Владислав ИНОЗЕМЦЕВ: Включиться в конкуренцию идей (+ коммент Максима ТРУДОЛЮБОВА)
Владислав ИНОЗЕМЦЕВ: Включиться в конкуренцию идей
Россия сама отказалась от возможности влиять на мировые дискурсы
Современный мир - поле для конкуренции не только экономических, политических или социальных систем, но также идей, смыслов и концепций. Последние зачастую не имеют прямого отношения к науке в том виде, в каком мы привыкли иметь с ней дело: научное знание сейчас фрагментируется, а люди готовы скорее воспринимать обобщения и концепты. И если на протяжении ХХ в. имена изобретателей и ученых были известны всем (кто не знал Белла и Попова, Эйнштейна и Бора, Курчатова и Королева), то ныне редкий читатель даже самой интеллектуальной газеты назовет пять нобелевских лауреатов по физике или химии за последние 10 лет, вспомнит имя изобретателя интернета, создателя жидкокристаллического экрана или открывателя формулы виагры. К тому же естественные и прикладные науки становятся при этом настолько интернациональными, что говорить о них как о предмете гордости отдельной страны вскоре станет совсем затруднительно.
Пока специалисты в естественных науках изменяют наш мир, эксперты-гуманитарии пытаются его объяснять. Я специально сказал «эксперты», так как их сложно назвать классическим словом «ученые». Идущие процессы можно толковать по-разному, и от их толкования зависит реакция людей на происходящее. Порой новые тренды формируются по мере изменения общественного сознания, и в этой «интерактивной» среде идеи становятся, как принято говорить, «мягкой силой»: через их призму люди воспринимают мир, определяют добро и зло, соглашаются с определенными стереотипами поведения или отвергают их.
Если бегло окинуть взглядом мир XXI века, окажется, что в нем сформировался центр создания таких концепций: это США и некоторые западноевропейские страны. Какое общество видится нам примером для подражания? Постиндустриальное. Понятие введено Дэниелом Беллом в 1967 г., концепция развита одновременно во Франции и США в 1970-1980-е гг. (Touraine, Alain. La société post-industrielle, Paris: Denoёl-Gonthier, 1969; Bell, Daniel. The Coming of Post-Intustrial Society, New York: Basic Books, 1973).
Как мы называем основной процесс современного мира? Глобализацией - термин предложен в 1985 г. шотландцем Роландом Робертсоном, теория разработана к середине 1990-х в Соединенных Штатах. С чем сравнивают конец холодной войны? Уже не с перестройкой, объявленной Горбачевым в 1985 г., а с «концом истории», озвученным Ф.Фукуямой в 1989-м (Fukuyama, Francis. The End of History? / The National Interest, No. 16, Summer 1989, затем Fukuyama, Francis. The End of History and the Last Man, London, New York: Penguin, 1992).
Проявлениями чего стали теракты 11 сентября 2001 г. и последовавшие за ними события? Не фанатизма исламистов, а «конфликта цивилизаций», в 1993-м описанного С.Хантингтоном (Huntington, Samuel. The Clash of Civilizations? / Foreign Affairs, Vol. 72, No. 3, Summer 1993, затем Huntington, Samuel P. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order, New York: Simon & Schuster, 1996).
Почему Россия не находит общего языка со странами ЕС? Потому что она принадлежит к миру modern states, а Европейский союз - уже давно postmodern entity, как поведал миру в конце 1990-х один из лучших британских аналитиков Роберт Купер (Cooper, Robert. The Postmodern State and the World Order, London: Demos, 1998).
Постиндустриален ли современный мир? Не очевидно - в Китае, который готовится стать экономикой № 1, промышленный сектор дает 47,8% ВВП. Насколько он глобализирован? Конечно, да, но даже в США более 85% потребляемых товаров и услуг - американского производства. Про «конец истории» уже забыли, а другой гуру, Роберт Кейган, уже сделал себе имя на провозглашении ее «возвращения» (Kagan, Robert. The Return of History and the End of Dreams, New York: Alfred A. Knopf, 2008).
