Сергей МЕДВЕДЕВ: Тело как оружие. Почему Петр Павленский неуязвим для власти (май 2016)
Акция Петра Павленского «Свобода», в ходе которой 23 февраля 2014 года он с другими участниками поджег баррикаду из покрышек на Мало-Конюшенном мосту в Петербурге в поддержку киевского Майдана, продолжается в Преображенском суде Москвы. На прошлой неделе в качестве свидетелей защиты художник вызвал трех проституток - как свободных людей «без бюрократических и культурных шор», которые могут адекватно оценить его акцию. На следующей - собирается привести в суд бездомных. Пожилая женщина, приходящая на заседания по его делу, сковывает себя игрушечными наручниками. Сам Павленский в ответ на предложение суда прекратить расследование за истечением срока давности отказывается от прекращения уголовного дела и требует продолжения банкета.
Все это похоже то ли на сцены из романа Достоевского, где высокие материи граничат с пародией, то ли на политическое кино в духе Бертолуччи или Пазолини: Петр Павленский сам пишет сценарий и сам режиссирует эту эпическую ленту, играя прокурорами и судьями, и государство со своим силовым аппаратом, не умея ничего иного, как тупо применять свои стандартные репрессивные практики, все глубже увязает в этом действе.
Но точнее всего будет назвать это монументальным искусством; Павленский пять лет учился монументальной живописи в Санкт-Петербургской художественно-промышленной академии имени Штиглица, знаменитой «Мухе», и его образы по-настоящему скульптурны: каждый словно отлит из бронзы и намертво впечатывается в память. В своей последней акции, «Угроза» (9 ноября 2015), суд по которой лишь начинается, художник сам себе воздвиг памятник, встав железным Командором возле горящей двери ФСБ, явив власти образ абсолютного гражданина. Символически этот образ бросает вызов низвергнутому Дзержинскому: в будущей постчекистской России в центре Лубянской площади на пустующем постаменте я бы поставил эту неподвижную монашескую фигуру в капюшоне, с канистрой у ног. Художники уже взялись за работу: в марте этого года в Вильнюсе напротив здания бывшего КГБ прошла презентация работы литовского скульптора Гинтаутаса Лукошайтиса «Я - идеальный гражданин», которая представляет собой бюст Павленского с зашитым ртом.
Павленский неуязвим, и власть не знает, что с ним делать: это не он у нее, а она у него в заложниках. Впервые репрессивная машина столкнулась с тем, кому нельзя сделать больно, потому что он хорошо умеет делать себе больно сам и превращает боль в искусство (работа с болью вообще одна из главных тем современного искусства). Его нельзя просто так взять и убить, засудить, заколоть аминазином - каждым своим актом власть будет еще глубже увязать в ловушках, которые расставил ей художник. У него нельзя отнять собственность, бизнес, квартиру - как у настоящего революционера, у него ничего нет. Нельзя надавить на его гражданскую жену (сама себя она называет не женой, а соратницей) Оксану Шалыгину: она исповедует ту же философию стоицизма и может сознательно, добровольно, посоветовавшись с детьми, отрубить себе палец, чтобы ответить за нарушенное слово, восстановить связь между словом и реальностью.
Сила Павленского в том, что он превратил свое тело из объекта наказания в орудие обвинения, в политический текст. Обнажаясь сам, он обнажает и деконструирует репрессивные механизмы власти, пишет своим телом манифест свободного человека. Он продолжает традиции венского акционизма, Марины Абрамович и американского акциониста Криса Бурдена с его знаменитым «Выстрелом», в котором ассистент прострелил ему руку: они интериоризируют агрессию внешней среды в собственном теле и тем самым обесценивают и десакрализуют ее, лишают государство основополагающей монополии на насилие (по Максу Веберу) и таким образом подрывают онтологические основы социальной и политической власти.
