотно верю, но одно из моих больших удивлений, связанных с этим исследованием,- это обнаружение факта, что к 100-летнему юбилею очень часто подходят те, у кого в детстве были зафиксированы серьезные хронические заболевания. Каким образом? Вероятно, им помогает привычка жить с болезнью. Когда человек с юного возраста понимает свою уязвимость, он приспосабливается к ней, вырабатывает способы ей противостоять, интуитивно чувствует, как сесть, если в боку кольнуло. А те, кто встречаются с болезнями только в старости, оказываются меньше к ним подготовленными, да и адаптироваться в пожилом возрасте сложнее, чем в молодом. Я, конечно, не говорю, что нездоровым жить легко... Западные специалисты пишут, что уже после 85 лет более 80% людей признаются, что постоянно испытывают боль. У 100-летних и вовсе боль - норма. Момент, когда они просыпаются и боли нет,- уже является чем-то из ряда вон выходящим, красочным. Однако на плохое здоровье, на боль столетние жалуются подчас меньше, чем те же 70-летние,- ценности другие. Так же меньше у них жалоб на свое материальное положение. Сейчас оно, кстати, в целом неплохое: как участники войны они могут получать до 60 тысяч рублей пенсии и кормить на эти деньги не только своих детей, но и внуков. Собственно, после расходов на лекарства траты на помощь близким - самая большая статья в бюджете наших стариков. Но заметим, и свои материальные трудности в прошлом - иногда очень существенные - они склонны оценивать куда спокойнее, чем более молодые россияне. Заметно, что для них это аспект какой-то третичной значимости.
- А что тогда первичный?
- Боюсь сказать банальность, но, наверное, его можно выразить словом "востребованность". Старикам очень важно знать, что они не напрасно жили и живут, что они были кому-то нужны в прошлом и нужны кому-то сейчас. Подчеркну: мы не медики, а социологи, поэтому, говоря о важности того или иного аспекта в жизни человека, ориентируемся не на объективные критерии, а на субъективные - на то, что он сам выдвигает на первый план. Лейтмотивом наших интервью стал вопрос респондентов к самим себе: а зачем я живу? Когда родные относятся к старику с какой-то медикаментозной жалостью: мол, ты свое пожил, теперь отдыхай, не надо тебе вставать, я тебе все принесу - этот вопрос оказывается очень жестоким, потому что на него не находится ответа. Гораздо лучше ситуация у тех стариков, в отношении к которым меньше жалости и больше живости. Мы заходили в дом к одной женщине, совсем пожилой, с почти шокирующим внешним видом... С ней живет 70-летний сын, и, встречая нас, он тут же обратился к матери: "Эй, ты чего разлеглась, давай вставай, гости пришли!" - разумеется, такое обращение нас смутило, мы тут же начали оправдываться, мол, что вы, пусть лежит... А он ее встряхнул, и старушка пошла. И потом, в ходе беседы, выяснилось, что для обоих такое отношение важно - важно быть на равных. Если для человека средних лет захандрить, потерять смысл жизни на какое-то время - в целом допустимая норма, то для 100-летнего это почти равносильно смерти. Я от очень многих респондентов слышал фразу: "Если сегодня не встал с постели, то потом уже не встану".
- Смысл жизни для стариков в настоящем или больше в прошлом - в памяти? О чем вспоминают 100-летние россияне?