Каждая из претендующих на универсальность концепций имеет свои изъяны, но они порождают дискуссии и электризуют интеллектуальное сообщество. При этом дискутанты видят, откуда исходят эти импульсы, а откуда - нет. Россия - среди последних. Ее голос не слышен, ее интеллектуальные силы не заметны в глобальном диспуте.
Почему российские обществоведы если и участвуют в серьезных дебатах, то только в тех, где обсуждаются проблемы России? Почему мы не можем предложить иного видения глобальных перспектив, сформулировать результаты своих размышлений в парадоксальной форме? На это есть широкий комплекс причин - как поверхностных, так и глубинных.
Начнем с «поверхностных».
Первая среди них - неструктурированность российского интеллектуального сообщества, а если говорить точнее - его отсутствие. В развитых странах существует четкий стереотип ведения обсуждений. Их участники разделены на школы и направления с известными лидерами; сформулированы принципиальные вопросы; ясны методы аргументации; очерчен круг исследователей, чьи труды заслуживают внимания. Так формируется круг, в котором продуцируются концепты. В России ничего этого нет. Определенные идеи «вбрасываются» с разных сторон, не имея при этом серьезной проработки, не будучи инкорпорированы в общий дискурс; практически нет общественно-политических журналов, публикующих концептуальные статьи, способные вызвать резонанс. Каждый из экспертов обращается скорее к публике, чем к другим экспертам; диалога практически не возникает.
Вторая причина - принципы экспертной работы. На Западе тон задают организации, которые называют think-tank. Деятельность их участников посвящена постоянному анализу определенных проблем и участию в их обсуждении в стенах и за пределами своих институтов. Эти авторы обеспечивают львиную долю публикаций в серьезных общественно-политических журналах; по мере их профессионального роста они переходят на позиции в ведущих университетах, создавая или укрепляя определенные научные направления. В России этого нет; академические институты работают в основном «по старинке», университетские посты воспринимаются мэтрами как синекуры, а большинство преподавателей научной работой не занимается. Авторы оригинальных идей возглавляют институты и центры имени самих себя. В стране отсутствуют небюрократизированные организации, способные улавливать новые смыслы.
Третья важная причина наших проблем - политизированность общественного интеллектуального пространства. Большая часть дискутантов реактивна - то есть они стремятся не выдвинуть новую концепцию, а откомментировать вбрасывающиеся политиками и чиновниками. Глеб Павловский, на мой взгляд, был прав, когда в 2010 г. дал одной из своих статей подзаголовок «Кремль как think-tank» (Павловский Глеб. «Демократия и ее использование в России» / Иноземцев, Владислав (ред.) Демократия и модернизация: к дискуссии о вызовах XXI века, Москва, 2010). Администрация президента при Владиславе Суркове или вновь созданные провластные «экспертные институты» выступают самыми значимыми генераторами концептов, в то время как в большинстве «нормальных» стран дело обстоит наоборот: власть оказывается комментатором замыслов, рождающихся в экспертном сообществе.
Но все это исправимо, было бы желание. Глубинные проблемы иные.
Первое - это непримиримость. В России нет массы равных точек зрения. Успешность обществоведа задается не тем, оригинален ли он, а тем, прав он или нет. А если кто-то прав, то все остальные не правы. По сути, в научной среде не допускается принцип мирного сосуществования - главное, что отличало и отличает науки и искусства от противостояния банд. А у нас даже религия - это православие; а все остальное - от лукавого. И никакие совершенные системы коммуникаций и научного обмена, даже если их внедрят, не наладят диалога, если его участники относятся друг к другу как к врагу - причем это имеет давние корни. Русская философия «правоты» - главный враг современного интеллектуального поиска в гуманитарном поле.