Во всех своих акциях Петр Павленский использует язык тела: вот он зашивает себе рот суровой ниткой, стоя в одиночном пикете у Казанского собора в Петербурге в поддержку Pussy Riot, протестуя против молчания общества и массовой паранойи (акция «Шов», июль 2012). Вот он лежит, нагой, полусогнутый и безмолвный, обернутый в многослойный кокон из колючей проволоки при входе в законодательное собрание Санкт-Петербурга (акция «Туша», май 2013). Вот голый прибивает гвоздем свою мошонку к брусчатке Красной площади в День полиции в качестве метафоры апатии, политического безразличия и фатализма современного российского общества (акция «Фиксация», ноябрь 2013). Вот, сидя обнаженным на заборе института психиатрии им. Сербского в Москве, отрезает себе ножом мочку правого уха, протестуя против карательной психиатрии (акция «Отделение», октябрь 2014).
Но даже в тех акциях, где художник не калечит собственное тело («Свобода» с баррикадой из покрышек и «Угроза» с поджогом двери ФСБ), он отдает его в руки правоохранителей: в отличие от участников группы «Война», убегавших после акций, или тех же венских акционистов, подолгу скрывавшихся от австрийского и западногерманского правосудия, Павленский спокойно ждет представителей власти на месте события. Теперь он безучастно сидит в «аквариуме», в клетке суда, переозначивая сам судебный процесс, превратив себя из участника в зрителя цирка, а представителей государства - в клоунов, неуклюже исполняющих собственные роли. Столкнувшись с ним, силовики теряются. Следователь Павел Ясман после общения с Павленским увольняется из Следственного комитета и становится сторонником и едва ли не адвокатом художника.
Постовой ГИБДД, прибежавший первым на акцию «Угроза», прежде чем задержать художника, делает селфи с ним и с горящей дверью. «Не знаю, куда мне вклиниться в аншлаг Павленского!» - восклицает судья Никитина на выездном заседании по акции «Свобода». Все это превращается в One Man Show: тело Петра Павленского стало самостоятельным биополитическим медиа.
По большому счету, акционизм Павленского является ответом на биополитику современного российского государства. Этим термином французский философ Мишель Фуко обозначал разворот государства эпохи модерна к вопросам медицины, питания, рождаемости и сексуальности. Государство смотрит на население страны как на сумму тел, биологическую массу, которую можно регулировать и использовать как политический капитал. Биополитика является предельной формой государственного суверенитета: власть присваивает себе тела граждан и вмешивается в сферы, которые до этого считались достоянием частной жизни: секс, привычки еды и питья, курение, речевая и сетевая гигиена. Запрет на иностранное усыновление и закон о пропаганде гомосексуализма, «милоновщина» и «мизулинщина», призывы к запрету абортов и уничтожение санкционных продуктов, законы о мате и сроки за лайки и репосты - это все акты биовласти, репрессивной политической гигиены, закрепощения политического и физического тела нации в консервативной патриотически-православной парадигме.
Павленский формулирует свою художественную стратегию как ответ на биополитику, освобождая собственное тело от пут нормализации, от страха, за столетия въевшегося в кожу русского человека, как угольная пыль в тело шахтера. Его акции имеют терапевтический и освобождающий эффект, своим телом он показывает, что страха нет, что государство - бумажный тигр, готовый вспыхнуть от одной капли бензина, что власть бессильна перед фактом голого человеческого тела. В этом смысле его можно сравнить с террористами-смертниками: власть точно так же бессильна перед телами, готовыми принять смерть за идею, и неслучайно, выражая солидарность с Олегом Сенцовым и Александром Кольченко, осужденными в августе 2015 года за «терроризм» (заключавшийся в поджоге двери отделения «Единой России» в Крыму), Павленский требовал от следствия квалифицировать собственный поджог двери ФСБ как теракт. Но это терроризм иного рода - визуальный, медийный, художественный, берущий в заложники наше воображение. Как говорил художник Олег Кулик, «стратегия политического перформанса выработана не в России, но именно в России была выработана теория гуманного террора, террора как этики: вы нас терроризируете, а я вас терроризирую. Как ты нас можешь терроризировать? А вот жертвой».
