Историк Александр ЯНОВ: Трагедия Петра Столыпина

[loxovo]

В отличие от недавних годовщин А.И.Герцена и М.М.Сперанского, двойной юбилей Петра Аркадьевича Столыпина (150 лет со дня рождения и столетие со дня смерти) отпразднован был с фанфарами. Возвели и памятник на Краснохолмской набережной, первый камень в основание которого заложил сам президент РФ. Столыпин - его герой. И шумиха в СМИ поднялась знатная. Но, хотя за Сперанского и особенно за Герцена и обидно, это не должно, конечно, служить препятствием для объективной оценки крупного государственного деятеля, попытавшегося с опозданием на полстолетия исправить фатальную ошибку Александра II. Да, Столыпин был предан самодержавию (погубившему в конечном счете и его и его реформу), да, он был откровенным националистом, впрочем, умеренным (черносотенцев на дух не переносил, панславистов тоже) Но при всем том возвышался он над современными ему российскими политиками (если не считать, конечно, Сергея Витте и Петра Дурново), как Гулливер над лилипутами.
Главным образом тем, что, в отличие он них, понимал обе центральные для России после поражения в русско-японской войне и революции Пятого года проблемы: во-первых то, что нереформированная она обречена, во-вторых, что довести ее реформу до ума требовалось, по его собственным словам, двадцать лет мира. Этим восстанавливал он против себя как либералов, которых не устраивало то, что под реформой имел он в виду исключительно освобождение крестьян от общинного рабства (эти мечтали о великой РЕФОРМЕ, которая заменила бы "думское самодержавие" общепризнанной в Европе конституционной монархией), так и императорский Двор (эти усвоили, подобно библейской заповеди, формулу Михаила Скобелева, гласившую, как мы помним, что "путь в Константинополь должен быть избран не только через Вену, но и через Берлин"). Какие уж там двадцать лет мира? Кто бы их ему дал?
Сколько я знаю, считать Столыпина трагической фигурой никому до сих про как-то и в голову не приходило. Смерть его от руки провокатора была, конечно, трагичной. Но при жизни... Энциклопедический словарь 1989 года характеризует его так: "В эпоху реакции 1907-11 определял правительствен курс. Организатор третьеиюньского переворота 1907, руководитель агр. реформы". Пахнет трагедией? Для современных ему либералов он был верным слугой царя; для постсоветских - героем (единственная точка пересечения с Путиным); для панславистов - недотепой, не понимавшим "историческую миссию России"; для прогрессистов - реформатором; для Двора - сначала спасителем, добившим революцию, а потом надоевшим полулиберальным резонером, для интеллигентов, как Лев Толстой или Леонид Андреев, ассоциировался со "столыпинскими галстуками". Но с человеком, чье сердце было разорвано надвое, с трагической фигурой не ассоциировался Столыпин - ни для кого. И тем не менее... Впрочем, об этом после.
Подавление "охвостья"
Хотя главную работу по стабилизации страны после гигантской общероссийской забастовки уже проделал до него Витте, вырвав у перепуганного Двора Манифест о созыве Думы и тем самым отрезав радикалов от массовой поддержки, Столыпину все же пришлось иметь дело в 1906-1907 годах с "охвостьем" умиравшей своей смертью революции, в том числе и с террористическим. Расправился он с ним без церемоний. Военно-полевые суды вешали всех подозреваемых в терроризме. "Столыпинские галстуки" вошли в народный фольклор. Можно ли было обойтись при подавлении "охвостья" без такой демонстративной жестокости, вопрос спорный. Лев Толстой был не только уверен, что жестокость была чрезмерной, но и в том, что она нанесла непоправимый моральный вред будущей России. «Все эти насилия и убийства, - писал он в своем антистолыпинском Манифесте "Не могу молчать!", - кроме того прямого зла, которые они приносят жертвам насилия и их семьям, причиняют еще большее, величайшее зло, разнося быстро распространяющееся, как пожар по сухой соломе, развращение всех сословий русского народа. Распространяется же это развращение особенно быстро среди простого рабочего люда потому, что все эти преступления, превышающие в сотни раз все, что делалось... всеми революционерами вместе, совершаются под видом чего-то нужного и хорошего».
