Татьяна СТАНОВАЯ: "Мы тоже жертва". Почему теракт над Синаем признали так поздно
10 ноября глава администрации президента Сергей Иванов сказал, что «сильно сомневается», что расследование крушения самолета А321 над Синаем завершится до конца этого года. В этот же день пресс-секретарь президента Дмитрий Песков назвал «утками» и «вбросами» распространяемую информацию о причинах катастрофы. 10 ноября Кремль был убежден, что версия о теракте должна «оттягиваться» в информационном пространстве как можно дольше. 17 ноября глава ФСБ Александр Бортников докладывает президенту Владимиру Путину: «Можно однозначно сказать, что это террористический акт».
Между 10 и 16 ноября - страшная пятница 13-го: кровавый расстрел в Париже.
Представим себе этот разговор. «Ну что там у вас?» - спросил Путин сухим голосом. «Теракт, Владимир Владимирович», - ответил Бортников, добавив, что другие версии практически не рассматриваются. «Объявлять пока не будем», - наверное, заявил президент, попросив оперативно информировать его обо всех поступающих данных по катастрофе. Такая беседа вполне могла состояться в первых числах ноября.
Что крушение А321 - это теракт, стало ясно примерно 4-5 ноября (сама катастрофа случилась 31 октября), когда наивысшей степени достигла концентрация информации в западных СМИ о деталях произошедшего, а полуофициальные данные иностранных разведок уже обсуждались политиками, журналистами и экспертами. Решение о том, что это теракт, Путин принял лично для себя, видимо, после разговора с премьер-министром Великобритании Дэвидом Кэмероном. Тогда же сразу был введен и запрет полетов в Египет.
Это означает, что как минимум 12 дней Путин точно знал, что это теракт, но не считал нужным информировать об этом общественность. Это кажется не столько рациональным, сколько психологически обусловленным решением.
Если вы с самого начала говорите неправду, то время работает против вас. Чем дальше вы удаляетесь от события, с которого начались замалчивание и ложь, тем сложнее потом признать правду.
Проблема катастрофы А321 состояла в том, что теракт в первые три дня после крушения был неочевиден - Путин упустил время. А теракт требует решительного и молниеносного ответа. Пришлось делать моральный выбор: вложиться в тактику «надо провести тщательное расследование на годы» и продолжать жить как ни в чем не бывало или перечеркивать все: устраивать разнос, «мочить в сортире» и, конечно, удваивать активность в Сирии. Причем на самом неблагожелательном фоне: Запад неизбежно бы пнул Россию за ее «геополитические амбиции», оплаченные кровью простых россиян.
Наши эксперты часто любят повторять, что Путин сильно ориентирован на общественное мнение. Мол, от него трудно ожидать решений, которые пошли бы очевидно вразрез с социальными ожиданиями. Но нынешняя неготовность признать теракт указывает на иное: президент посчитал излишним отягощать население горькой правдой. И вовсе не потому, что исходил из отцовской заботы о психологическом спокойствии народа, а потому, что знал - теракт будет поляризировать и разделять российское общество, а не консолидировать, как это произошло во Франции. Население, не понимающее, зачем Россия воюет в Сирии, но жаждущее геополитического реванша в «войне» с США, могло не принять столь высокую цену за сирийскую игру Путина.
Во Франции большинство не только поддерживает сирийскую кампанию, но и выступает за наземную операцию: против терроризма, против миграционного кризиса, против «плохих парней», которые завтра могут оказаться рядом с вашим домом, против варварства. Запрос на решительные действия французских властей против террористов с началом российской кампании в Сирии резко вырос. Цена этой политики многократно выше цены, которую готово платить российское общество. Фундаментальная ошибка Путина состоит в том, что с самого начала его информационная машина на первый план поставила антизападную мотивацию сирийской войны (США не справляются с ролью мировой державы), задвинув на десятые позиции непосредственный интерес россиян купировать угрозу ИГИЛ для своей страны. Последнее продавалось Западу как факультативный довесок к глобальной идее новой коалиции по примеру антигитлеровской. Мотивация была поставлена с ног на голову: в основе - принуждение Запада к сотрудничеству и лишь на вершине - интересы национальной безопасности России.