Второе - это традиционность. В российском мировоззрении как нигде сильны устои. От идеи «третьего Рима» до пресловутой путинской «стабильности» здесь все проникнуто стремлением ничего не менять. Россия давно является своего рода status-quo power (Иноземцев Владислав. «A Status-Quo Power. Россия в мировой политике XXI века» / Россия и современный мир, № 3[52], июль - сентябрь 2006) - страной, которая боится любой новизны. Но новые социальные концепты заведомо обращены в будущее - и рождаются в странах, которые не боятся будущего, олицетворяют собой его и готовы вести за собой других. Поэтому даже Советский Союз, спекулировавший на фразеологии революций, был более значим в глобальной идеологической матрице, чем Россия, где прямо и открыто говорят о том, что «эксперименты нам не нужны». Там, где не нужны опыты, не рождается и идей, так как идея - это инеллектуальный эксперимент, влекущий за собой эксперимент социальный. Мы боимся будущего - значит, мы не способны рисовать его образы.
Третье обстоятельство - продолжение первых. Те, кто боится будущего и не хочет перемен, всегда будут «обороняться», а не «наступать». А в обороне не до новых идей. Достаточно взглянуть на позиции того же Суркова и, например, Фарида Закарии по вопросам демократии. Оба понимают: в России квазидемократическая форма правления. Но первый говорит о суверенной демократии, настаивая на праве страны не копировать западные формы - праве, которое никто не оспаривает. Итог: бессодержательный концепт о том, что страна сама решает, какую форму правления ей иметь, и никаких поводов для дальнейшей дискуссии.
Закария не отрицает особенностей России, но подходит иначе. Он видит, что российская система - не либеральная демократия; далее он обращается ко всем подобным и видит, что часть их соблюдает формально-демократические процедуры, а часть нет; выделяет нелиберальные демократии и либеральные автократии; анализирует черты развития государств обеих групп - и делает понятный вывод: от либеральной автократии легче перейти к либеральной демократии, чем от демократии нелиберальной (Zakaria, Fareed. The Future of Freedom. Illiberal Democracy at Home and Abroad, New York, London: W.W. Norton & Co., 2003). Поэтому идея illiberal democracy вошла в учебники политологии, а концепт суверенной демократии уже не вспоминают. Идеи, относящиеся к одной стране и не объясняющие глобальных трендов, никому не интересны - а в России иные не родятся.
Четвертая причина состоит в убежденности, что мир вращается вокруг нас. Мы не хотим объективно посмотреть на свое место в нем. Недавно П.Ханна впервые причислил Китай к числу трех главных игроков ХХI в. Из них, заявил он, теперь состоит «первый» мир. Россия была отнесена им ко «второму», страны которого «не смогут утвердить себя в качестве сверхдержав, но чья поддержка способна подкрепить или лишить опоры заявку на доминирование, исходящую от любой из трех сверхдержав» (Ханна Параг. Второй мир, пер. под ред. В.Л.Иноземцева, Москва: «Европа», 2010). Автора окрестили русофобом, а теорию его не стали у нас даже обсуждать. Но если посмотреть на регион Тихого океана, окажется, что расположенные на его берегах азиатские страны обеспечивают совокупный ВВП в $21,8 трлн (или 48,6% от ВВП тихоокеанской части мира), а страны, не имеющие к Азии никакого отношения (Северная и часть Южной Америки, Новая Зеландия и Австралия), - $20,7 трлн (или 46,1%). Остаток приходится на Россию - идеального балансира в этой части мира. По Ханне, мы должны быть главными в этой игре. Однако мы восстанавливаем империю на просторах бывшего СССР.
Примеры можно продолжать, но факт остается фактом: Россия сама отказалась от возможности влиять на мировые дискурсы. Между тем это легче, чем добиться достойного места в индексе экономической конкурентоспособности. Нужно только преодолеть провинциализм и самодовольство; суметь взглянуть на мир и себя как на единое целое с явными тенденциями; заговорить с оппонентами на их языке, а не придумывать понятия или теории, объясняющие лишь то, почему стоит оставить вас в покое. Смыслы, вопреки мнению последователей Щедровицкого, не «выпекают». Их формулируют на основе анализа фактов, а не в досужих мечтаниях о желаемом.