Столыпин совершенно очевидно думал иначе. Солженицын впоследствии склонен был с ним согласиться. Но факт, что уже десятилетие спустя "простой рабочий люд", о котором говорил Толстой, действительно принял бессудные расправы ЧК, тоже совершавшиеся "во имя чего-то нужного и хорошего", без особого протеста, заставляет думать, что беспокойство старого провидца о будущем России было не лишено оснований. Предвидение вообще не было сильной стороной Столыпина. Он, к сожалению, как правило, предпочитал немедленный успех заботам о завтрашнем дне. Зря назвал его Петр Струве "Русским Бисмарком". В отличие от железного канцлера, стратегом Столыпин был, увы, никаким.
Совершенно недвусмысленно продемонстрировал он это уже в начале своей правительственной карьеры. Нет слов, он не ожидал, что Россия 1906 года столь единодушно проголосует против любезного ему самодержавия. Проголосует, причем, несмотря на все страшилки черносотенной прессы, неожиданно либерально. В первой Думе было 184 кадета и 124 умеренных левых - конституционное большинство. Положиться Столыпин мог, по сути, лишь на 45 голосов крайних правых - из 497 депутатов. Таков был результат всеобщего, тайного и равного голосования. Что сделал бы в такой ситуции не скажу Бисмарк, но даже Ельцин, которому тоже ведь пришлось в 1993 году иметь дело в Думе с "непримиримыми" - в его случае с постсоветскими коммунистами и националистами, борцами против "антинародного режима"?
Маневрировал, где-то уступал, правил посредством указов, пытаясь расколоть оппонентов, с кем-то договаривался, так или иначе работал с непримиримой Думой, какая уж она была. Столыпину между тем было легче, чем Ельцину. Во-первых, судьба послала ему необыкновенную удачу: самых крутых из оппонентов (крайних левых), как среди эсеров, так и среди социал-демократов, в Думе не было. На его счастье они бойкотировали выборы. А во-вторых, Основной закон империи, дарованный царем народу 6 мая 1906 года, был, по сути "псевдоконституцией" (по выражение Макса Вебера). Царь сохранил за собой полный контроль над внешней политикой и вооруженными силами, над императорским Двором и государственной собственностью, сохранил даже титул самодержца. Правительство несло ответственность, перед ним, не перед Думой. Больше того, в перерывах между сессиями царь, т.е. Столыпин, мог издавать рескрипты, имевшие силу законов. Короче, поле для маневра было. Тем более, что с либералами было куда легче договариваться и искать компромиссов, нежели с постсоветскими коммунистами, бояться импичмента царю не приходилось, и Двор все еще не избавился от испуга - и потому готов был терпеть любые маневры Столыпина.
Путч
Но о результатах своих действий наш герой не привык, как мы уже говорили, задумываться. Несмотря на то, что и слепому было очевидно: "непримиримые" больше не окажут ему услугу и бойкотировать вторую Думу не станут; а также, что к следующим выборам Двор от испуга оправится и свяжет ему руки для маневра, - он бесцеремонно разогнал либеральную Думу. И в результате получил то, что должен был получить: Думу недоговороспособную. Иначе говоря, сам загнал себя в угол. Чем ответил на это Столыпин? Государственным переворотом 3 июня 1907 года, по сути, путчем. Я не знаю, как иначе назвать невероятное по наглости - и произволу - изменение избирательного закона, согласно которому голос помещика приравнивался отныне к четырем голосам предпринимателей, к 65 голосам людей свободных профессий, к 260 крестьянских и 540 рабочих. В итоге 200 тысяч помещиков представлены были в третьей Думе точно так же, как десятки миллионов остального населения империи - их было теперь 50% (!). Подавляющее большинство народа было попросту лишено права голоса. Дума соответственно больше не воспринималась как народное представительство.
Я не уверен, что такое драконовское, неслыханное, сколько я знаю, до Столыпина в конституционной истории изменение избирательного закона можно назвать ошибкой. Скорее характер у реформатора был такой, резкий, нетерпеливый, предпочитавший рубить сплеча, не очень, скажем прямо, подходящий для государственного деятеля масштаба Бисмарка... или Ельцина. Это видно было уже в случае с военно-полевыми судами. Недаром тогда пришлось, чтобы погасить многочисленные скандалы, закрыть 206 (!) газет. Только знаменитый рассказ Леонида Андреева да отчаянный вопль Толстого прорвались через цензуру. Так или иначе, третьеиюньский переворот остался в истории как всем фальсификациям фальсификация, куда там сегодняшнему Чурову с его кустарными "каруселями"!