Когда политика становится слишком управляемой, а степень непредсказуемости резко снижается, каждое событие изучается и воспринимается с точки зрения его прикладного значения. Каждое политическое действие анализируется с позиции политических дивидендов. Дивиденды, которые Путин мог получить после признания крушения самолета А321 терактом до 13 ноября, в понимании президента были слишком малы. Да, можно было мобилизовать российское общество на поддержку сирийской кампании. Но мобилизация и так есть. Рассчитывать на сочувствие Запада и проявление благосклонности к нашим целям в сирийской войне тоже не стоило: теракт стал бы поводом с удвоенной силой критиковать Путина за бомбежки не тех, кого надо. А вот издержек было, видимо, гораздо больше, и в их числе - возможная эрозия социальной базы российской войны в Сирии. Потому что кампания в Сирии - это «диалог» Путина с Западом и полное отсутствие коммуникации с российским обществом, существование которого и субъектность которого как фактора российской политики сведены тут почти к нулю.
Реакция Путина на теракт в отношении А321 снова расставила приоритеты: плоскость отношений с Западом - хребет путинской политики, через призму которой воспринимаются фундаментальные интересы российского народа. Разыгранное на публике откровение Бортникова адресовано вовсе не россиянам, а западной антитеррористической коалиции и западным аудиториям в целом: «Мы тоже жертва». И делает это Путин не потому, что россияне должны знать правду, а потому, что хочется расширить окно возможностей, которое открывает трагедия, обрушившаяся на французскую республику.
Травмированное французское общество оказывается с прагматичной точки зрения потенциальных дивидендов более привилегированным партнером для диалога, чем российское общество, потерявшее 224 человека в авиакатастрофе. 13 ноября ничего не изменило в отношениях Путина и народа. Но изменило многое в отношениях Путина и Запада.
Татьяна СТАНОВАЯ - политический аналитик. С 2005 г. руководитель аналитического департамента Центра политических технологий, представитель ЦПТ во Франции; член научного совета российско-французского центра "Обсерво".
Специализация: политическая аналитика, политконсалтинг, репутационный менеджмент, политический и бизнес PR. Автор более 500 статей, посвященных анализу и прогнозу текущей политической жизни России и стран СНГ и опубликованных в различных изданиях.
Slon, 17.11.2015
https://slon.ru/posts/59835
Примечание: все выделения в тексте - мои.
Между 10 и 16 ноября - страшная пятница 13-го: кровавый расстрел в Париже.
Представим себе этот разговор. «Ну что там у вас?» - спросил Путин сухим голосом. «Теракт, Владимир Владимирович», - ответил Бортников, добавив, что другие версии практически не рассматриваются. «Объявлять пока не будем», - наверное, заявил президент, попросив оперативно информировать его обо всех поступающих данных по катастрофе. Такая беседа вполне могла состояться в первых числах ноября.
Что крушение А321 - это теракт, стало ясно примерно 4-5 ноября (сама катастрофа случилась 31 октября), когда наивысшей степени достигла концентрация информации в западных СМИ о деталях произошедшего, а полуофициальные данные иностранных разведок уже обсуждались политиками, журналистами и экспертами. Решение о том, что это теракт, Путин принял лично для себя, видимо, после разговора с премьер-министром Великобритании Дэвидом Кэмероном. Тогда же сразу был введен и запрет полетов в Египет.
Это означает, что как минимум 12 дней Путин точно знал, что это теракт, но не считал нужным информировать об этом общественность. Это кажется не столько рациональным, сколько психологически обусловленным решением.
Если вы с самого начала говорите неправду, то время работает против вас. Чем дальше вы удаляетесь от события, с которого начались замалчивание и ложь, тем сложнее потом признать правду.
Проблема катастрофы А321 состояла в том, что теракт в первые три дня после крушения был неочевиден - Путин упустил время. А теракт требует решительного и молниеносного ответа. Пришлось делать моральный выбор: вложиться в тактику «надо провести тщательное расследование на годы» и продолжать жить как ни в чем не бывало или перечеркивать все: устраивать разнос, «мочить в сортире» и, конечно, удваивать активность в Сирии. Причем на самом неблагожелательном фоне: Запад неизбежно бы пнул Россию за ее «геополитические амбиции», оплаченные кровью простых россиян.