- Память 100-летних - это очень интересная штука. Мы привыкли воспринимать время последовательно и линейно: если я о чем-то начал рассказывать, то доведу повествование до конца и постараюсь избежать повторов. Не то у них. У стариков время изменено, оно не линейное. Весь опыт жизни становится вдруг актуальным, всплывает из небытия - то, что было вчера, и то, что было 40 лет назад, оказывается вдруг в одной плоскости. Борис Докторов, российский социолог, называет это "расширенным настоящим", и очень печально, что большинство родственников расценивают такое отношение со временем скорее уж как деменцию, чем как какую-то особую способность. Человек средних лет живет в потоке, ему важно быстро ориентироваться в настоящем. Но в 100 лет приходит время для сравнений, для переоценки жизни, для "медленной мысли" - и тут расширенное настоящее становится очень полезным: оно не искажает значимости событий в зависимости от того, были они давно или вчера, были они при нынешнем президенте или прошлом. Человек становится чуть свободнее в своих оценках, только его нужно уметь выслушать и понять. В конце концов, нарратив 100-летних тоже необычный - если он не заученный и живой, то неизбежно состоит из повторов: мысли как волны. В повторениях, заметим, тоже скрыт смысл - так выявляются акценты, лейтмотивы памяти.
- Эти лейтмотивы совпадают с привычным нам восприятием истории, ХХ века?
- Столетние заметно деполитизированнее, чем мы все. Если говорить об общих стержневых моментах истории, то они больше концентрируются на социальной жизни страны: не пришел один правитель или пришел другой, а жить стали так-то и так-то. Конечно, Великая Отечественная - ключевое событие для них, но именно потому, что там по-особенному проявились человеческие качества разных людей, все стало более настоящим перед лицом смерти. Впрочем, столетние хорошо помнят и довоенную жизнь, особенно коллективизацию (очень многие из наших собеседников выходцы из деревни), помнят, как были хозяева земли - и не стало их. Кто-то из пострадавших или их родственников помнит репрессии. А послевоенная жизнь для многих связана с переездом в город на стройки - и это не только социальный лифт, но и травма, разрыв с привычным укладом жизни, оставивший тоску по земле. Дальше в их памяти начинается более или менее ровное плато, без значительных изменений. Меня удивило, что 100-летние совсем не заметили 1990-х. У них нет ощущения радикальной смены социального строя - вот во времена коллективизации, да, был слом, а что такое 90-е? Одна респондентка мне спокойно рассказала, что в 90-е потеряла около 15 тысяч еще тех рублей. Я спросил: "Это же большие деньги, вы переживали?" - и услышал в ответ: "Да ладно вы, а до войны что было, а после? Обязательные госзаймы, получали деньги, 70% отдавали государству - не бог весть что..." Возможно, в сами 90-е она и переживала (и почти наверняка так), а сейчас уже пересмотрела приоритеты. 100-летние сравнивают современное состояние России - насколько могут о нем судить по рассказам, по вестям в телевизоре - с советским строем, к которому привыкли, и не находят большой разницы. Расширенное настоящее дает им удивительную перспективу, в которой 90-е как-то теряются. Возможно, это многое говорит не только о них, но и о нас самих.
- Ваши собеседники о чем-то жалели, в чем-то раскаивались?
- У 100-летних уходит категоричность. Абсолютное меньшинство стариков, с которыми мы общались, еще помнят старые обиды - мол, соседка сверху сволочь,- и чувствуют они себя хуже, чем те, кто покончил с оценками. Как правило, люди раскаиваются, что с кем-то обошлись не так, что не были внимательны к близким. Личная жизнь вообще выходит на первый план. Мы ведь не всегда общались с простыми людьми, попадались и бывшие советские начальники, и я невольно задумывался: приди мы к ним еще 20-40 лет назад, они бы совершенно иначе выстраивали рассказ о своей биографии. Там было бы много слов о карьере, достижениях, социальной значимости. А сейчас вдруг главным становится другое - как ты относился к людям, как люди относились к тебе. Изменения удивительные, и они очень характеризуют именно 100-летних, и даже не 70- или 80-летних. Многие разделяющие линии стираются в этом возрасте: нет большой разницы между мужским и женским разговором - все одинаково открыты и говорят о личном, почти нет претензий к бывшим мужьям и женам, к тем, кто обидел. Отстранение дает какое-то спокойствие.
- Потому что люди находятся уже между жизнью и смертью?