Владислав ИНОЗЕМЦЕВ - д. э. н., директор Центра исследований постиндустриального общества, главный редактор журнала "Свободная мысль", председатель высшего совета партии "Гражданская сила".
*
Дэниел Белл придумал «постиндустриальное общество» в 1967 г.; Фрэнсис Фукуяма провозгласил «конец истории» в 1989-м; Сэмюэль Хантингтон описал «конфликт цивилизаций» в 1993-м .
«Ведомости» от 30.01.2013, №13 (3275)
http://www.vedomosti.ru/opinion/news/8535231/vklyuchitsya_v_konkurenciyu_idej
http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/384461/vklyuchitsya_v_konkurenciyu_idej
Максим ТРУДОЛЮБОВ: Умным быть дураков нет
Владислав Иноземцев поднял важнейшую тему - участие России, точнее, голосов из России в мировой конкуренции идей. Действительно, в том, что касается анализа и осмысления мира на языке, понятном миру, нас нет. Да, российские деятели в политике, экономике, спорте, кино и некоторых других искусствах нередко дают повод говорить о себе. Но трактуют эти загадки другие.
К тому, что написал в отличной статье Иноземцев, хочется добавить как минимум четыре пункта. Они равнозначны, поэтому порядок перечисления не важен: это проблема независимости, проблема качества, проблема языка и диктатура прикладного подхода к интеллектуальной деятельности.
Независимость. Обладая знанием, нужно еще иметь возможность высказаться. Если обладатель знания работает на государство, у него одни ограничения, если работает на частный бизнес - другие. Базой для независимости может быть университетская кафедра, собственность, репутация, НКО, независимые издательства. Но госуниверситеты в России под контролем, собственность под контролем, за репутации - наказывают, на НКО давят. Само понятие независимости политические контролеры стремятся уничтожить, доказывая публике, что любой несогласный с ними - платный агент. Несмотря на это, независимые голоса есть, только их мало (можно перечислить), и каждый из них скорее чудо, поскольку идет против течения.
Качество: интеллектуальный продукт обычно проходит фильтры - обсуждения среди специалистов, проверку фактов, суровую редактуру. Только что прояснилась ситуация с качеством диссертаций: научные степени в России имеют крайне сомнительную ценность. Но и качество издательской работы в целом низко, с известными исключениями. На одной и той же полке в книжных магазинах можно встретить и качественные исследования, и теории заговоров.
Язык: в качестве кого и как люди говорят публично? Кто такие, например, политологи? Вот человек, называемый «политологом», намекая на свое инсайдерское знание, толкует очередной загадочный поступок президента. Этот язык непонятен за пределами узкого круга местных ценителей.
Прикладной подход: «умный» должен либо помочь заработать, либо пропиарить что-то. Российское общество, вероятно, так и не пришло в себя после рыночной революции и стало «тупее», чем было при СССР. Неверие Кремля в независимость давно превратило любой политический анализ в пиар: либо «мы» платили, либо «они». Но и за пределами политики практически утрачена ценность творческого поиска и бескорыстного исследования с незаданным, открытым результатом (это не продается). Но именно в таком поиске рождаются те самые идеи, которые потом превращаются в статьи и книги, которые прекрасно продаются, которые мы потом покупаем, переводим на русский язык и выясняем, что конструированием смыслов занимаются без нас. Между тем способ думать о вещах, трактовать их и составлять в общую картину и есть власть. Не сила, а представление о реальности, сложившееся в головах, в конечном счете определяет судьбу государств и политических систем.
Максим ТРУДОЛЮБОВ - обозреватель газеты "Ведомости", редактор отдела "Комментарии"
«Ведомости» от 01.02.2013, №15 (3277)
http://www.vedomosti.ru/opinion/news/8633791/umnym_byt_durakov_net
http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/386661/umnym_byt_durakov_net
Примечание: выделение болдом - моё.