Но дело было не только в том, что Столыпин не мог представить себе Россию без помещичьего землевладения (тем более, заметим в скобках, без самодержавия). Дело было еще и в том, что впоследствии именовалось великодержавным шовинизмом. А он был без преувеличения в этом случае гомерическим, немыслимым для империи, желающей сохраниться как империя. Даже Путин назвал лозунг Россия для русских, "придурочным". Но, судя по итогам путча, именно этого и добивался Столыпин. Судите, впрочем, сами. Если в первой Думе число великороссов примерно равнялось числу представителей национальных меньшинств (что соответствовало их численности в империи), то в третьей великороссов было 377, а все национальные меньшинства, включая украинцев, поляков, белорусов, финнов, татар, евреев, кавказцев, представляли 36 (!) депутатов. Я не упоминаю народности Средней Азии только потому, что они - по причине «отсталости» - были вообще лишены права голоса.
Короче, русификатором Столыпин был перворазрядным и то, что финны все еще говорили на своем языке, долго не давало ему покоя. А уж что означало лишение права всех национальных меньшинств для будущего России, не требует объяснения. Право, в ретроспективе "спаситель империи" выглядит революционером, причем, прав был Толстой, равным по разрушительной силе своих действий всем революционерам вместе взятым. И поразительное дело, перепуганный Двор ничего не заметил: избавление от всех этих противных либералов и "мужичья" в Таврическом дворце рассматривали там как окончание революции. Тем более, что и не пошевелилась Россия после разгона второй Думы.
Еще поразительнее, однако, что и Столыпин не понял: для него это было начало конца. Он-то устраивал свой путч, чтоб ему не мешали проводить крестьянскую реформу, а Двору его реформа была до лампочки. Столыпина нанимали для подавления революции, не для реформ. И поскольку мавр, похоже, свое дело сделал...
Вчерашний страх сменился новым высокомерием. Царь оправдывал путч лениво: я, мол, самодержец и что даровал, имею права и отнять. И вообще как помазанник Божий отвечаю лишь перед Ним. Пожалуй, нигде, кроме России, не говорила уже в ХХ веки верховная власть со своим народом на столь архаическом языке. Нет слов, столыпинские извинения звучали более интеллигентно: «Бывают, господа, роковые моменты в жизни государства, когда государственная необходимость стоит выше права и когда надлежит выбирать между целостью теорий и целостью государства». Но что, спрашивается, в тогдашней России угрожало целости государства, кроме его собственного избирательного закона, буквально толкавшего национальные окраины к сепаратизму?
Как бы то ни было, немедленный выигрыш, тот, что Столыпин ценил выше любых завтрашних химер, был очевиден. В третьей Думе правительство получило поддержку 310 депутатов: 160 русских националистов и 150 октябристов. О том, легитимна ли была такая Дума в глазах народа, практически лишенного в ней представительства, он, увы, не подумал. Но России эта особенность его характера аукнется страшно. Достаточно вспомнить популярность и силу Советов в феврале 1917, чтобы понять, что первый камень в подрыв легитимности Временного правительства заложил своим антиконституционным путчем именно Столыпин. Просто потому, что своих представителей большинство видело в демократических Советах, а не в порождении нелегитимной Думы.
Реформатор
Нет спора, все, что делал тогда Столыпин, как бы ужасно или глупо это впоследствии ни выглядело, делалось «во благо». Он спасал империю царей. Он до конца пытался верить в успех своего безнадежного дела. Другой вопрос, затруднила его работа или облегчила в 1917 Ленину задачу сокрушить Временное правительство - и с ним свободу России? И едва зададим мы этот вопрос, как отпадут все сомнения: Столыпин - фигура и впрямь трагическая. Но это, главное, еще подождет. Сначала о его реформе, о том, с чем он вошел в историю, хотя Сергей Витте и оспаривал его авторство.
Сутью реформы была, как мы знаем, попытка разрушить крестьянскую общину, доделав тем самым то, на что не решился царь-освободитель. Попытка, абсолютно необходимая, если суждено было России стать нормальной европейской страной. Другой вопрос, выполнима ли была эта задача в стране с "думским самодержавием" и склонностью к патриотическим истериям. Консенсус современных историков - и западных и советских (Огановский, Робинсон, Флоринский, Карпович, Лященко) - таков: к 1916 году 24% крестьянских домохозяйств действительно выделились из общины. Правда, состоит этот консенсус также и в том, что столыпинская реформа представляла собой, помимо всего прочего, еще и отчаянную - и обреченную - попытку спасти помещичье землевладение, заставив крестьян перераспределять землю, которой они и без реформы владели. Тем более, что непонятно было, как сложится судьба тех 76% крестьян, что остались в общинах.