- Да, 100-летние все время в пограничном состоянии. Знаете ощущение, когда едете на машине, вдруг вас кто-то подрезал и вы чудом удержали руль? Или когда идете по крутому спуску, опорный камень вылетает из-под ноги и чудом сохраняется равновесие? Тогда еще говорят: душа ушла в пятки. Вот у наших собеседников такое случается по несколько раз на неделе, а то и на дню. Они часто ощущают, что еще немного - и провалились бы в смерть, но почему-то остались живы. И поэтому они много думают о смерти - своей и своих близких. К несчастью, им совсем не с кем поделиться такими мыслями. Это какая-то наша социальная беда: родственники боятся серьезных разговоров о человеческом конце. Они абсурдно переводят тему, вроде: "Мать, да что ты, ты еще 10 лет, ты еще 20 лет проживешь!.." Будто дело в отсрочке. Человек подходит к тайне, а разговор о ней обрубают. Я не видел 100-летних, которые бы говорили: только бы мне еще немножко пожить, я так хочу жить, я хочу быть молодым и здоровым... Нет у них этого культа вечной жизни, который есть у людей помоложе. Да, они признают, что здорово быть молодым. Но все проходит - и сейчас у них какое-то особое время, время памяти. "Время одной мысли", как мы заметили. Когда можно сосредоточиться на важном и долго о нем размышлять. У стариков часто встречается позитивное одиночество - им хочется побыть одним, подумать, поэтому, общаясь со 100-летними, понимаешь, что последние дни человека имеют не только свою функциональность, но и свою осмысленность. Хотя бы отчасти приближаясь к их взгляду, мы, кстати, можем без лишней категоричности и без лишнего пафоса понять историю поколений, историю ХХ века. И в этом значение стариков для нас.
http://www.kommersant.ru/doc/3164655
Примечание: все выделения в тексте - мои.
ПРЯМАЯ РЕЧЬ
Все выболело
Рассказы 100-летних никогда не повторяются, но дружно свидетельствуют об истории России ХХ века
"Родилась я в 1918 году. До того год эпидемия брюшного тифа гуляла. Мама родила меня десятую, малюсенькую, заразилась и умерла. Мне шесть месяцев. Семья большая: братья женатые, снохи, сестры взрослые. Тогда не нянчились. В люльку - и качать. Меня фурункулы душили. Думали: ну слава богу, умрет. Не вышло. Все выболела в младенчестве, потому и живу столько. Сейчас только старческое: давление, кости, сердчишко. Преходяще все, жить можно потихоньку, без резких движений. А резкие и не получаются. Если раз в неделю помогут подняться с постели, вывезут на балкон - счастье, подвигаться можно, подышать воздухом".
"Родилась в 1917 году, в самую разруху, в семье служащего. Отец в госпитале заведовал продовольствием. Мать - домашняя хозяйка. Трое детей. Жили на Мясницкой. Двухкомнатная квартира, топили дровами. Отец только четыре класса кончил, но нас в институты вытолкнул: "Учитесь, девочки, только учитесь. Без учебы очень-очень плохо". Мы проказницы были. Иной раз отшлепать надо, а он только скажет с укором: "Вы же женщины". Посмотрит - хоть сквозь землю проваливайся. На курсе из 100 человек стипендию получали четверо, и я среди них. Но не потому, что такая умная. Хотела, чтобы отцу было полегче, приносила деньги. Он на нас и тратил: "Учитесь, девочки, только учитесь"".
"Тятька зубатый был. Коллективизация идет. Голод. А председатель колхоза своих телят зарезал, ест. Отец взял на собрании выступил. Тот: "Запомнишь ты этих телят". Так и вышло. Через неделю пришли ночью и забрали отца. Два месяца ни слуху ни духу. Потом привезли на подводе слепого скелета... Молчание - не золото, а жизнь. У нас в семье это каждый знает".