Россия сама отказалась от возможности влиять на мировые дискурсы
Современный мир - поле для конкуренции не только экономических, политических или социальных систем, но также идей, смыслов и концепций. Последние зачастую не имеют прямого отношения к науке в том виде, в каком мы привыкли иметь с ней дело: научное знание сейчас фрагментируется, а люди готовы скорее воспринимать обобщения и концепты. И если на протяжении ХХ в. имена изобретателей и ученых были известны всем (кто не знал Белла и Попова, Эйнштейна и Бора, Курчатова и Королева), то ныне редкий читатель даже самой интеллектуальной газеты назовет пять нобелевских лауреатов по физике или химии за последние 10 лет, вспомнит имя изобретателя интернета, создателя жидкокристаллического экрана или открывателя формулы виагры. К тому же естественные и прикладные науки становятся при этом настолько интернациональными, что говорить о них как о предмете гордости отдельной страны вскоре станет совсем затруднительно.
Пока специалисты в естественных науках изменяют наш мир, эксперты-гуманитарии пытаются его объяснять. Я специально сказал «эксперты», так как их сложно назвать классическим словом «ученые». Идущие процессы можно толковать по-разному, и от их толкования зависит реакция людей на происходящее. Порой новые тренды формируются по мере изменения общественного сознания, и в этой «интерактивной» среде идеи становятся, как принято говорить, «мягкой силой»: через их призму люди воспринимают мир, определяют добро и зло, соглашаются с определенными стереотипами поведения или отвергают их.
Если бегло окинуть взглядом мир XXI века, окажется, что в нем сформировался центр создания таких концепций: это США и некоторые западноевропейские страны. Какое общество видится нам примером для подражания? Постиндустриальное. Понятие введено Дэниелом Беллом в 1967 г., концепция развита одновременно во Франции и США в 1970-1980-е гг. (Touraine, Alain. La société post-industrielle, Paris: Denoёl-Gonthier, 1969; Bell, Daniel. The Coming of Post-Intustrial Society, New York: Basic Books, 1973).
Как мы называем основной процесс современного мира? Глобализацией - термин предложен в 1985 г. шотландцем Роландом Робертсоном, теория разработана к середине 1990-х в Соединенных Штатах. С чем сравнивают конец холодной войны? Уже не с перестройкой, объявленной Горбачевым в 1985 г., а с «концом истории», озвученным Ф.Фукуямой в 1989-м (Fukuyama, Francis. The End of History? / The National Interest, No. 16, Summer 1989, затем Fukuyama, Francis. The End of History and the Last Man, London, New York: Penguin, 1992).
Проявлениями чего стали теракты 11 сентября 2001 г. и последовавшие за ними события? Не фанатизма исламистов, а «конфликта цивилизаций», в 1993-м описанного С.Хантингтоном (Huntington, Samuel. The Clash of Civilizations? / Foreign Affairs, Vol. 72, No. 3, Summer 1993, затем Huntington, Samuel P. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order, New York: Simon & Schuster, 1996).
Почему Россия не находит общего языка со странами ЕС? Потому что она принадлежит к миру modern states, а Европейский союз - уже давно postmodern entity, как поведал миру в конце 1990-х один из лучших британских аналитиков Роберт Купер (Cooper, Robert. The Postmodern State and the World Order, London: Demos, 1998).
Постиндустриален ли современный мир? Не очевидно - в Китае, который готовится стать экономикой № 1, промышленный сектор дает 47,8% ВВП. Насколько он глобализирован? Конечно, да, но даже в США более 85% потребляемых товаров и услуг - американского производства. Про «конец истории» уже забыли, а другой гуру, Роберт Кейган, уже сделал себе имя на провозглашении ее «возвращения» (Kagan, Robert. The Return of History and the End of Dreams, New York: Alfred A. Knopf, 2008).