Кто знает, посвяти Столыпин столько же внимания и ресурсов, сколько посвятил он разрушению общины, заселению Сибири и обустройству в ней крестьянской бедноты, реформа могла бы и не облегчить Ленину задачу разрушения России. Но он не посвятил. Это между тем было, пожалуй, куда более важно, нежели помощь тем, кто выселялся из общины на хутора. Если бы хоть на минуту предвидел он, какую страшную рознь посеет его половинчатая реформа в деревне, он, быть может, и сменил бы приоритеты в пользу Сибири. Но предвидение не было, как мы уже убедились, его сильной стороной. Хотя не так уж и трудно было представить себе, что не переселенная на свободные земли Сибири крестьянская беднота возненавидит выделившихся «кулаков» так же, как помещиков, и ненависть эта грозит новый пугачевщиной, найдись только у нее подходящей лидер.
Лидер, как мы знаем, нашелся. Вся стратегия Ленина построена была, по сути, на союзе пролетариата с этим беднейшим крестьянством, с теми самыми 76% оставшимися в нищей перенаселенной деревне. Положение усугубилось тем, что царь нарядил в солдатские шинели 10 миллионов крестьян и послал их в окопы ненужной России войны, дав им в руки оружие - и подписав тем самым смертный приговор режиму. Cтратегию Ленина Столыпин, конечно, предвидеть не мог, но то, что война сорвет его реформу, особой догадливости не требовало. Он даже намекал на возможность такого исхода: «Дайте мне двадцать лет мира, - говорил он, по существу умолял, - и вы не узнаете Россию». Но что была его мольба в глазах Двора по сравнению с соблазном русского Константинополя и креста на Св. Софии? Эти-то были совершенно уверены, что с революцией покончено, и обновления страны ожидали они не от реформы, а от расширения империи и от связанной с этим патриотической истерии.
Не в силах Столыпина было расформировать сильную «военную партию» - при Дворе, в Генеральном штабе и в Думе, - тем более «развязаться» с союзниками, втягивавшими Россию в роковую для нее войну. Не мог ведь председатель Совета министров не знать о нараставшей напряженности в Европе и о бушующей в стране патриотической истерии. Не мог не понимать, что остановленная на полдороге крестьянская реформа угрожает самим основам режима, который он пытался спасти. Значит знал, значит понимал. НО НЕ В СИЛАХ БЫЛ ИЗМЕНИТЬ. Это, собственно, и имею я в виду, когда говорю, что перед нами фигура трагическая. Все знать, все понимать - и чувствовать, что бессилен изменить неминуемый финал. Как иначе, если не трагедией, вы это назовете?
А изменить его не мог он по простой причине: во главе «военной партии» стоял сам самодержец. Даже видя, что царь ведет страну к пропасти, что мог сделать Столыпин? Веру в сакральность самодержавия впитал он с молоком матери. Пойти против царя даже в голову придти ему не могло. Но НЕ пойти означало гибель дела его жизни - реформы, ради которой готов он был на все, что до тех пор делал, включая военно-полевые суды. Включая и путч 1907 года, превративший конституцию в фарс. Смог бы он жить с этим разрывающим сердце противоречием?
Я знаю, что мысль, которой завершаю я этот очерк, может показаться - и многим, очень многим, если не всем, покажется наверное, - кощунственной. Быть может, нелепой. Никто никогда не говорил и даже, я подозреваю, не думал ни о чем подобном. Но куда мне деваться? Я думаю, что роковой выстрел в Киевском театре 11 сентября 1911 года, выстрел, который положил конец невыносимому мучению Столыпина, был для него благословением. Ему не довелось увидеть крах своего любимого детища. И крушения священного для него самодержавия, спасению которого посвятил он жизнь, не увидел он тоже. Ему ведь было бы всего 55 в 1917 (он был 1862 года рождения).
Александр ЯНОВ - российский и американский историк, политолог и публицист, профессор Нью-Йоркского городского университета
http://ru.wikipedia.org/wiki/Янов,_Александр_Львович


Сноб, 04.04.2014
http://www.snob.ru/profile/11778/blog/74554