Наши эксперты часто любят повторять, что Путин сильно ориентирован на общественное мнение. Мол, от него трудно ожидать решений, которые пошли бы очевидно вразрез с социальными ожиданиями. Но нынешняя неготовность признать теракт указывает на иное: президент посчитал излишним отягощать население горькой правдой. И вовсе не потому, что исходил из отцовской заботы о психологическом спокойствии народа, а потому, что знал - теракт будет поляризировать и разделять российское общество, а не консолидировать, как это произошло во Франции. Население, не понимающее, зачем Россия воюет в Сирии, но жаждущее геополитического реванша в «войне» с США, могло не принять столь высокую цену за сирийскую игру Путина.
Во Франции большинство не только поддерживает сирийскую кампанию, но и выступает за наземную операцию: против терроризма, против миграционного кризиса, против «плохих парней», которые завтра могут оказаться рядом с вашим домом, против варварства. Запрос на решительные действия французских властей против террористов с началом российской кампании в Сирии резко вырос. Цена этой политики многократно выше цены, которую готово платить российское общество. Фундаментальная ошибка Путина состоит в том, что с самого начала его информационная машина на первый план поставила антизападную мотивацию сирийской войны (США не справляются с ролью мировой державы), задвинув на десятые позиции непосредственный интерес россиян купировать угрозу ИГИЛ для своей страны. Последнее продавалось Западу как факультативный довесок к глобальной идее новой коалиции по примеру антигитлеровской. Мотивация была поставлена с ног на голову: в основе - принуждение Запада к сотрудничеству и лишь на вершине - интересы национальной безопасности России.
Когда политика становится слишком управляемой, а степень непредсказуемости резко снижается, каждое событие изучается и воспринимается с точки зрения его прикладного значения. Каждое политическое действие анализируется с позиции политических дивидендов. Дивиденды, которые Путин мог получить после признания крушения самолета А321 терактом до 13 ноября, в понимании президента были слишком малы. Да, можно было мобилизовать российское общество на поддержку сирийской кампании. Но мобилизация и так есть. Рассчитывать на сочувствие Запада и проявление благосклонности к нашим целям в сирийской войне тоже не стоило: теракт стал бы поводом с удвоенной силой критиковать Путина за бомбежки не тех, кого надо. А вот издержек было, видимо, гораздо больше, и в их числе - возможная эрозия социальной базы российской войны в Сирии. Потому что кампания в Сирии - это «диалог» Путина с Западом и полное отсутствие коммуникации с российским обществом, существование которого и субъектность которого как фактора российской политики сведены тут почти к нулю.
Реакция Путина на теракт в отношении А321 снова расставила приоритеты: плоскость отношений с Западом - хребет путинской политики, через призму которой воспринимаются фундаментальные интересы российского народа. Разыгранное на публике откровение Бортникова адресовано вовсе не россиянам, а западной антитеррористической коалиции и западным аудиториям в целом: «Мы тоже жертва». И делает это Путин не потому, что россияне должны знать правду, а потому, что хочется расширить окно возможностей, которое открывает трагедия, обрушившаяся на французскую республику.
Травмированное французское общество оказывается с прагматичной точки зрения потенциальных дивидендов более привилегированным партнером для диалога, чем российское общество, потерявшее 224 человека в авиакатастрофе. 13 ноября ничего не изменило в отношениях Путина и народа. Но изменило многое в отношениях Путина и Запада.
Татьяна СТАНОВАЯ - политический аналитик. С 2005 г. руководитель аналитического департамента Центра политических технологий, представитель ЦПТ во Франции; член научного совета российско-французского центра "Обсерво".
Специализация: политическая аналитика, политконсалтинг, репутационный менеджмент, политический и бизнес PR. Автор более 500 статей, посвященных анализу и прогнозу текущей политической жизни России и стран СНГ и опубликованных в различных изданиях.
Slon, 17.11.2015
https://slon.ru/posts/59835
Примечание: все выделения в тексте - мои.