Каждая из претендующих на универсальность концепций имеет свои изъяны, но они порождают дискуссии и электризуют интеллектуальное сообщество. При этом дискутанты видят, откуда исходят эти импульсы, а откуда - нет. Россия - среди последних. Ее голос не слышен, ее интеллектуальные силы не заметны в глобальном диспуте.
Почему российские обществоведы если и участвуют в серьезных дебатах, то только в тех, где обсуждаются проблемы России? Почему мы не можем предложить иного видения глобальных перспектив, сформулировать результаты своих размышлений в парадоксальной форме? На это есть широкий комплекс причин - как поверхностных, так и глубинных.
Начнем с «поверхностных».
Первая среди них - неструктурированность российского интеллектуального сообщества, а если говорить точнее - его отсутствие. В развитых странах существует четкий стереотип ведения обсуждений. Их участники разделены на школы и направления с известными лидерами; сформулированы принципиальные вопросы; ясны методы аргументации; очерчен круг исследователей, чьи труды заслуживают внимания. Так формируется круг, в котором продуцируются концепты. В России ничего этого нет. Определенные идеи «вбрасываются» с разных сторон, не имея при этом серьезной проработки, не будучи инкорпорированы в общий дискурс; практически нет общественно-политических журналов, публикующих концептуальные статьи, способные вызвать резонанс. Каждый из экспертов обращается скорее к публике, чем к другим экспертам; диалога практически не возникает.
Вторая причина - принципы экспертной работы. На Западе тон задают организации, которые называют think-tank. Деятельность их участников посвящена постоянному анализу определенных проблем и участию в их обсуждении в стенах и за пределами своих институтов. Эти авторы обеспечивают львиную долю публикаций в серьезных общественно-политических журналах; по мере их профессионального роста они переходят на позиции в ведущих университетах, создавая или укрепляя определенные научные направления. В России этого нет; академические институты работают в основном «по старинке», университетские посты воспринимаются мэтрами как синекуры, а большинство преподавателей научной работой не занимается. Авторы оригинальных идей возглавляют институты и центры имени самих себя. В стране отсутствуют небюрократизированные организации, способные улавливать новые смыслы.
Третья важная причина наших проблем - политизированность общественного интеллектуального пространства. Большая часть дискутантов реактивна - то есть они стремятся не выдвинуть новую концепцию, а откомментировать вбрасывающиеся политиками и чиновниками. Глеб Павловский, на мой взгляд, был прав, когда в 2010 г. дал одной из своих статей подзаголовок «Кремль как think-tank» (Павловский Глеб. «Демократия и ее использование в России» / Иноземцев, Владислав (ред.) Демократия и модернизация: к дискуссии о вызовах XXI века, Москва, 2010). Администрация президента при Владиславе Суркове или вновь созданные провластные «экспертные институты» выступают самыми значимыми генераторами концептов, в то время как в большинстве «нормальных» стран дело обстоит наоборот: власть оказывается комментатором замыслов, рождающихся в экспертном сообществе.
Но все это исправимо, было бы желание. Глубинные проблемы иные.
Первое - это непримиримость. В России нет массы равных точек зрения. Успешность обществоведа задается не тем, оригинален ли он, а тем, прав он или нет. А если кто-то прав, то все остальные не правы. По сути, в научной среде не допускается принцип мирного сосуществования - главное, что отличало и отличает науки и искусства от противостояния банд. А у нас даже религия - это православие; а все остальное - от лукавого. И никакие совершенные системы коммуникаций и научного обмена, даже если их внедрят, не наладят диалога, если его участники относятся друг к другу как к врагу - причем это имеет давние корни. Русская философия «правоты» - главный враг современного интеллектуального поиска в гуманитарном поле.