Очевидные предшественники Павленского (яркого представителя петербургского текста русской культуры) - народовольцы и бомбисты 1860-1880-х годов, с их рахметовской аскезой, кроватями с гвоздями, с некрасовским «дело прочно, когда под ним струится кровь»: недаром акция «Свобода» проходила на месте самого громкого теракта XIX века, возле Спаса-на-Крови. Но это одновременно и средневековые юродивые с цепями и веригами, секущие себя дервиши, которые могут дерзить султану, Василий Блаженный, предлагающий царю Ивану съесть в пост кусок сырого мяса. Предтеча и символ этой стратегии - фигура Христа, жертвующего собственным телом, чтобы преодолеть власть кесаря и освободить человека, и неслучайно на пути Павленского то и дело возникают библейские аллюзии: обмотать свое тело терниями, не противиться страже, привести на судилище блудниц и бездомных, превратить допрос в диспут, обратить следователя в свою веру, словно Савла в Павла…
И наконец, Павленский - аналог античного homo sacer, фигуры римского права, преступника, объявленного вне закона, которого каждый встречный мог безнаказанно убить, но которого нельзя было принести в жертву в храме. Как писал в одноименной книге итальянский политический философ Джорджо Агамбен, homo sacer представлял собой «голую жизнь», аристотелевский «биос», но в то же время его параллелью и зеркальным образом является суверен, «базилевс», стоящий выше закона: он тоже homo sacer, из которого рождается западная концепция суверенитета как биологической власти над «голой жизнью». Петр Павленский и есть та самая агамбеновская «голая жизнь» в самой чистой, буквальной форме: обнаженное тело, примерзшее ягодицами к ледяной брусчатке русской истории - но это же нагое тело полагает предел дисциплинарной власти. В сегодняшней России лишь два человека обладают абсолютным суверенитетом: это Путин и Павленский, поскольку оба действуют в пространстве исключения из правил.
Рассказывают анекдот. «Путину снится, что он умер. Подходит он к вратам рая и видит Петра.
- Ну, я войду? - спрашивает Путин, а тот молчит.
Подходит Путин ближе и видит: у Петра рот зашит и дверь позади него горит».
И все же проект Павленского гораздо шире, чем борьба с Путиным, чекизмом или с российской системой: эти соперники для него слишком мелки и временны - он борется с системой власти как таковой, с гоббсовским Левиафаном. Художник тестирует границы человеческого тела перед лицом всесильной власти и в итоге вырывается из тюрьмы собственного тела: Давид побивает Голиафа, человек - Левиафана. Подобно одному из своих предшественников, Павленский уже победил власть, и не столь важно, каким в итоге окажется приговор суда: он сам своим молчанием эту систему приговорил.
Сергей МЕДВЕДЕВ - историк, политолог, публицист, профессор кафедры прикладной политологии ГУ-ВШЭ. Ведущий программы "Археология" (с 2015 г. - на Радио Свобода). Автор книг и статей по истории и теории политики, проблемам современной России, колумнист "Ведомостей" и русского "Форбс". Кандидат исторических наук.
Учился в МГУ, Карловом Университете в Праге и в Колумбийском Университете в Нью-Йорке. В течение 25 лет работал исследователем и преподавателем в России, Германии, Италии и Финляндии. Многие годы работал ведущим исторических программ на телеканале "Культура", вел программы на радиостанциях "Финам ФМ" и "Столица ФМ".
Сферу научных интересов составляют новейшая история России, демократия и глобализация, а также постмодернизм в искусстве.
Владеет шестью языками: русский, английский, французский, немецкий, чешский, итальянский.
Страница в Facebook: https://www.facebook.com/sergei.medvedev3.
https://ru.wikipedia.org/wiki/Медведев,_Сергей_Александрович_(профессор)
Slon, 04.05.2016
https://slon.ru/posts/67581
Примечание: все выделения в тексте - мои.