"Отец пошел в колхоз сразу, батраку терять нечего. Другие артачились, а он с радостью. Но толку мало. Неурожай накрыл всех. Одна корова, и ту продали, сбежали с деревни в рабочие. Через три года обратно вернулись. Обжились на ферме. Из амбара сделали на всех барак. Мы туда. А кто землянки копал, кто колья набьет, плетнем обовьет, заштукатурит и живет. Печка топится, тепло. Отец в 1937-м умер, мама с нами осталась".
"Какой народ, богатый на работу, раньше был: сеют, жнут, молотят - все коллективно. Кому дом строить надо, вместе строят: подготовят сруб, в горнице все обиходят. До всякой коллективизации. А эти коллективные хозяйства, как мама говорила, нищета ленивая придумала, чтобы не работать. Собрать по крохам все со дворов, пропить, поглумиться над скотиной и дальше с наганами по селам бегать. Время тогда было большой подлости, которое так и не сойдет, длится и длится столетие. Какая-то напасть, никак от нее не избавимся. Такая же нищета до сих пор у власти. Сколько ни воруй, богатым не станешь. Только это между нами, а то пенсии лишат".
"Жила с папой, сестрой с двумя детьми в Горловом тупике. 1933 год. Комнатка маленькая, метров десять, но с двумя окнами. Раньше в кладовке жили, потому радовались переселению очень. Работала на заводе копировальщицей, там с мужем познакомилась. Он счастлив, что с девочкой дружит, у которой комнатка есть... Сам по комсомольской линии, бостоновые костюмы, шевелюра красивая. Отцу не понравился, чистоплюем называл. "Дочка,- говорил,- через горбушку скачут, а через краюху плачут". Мол, нечего на краюху, на богатых заглядываться. С бедными живут радуются, с богатыми горе мыкают. Не послушалась, а зря, отец прав оказался".
"Замуж вышла до войны. Первый муж был очень хороший парень: спортивный, веселый, честный. Настоящий мужик. В девках таяла от него. Погиб в Польше, уже в чине капитана. Мне родные похоронку не показывали. Одну букву неправильно напечатали. Они все надеялись, что ошибка. Дали только после войны, а это еще тяжелее... Вышла второй раз вскоре, и хоть прожили всю жизнь, это уже не то. Не понимают нынче, как сладко быть единственной. Сейчас размениваются на разных мужиков, потом вспомнят - больше одного не надо было. Он - самый лучший, любимый".
"Сначала нас в Томск свезли, в общий лагерь. Потом в Бокчарский район погнали. Деревня Плотниково. По баракам раскидали, как мух: кого на нары, а кого под нары. Строим гать, чтобы через болото проехать. Нас-то оставили, а остальных дальше погнали. До войны дело было, плохо помню. Родители ничего не рассказывали, боялись. Малец ненароком сболтнет лишнее, что папа говорил, а назавтра папы не будет. Так и стерли семейную память, превратили в безродных. О дедах уже ничего не знаю, даже имена в памяти не сохранились. По берегам Оби сколько костей размыло, не перечесть: тысячами сваливали в похоронные ямы. Спецпереселенцы, одним словом".
"До 1932 года жили в деревне, в Казахстане. Потом плохо стало. Неурожай был. Пять семей собрались, решили уезжать. Наша семья направилась в Пензу, откуда мама родом. Доехали до Челябинска. Пересадка. Ждали поезда, а ночью нас обокрали. Ехать не на что стало и не с чем. Мы остались. Родители завербовались в Сатку. В бараке дали комнату. Предлагали квартиру, но мама отказалась: "Зачем нам? Не нужно". Тогда боялись много места занимать. Спали в коридоре - в комнате всем не хватало. Прижились, ровно, маленечко".