Второе - это традиционность. В российском мировоззрении как нигде сильны устои. От идеи «третьего Рима» до пресловутой путинской «стабильности» здесь все проникнуто стремлением ничего не менять. Россия давно является своего рода status-quo power (Иноземцев Владислав. «A Status-Quo Power. Россия в мировой политике XXI века» / Россия и современный мир, № 3[52], июль - сентябрь 2006) - страной, которая боится любой новизны. Но новые социальные концепты заведомо обращены в будущее - и рождаются в странах, которые не боятся будущего, олицетворяют собой его и готовы вести за собой других. Поэтому даже Советский Союз, спекулировавший на фразеологии революций, был более значим в глобальной идеологической матрице, чем Россия, где прямо и открыто говорят о том, что «эксперименты нам не нужны». Там, где не нужны опыты, не рождается и идей, так как идея - это инеллектуальный эксперимент, влекущий за собой эксперимент социальный. Мы боимся будущего - значит, мы не способны рисовать его образы.
Третье обстоятельство - продолжение первых. Те, кто боится будущего и не хочет перемен, всегда будут «обороняться», а не «наступать». А в обороне не до новых идей. Достаточно взглянуть на позиции того же Суркова и, например, Фарида Закарии по вопросам демократии. Оба понимают: в России квазидемократическая форма правления. Но первый говорит о суверенной демократии, настаивая на праве страны не копировать западные формы - праве, которое никто не оспаривает. Итог: бессодержательный концепт о том, что страна сама решает, какую форму правления ей иметь, и никаких поводов для дальнейшей дискуссии.
Закария не отрицает особенностей России, но подходит иначе. Он видит, что российская система - не либеральная демократия; далее он обращается ко всем подобным и видит, что часть их соблюдает формально-демократические процедуры, а часть нет; выделяет нелиберальные демократии и либеральные автократии; анализирует черты развития государств обеих групп - и делает понятный вывод: от либеральной автократии легче перейти к либеральной демократии, чем от демократии нелиберальной (Zakaria, Fareed. The Future of Freedom. Illiberal Democracy at Home and Abroad, New York, London: W.W. Norton & Co., 2003). Поэтому идея illiberal democracy вошла в учебники политологии, а концепт суверенной демократии уже не вспоминают. Идеи, относящиеся к одной стране и не объясняющие глобальных трендов, никому не интересны - а в России иные не родятся.
Четвертая причина состоит в убежденности, что мир вращается вокруг нас. Мы не хотим объективно посмотреть на свое место в нем. Недавно П.Ханна впервые причислил Китай к числу трех главных игроков ХХI в. Из них, заявил он, теперь состоит «первый» мир. Россия была отнесена им ко «второму», страны которого «не смогут утвердить себя в качестве сверхдержав, но чья поддержка способна подкрепить или лишить опоры заявку на доминирование, исходящую от любой из трех сверхдержав» (Ханна Параг. Второй мир, пер. под ред. В.Л.Иноземцева, Москва: «Европа», 2010). Автора окрестили русофобом, а теорию его не стали у нас даже обсуждать. Но если посмотреть на регион Тихого океана, окажется, что расположенные на его берегах азиатские страны обеспечивают совокупный ВВП в $21,8 трлн (или 48,6% от ВВП тихоокеанской части мира), а страны, не имеющие к Азии никакого отношения (Северная и часть Южной Америки, Новая Зеландия и Австралия), - $20,7 трлн (или 46,1%). Остаток приходится на Россию - идеального балансира в этой части мира. По Ханне, мы должны быть главными в этой игре. Однако мы восстанавливаем империю на просторах бывшего СССР.
Примеры можно продолжать, но факт остается фактом: Россия сама отказалась от возможности влиять на мировые дискурсы. Между тем это легче, чем добиться достойного места в индексе экономической конкурентоспособности. Нужно только преодолеть провинциализм и самодовольство; суметь взглянуть на мир и себя как на единое целое с явными тенденциями; заговорить с оппонентами на их языке, а не придумывать понятия или теории, объясняющие лишь то, почему стоит оставить вас в покое. Смыслы, вопреки мнению последователей Щедровицкого, не «выпекают». Их формулируют на основе анализа фактов, а не в досужих мечтаниях о желаемом.
Владислав ИНОЗЕМЦЕВ - д. э. н., директор Центра исследований постиндустриального общества, главный редактор журнала "Свободная мысль", председатель высшего совета партии "Гражданская сила".
*
Дэниел Белл придумал «постиндустриальное общество» в 1967 г.; Фрэнсис Фукуяма провозгласил «конец истории» в 1989-м; Сэмюэль Хантингтон описал «конфликт цивилизаций» в 1993-м .
«Ведомости» от 30.01.2013, №13 (3275)
http://www.vedomosti.ru/opinion/news/8535231/vklyuchitsya_v_konkurenciyu_idej
http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/384461/vklyuchitsya_v_konkurenciyu_idej
Максим ТРУДОЛЮБОВ: Умным быть дураков нет
Владислав Иноземцев поднял важнейшую тему - участие России, точнее, голосов из России в мировой конкуренции идей. Действительно, в том, что касается анализа и осмысления мира на языке, понятном миру, нас нет. Да, российские деятели в политике, экономике, спорте, кино и некоторых других искусствах нередко дают повод говорить о себе. Но трактуют эти загадки другие.
К тому, что написал в отличной статье Иноземцев, хочется добавить как минимум четыре пункта. Они равнозначны, поэтому порядок перечисления не важен: это проблема независимости, проблема качества, проблема языка и диктатура прикладного подхода к интеллектуальной деятельности.
Независимость. Обладая знанием, нужно еще иметь возможность высказаться. Если обладатель знания работает на государство, у него одни ограничения, если работает на частный бизнес - другие. Базой для независимости может быть университетская кафедра, собственность, репутация, НКО, независимые издательства. Но госуниверситеты в России под контролем, собственность под контролем, за репутации - наказывают, на НКО давят. Само понятие независимости политические контролеры стремятся уничтожить, доказывая публике, что любой несогласный с ними - платный агент. Несмотря на это, независимые голоса есть, только их мало (можно перечислить), и каждый из них скорее чудо, поскольку идет против течения.
Качество: интеллектуальный продукт обычно проходит фильтры - обсуждения среди специалистов, проверку фактов, суровую редактуру. Только что прояснилась ситуация с качеством диссертаций: научные степени в России имеют крайне сомнительную ценность. Но и качество издательской работы в целом низко, с известными исключениями. На одной и той же полке в книжных магазинах можно встретить и качественные исследования, и теории заговоров.
Язык: в качестве кого и как люди говорят публично? Кто такие, например, политологи? Вот человек, называемый «политологом», намекая на свое инсайдерское знание, толкует очередной загадочный поступок президента. Этот язык непонятен за пределами узкого круга местных ценителей.
Прикладной подход: «умный» должен либо помочь заработать, либо пропиарить что-то. Российское общество, вероятно, так и не пришло в себя после рыночной революции и стало «тупее», чем было при СССР. Неверие Кремля в независимость давно превратило любой политический анализ в пиар: либо «мы» платили, либо «они». Но и за пределами политики практически утрачена ценность творческого поиска и бескорыстного исследования с незаданным, открытым результатом (это не продается). Но именно в таком поиске рождаются те самые идеи, которые потом превращаются в статьи и книги, которые прекрасно продаются, которые мы потом покупаем, переводим на русский язык и выясняем, что конструированием смыслов занимаются без нас. Между тем способ думать о вещах, трактовать их и составлять в общую картину и есть власть. Не сила, а представление о реальности, сложившееся в головах, в конечном счете определяет судьбу государств и политических систем.
Максим ТРУДОЛЮБОВ - обозреватель газеты "Ведомости", редактор отдела "Комментарии"
«Ведомости» от 01.02.2013, №15 (3277)
http://www.vedomosti.ru/opinion/news/8633791/umnym_byt_durakov_net
http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/386661/umnym_byt_durakov_net
Примечание: выделение болдом - моё.