"Училась на станкового пулеметчика три месяца. Кожух, короб, рама... Все знала, умела. На учениях в лагере жили. Днем работали. В обед собирали траву в суп. Другим говорили, что лебеда. Но где ее на всех надерешь? Собирали любую траву, лишь бы сочная была. Мелко нарубим, маслом постным котел заправим. Щи готовы. Вечером за учебу брались. Вроде справлялась, но на фронт так и не взяли. Все подружки ушли, никто не вернулся. А я вот все живу. Надоело уже. Голова болит, не соображает совсем, а в памяти все крутится: кожух, короб, рама... Все забыла, а это, бесполезное, через всю жизнь пронесла".
"Я не носила никогда награды, в кладовке пролежали. Не хотела, чтобы даже знали, что на фронте была. Почти всю войну в пехоте прошла. Когда вернулась в деревню, мне в лицо: "Б... подстилка офицерская!" Мужики кривятся, девки перешептываются, смеются за глаза. Сколько раз на празднике Победы постою в сторонке, поплачу и домой. Однажды пригласили в школу вместе с одним. Он всю встречу геройствовал, перья распустил. Мне и слова не дали, хотя он тыловик-тыловиком, но мужчина, поэтому герой. А я - так... Больше не ходила, наотрез отказалась".
"Перед смертью муж много плакал, а у меня хоть бы слезинка вышла. Плачет, плачет, как война прошла, как замерзал. Раза три, говорит, его солдаты находили под завалом. Оглушит взрывом, завалит то ветками, то зимой снежком припорошит. А солдаты идут, смотрят, пар идет. Раскопают, откачают, в санбат свезут, там оклемается и снова на фронт. Он плачет, вспоминая, а я молчу, про себя думаю, столько бессмысленной смерти и боли принесла война, что ничего уже не чувствую. Все выплакала еще в девках, сейчас только сухой смех остался. И тот без зубов какой-то ненатуральный выходит. Смеюсь - будто плачу, по мужу, по брату, по сыну..."
"Отец без вести пропал в 42-м году, мама от надсады в 46-м умерла. На посевной одни бабы остались. С войны мужики пришли: кто без рук, кто без ног, и то единицы. В деревне заезжий дом был, обычный барак. На крыше торец открытый, видно далеко. Со школы идем иной раз, смотрим - висит человек. Кто бритвой горло резал, кто весился. Два года после войны это продолжалось. Напасть какая-то на фронтовиков. Вернулись единицы, да и то из пришедших большинство жизнь порешили. Причина, конечно, не в том, что жрать было нечего. В деревне всегда можно найти, перебиться. Так что-то душевное, не справлялись с жизнью".
"Сталина видел метров с десяти, когда в оцеплении стоял. Я в войсках МВД служил. Он в 1948-м прибыл в Сочи на крейсере "Молотов" из Одессы. Проехал по городу: "Чтобы завтра, пока я здесь, должно быть все заасфальтировано". Как начали. Откуда асфальт взяли, народ согнали? В Москву Сталин уезжал на поезде. Пригнали вагон, необычный, восьмиосный, длинный - нас полковник в него заводил: кнопку нажмет, начнется концерт, другую - кино. А перед Туапсе туннель, в нем - обвал. Начальнику гарнизона - кирдык. Солдат сразу пригнали, через горы тропу проложили, там другой вагон. В общем, Сталин уехал... Много есть чего рассказать. Тогда молчал и сейчас молчу, уже не из страха. Разрушительно это знание".
"Я всего четыре аборта сделала. А некоторые мои подруги такие плодовитые были. Раз, и уже забеременела. Многие даже не считали, сколько раз к бабкам бегали. А сейчас сильно переживаю. Лишь с годами осознаешь, насколько скоротечно время и неисправимы поступки. Сказала "всего" и плачу. Это же четыре жизни! Может быть, кто-то мог быть рядом, улыбался, держал за руку. Родила двоих, но обоих уже схоронила. Только внуки и правнуки. Но кто я для них? Старуха, требующая внимания. Потому молчу и плачу о всех своих детках. Грешна непомерно. Успею ли отмолить грехи, загладить вину? Не знаю".
"Муж был председателем профкома, потому была возможность квартиру, машину получше получить. Но не было в этом ни нужды, ни ценности. Всю жизнь путешествовали по стране или тайге, а для этого ни хоромы, ни шикарные машины не нужны. И дело не в том, чтобы не выделяться. Просто жить по совести удобнее, счастливее. Как пенсия подошла, ни дня больше не работали. Какие деньги скопили, какие получали - все на путешествия. Пенсия - время впечатлений. А жалобы на нищету - лишь отговорки, неумение радоваться. Мужа 13 лет нет, а я все вспоминаю: какая была счастливая!"
"Пенсия большая, 33 тысячи. Себе чуть оставлю, дочке, внучке все отдаю. У дочки в больнице зарплата 10 тысяч. Разве проживешь? Потому упрашивают: "Живи подольше, живи, живи!" А мне уже не хочется. Упал интерес, ничто не радует. Все потихоньку выходит из строя. Об этом написала когда-то: "Живу я долго, не всегда умело. Скриплю сейчас, как старая сосна. Она совсем по жизни оскудела, а все стоит, теряя семена". Сейчас самое главное - деньги. Есть деньги - есть жизнь. Потому надо жить, помогать".
"В партии с 30 лет. Так и не выходила. Две партийные школы окончила заочно: Высшую и в Красноярске. И с мужем на комсомольских мероприятиях познакомились. Партийным строительством зачитывалась, социализм крепила, а в глубине души всегда в Бога верила. Мне мама еще говорила: "Верь, дочка, Бог есть". Мама была очень набожная. Намолила, наверное, мою долгую судьбу. А родные все ушли. Одна осталась. Живу, живу..."
"К врачам не люблю обращаться. Как-то пришла в поликлинику, что-то нужно было, теперь не вспомню, пошли искать мою карточку. Искали, искали - не нашли. Я к заведующей. Она вызывает своих: "Немедленно найти!" Искали, искали - не нашли. Заведующая без того строгая, а тут в крик. Мужик в юбке. "Вы что?! Бабушке 100 лет, а вы ее держать в коридоре будете?!" Опять искали, искали - принесли. Оказалось, больше 10 лет не была. Врачи не осуждают, между собой говорят: "Поэтому и живет, что к нам не ходит". Они думают, что глухая я совсем. А нет-нет и что-то услышу. Люди они хорошие, но лучше без них".
"С шести лет никто не учил. Сирота я. Брат меня ухаживал. 17 лет замуж отдал. Война. Муж не вернулся. В колхоз работала. Окоп копала под Сталинград. Одни девки. Только в 1959-м новый муж. Три дочь и один сын от него. Помер давно. Монтер был. На шаландах за рыбой ходил. Потом на связи 25 лет. Тяжеловато, конечно. Работал да работал, не знал другого... Хорошо сейчас. С зятем живу. Я сегодня есть, завтра - нет. На улицу хожу немножко, сижу на скамейка. Внук помогает, дочь помогает. Ухаживают. Пока хожу - живу. Не можу сидеть".
Источник: РАНХиГС, книга "Столько не живут: миниатюры о столетних"
http://www.kommersant.ru/doc/3167857
Журнал "Огонёк" №49 от 12.12.2016
ДОПОЛНИТЕЛЬНО:
«Главное - не изменять самому себе»
Столетние старцы рассказали о своей жизни
Век - в масштабе истории немного, но для жизни человека - огромный срок. Несмотря на медицинские открытия, и в XXI веке дожить до ста лет - редкое достижение. Фотограф Reuters Андреа Комас на протяжении 2016 года снимала старцев по всей Испании, от Астурии до Менорки, попутно беседуя с ними. В январе репортаж увидел свет. Возможно, это наиболее удачное время для публикации: ведь с нового года принято «начинать жизнь заново» - почему бы не воспользоваться опытом тех, кто давно живет на этом свете.
https://lenta.ru/photo/2017/01/10/centenarians/#0