Литературный критик Андрей НЕМЗЕР - Две статьи
Мы выбрали не покаяние, но сбережение (и «творческое развитие») фундаментальных большевистских ценностей: презрение к свободе и личности, ставку на «технологии», небрежение к культуре и просвещению (тут, может, и перещеголяли предшественников), тотальный цинизм («новорусская» вера во всевластие бабла - прямое продолжение марксизма, как и отрицание «буржуазной демократии» и юридизма), прагматическое (как надо, так и напишем) отношение к истории.
Андрей НЕМЗЕР - историк литературы и литературный критик, обозреватель газеты "Время новостей"/"Московские новости", профессор Высшей школы экономики; автор многочисленных публикаций.
Колонка А.Немзера в "Московских новостях":
http://www.mn.ru/authors/andrey_nemzer/
Золотое позавчера
Благодарность, безусловно, лучше высокомерного презрения. Но не многим, если в ее тумане расплываются человеческие трагедии и общая беда нашей страны
По достоверному преданию, Александр I, нежданно превратившись из цесаревича в государя, изрек: «Батюшка скончался апоплексическим ударом, теперь все будет как при бабушке». Интересно здесь не ритуальное вранье («инсульт» Павлу I обеспечили упоенные вином и злобой гвардейские офицеры), но оперативное введение в оборот мифа о совсем недавнем «золотом веке». (Понятно, что закат царствования БАБУШКИ - Екатерины II - таковым не был, а александровская эпоха отнюдь не воспроизвела екатерининскую.)
Полтора века спустя, когда Россия неведомым образом была избавлена от деспота, который не шел ни в какое сравнение со взбалмошным и несчастным рыцарем-императором, его наследники не сразу, но довольно быстро набрели на заветную формулу. Позиция БАБУШКИ была отдана ДЕДУШКЕ, чьи замечательные, а потому требующие немедленного восстановления «нормы» были - вот ужас-то! - попраны и искажены верным учеником и преемником, оказавшимся НЕ ОТЦОМ, А СУКОЮ. Обаяния дедушки с лукавым прищуром добрых-предобрых глаз хватило не только на хрущевскую оттепель, но и на время нового пробуждения истории. В начале перестройки с восторгом меняли Сталина на Бухарина (другого вернейшего ученика все того же самого человечного дедушки), одновременно восстанавливая светлые идеалы ХХ и XXII съездов все той же, 70 лет палачески правящей страной ленинской партии. Вновь то ли доигрывалась, то ли переигрывалась ПОЗАВЧЕРАШНЯЯ игра. Та самая, из которой выросли вызывающие общее негодование бедствия. Вчерашние. И сегодняшние - покуда не придет вожделенное завтра, построенное по лучшим позавчерашним чертежам.
Всякое сравнение хромает. История не знает точных повторений. Те, кто всерьез задумывался над судьбой России во второй половине ХХ и начале нынешнего века, об этом знают. Только вот думать, анализировать ушедшую реальность, вникать в причины былых соблазнов, заблуждений, ошибок, измен, преступлений как-то не тянет. Трудное это дело. Болезненное. Бог знает до чего додуматься можно. В частности, до того, что сам был не шибко умен и честен.
Лет 10 назад напечатал наш самый либеральный журнал воспоминания одного крупного (до поры) литературного чиновника позднесоветских лет. Автор был человеком волевым, с настоящей административной хваткой, умным (если цинизм считать умом), поднаторевшим в аппаратных играх, в общем и целом различавшим добро и зло (в известных пределах, конечно), «хотевшим хорошего» (тоже до известной черты) и умевшим того добиваться - за что, видимо, в итоге и был вышвырнут с «почти Олимпа» на «тухлую», хоть и недурно оплачиваемую должность. Описывал он свои трудовые будни «вкусно», личную обиду не акцентировал, но то и дело намекал: эх, кабы меня не сняли, такого бы еще натворил (разумеется, с замечательными друзьями-единомышленниками-помощниками), что ни в сказке сказать... Читать эти мемуары было интересно, но что-то все время саднило. Это что-то отлично выявил лучший (не устану повторять) критик тех лет - безвременно ушедший Александр Агеев. Писал он примерно так: если все шло отлично, а номенклатура изобиловала работниками да умниками, то почему блаженное времечко столь печально закончилось? (Для страны, а не для ряда потенциальных «прорабов перестройки».)
Об этом и думаешь, наблюдая, как последовательно и вдохновенно мифологизируется сейчас позавчерашняя эпоха. Понятно, что идеологи «стабильности» нуждаются в сказке о сытой (с «колбасными» электричками в Москву) и гуманной (с мордовскими лагерями) эпохе «глубокого удовлетворения». Но поэтизация поздней советчины движется и совсем с другой стороны. В разнокачественных и по-разному написанных биографических книгах, ученых и популярных статьях, мемуарах культурные герои 1960-1970-х предстают рыцарями без страха и упрека, мудрецами и подвижниками, попросту не способными ошибаться, проявлять слабости, уступать обстоятельствам или хотя бы творить что-либо, кроме шедевров. И тут (беру свежайшие примеры) Галича не отличишь от Аксенова, братьев Стругацких или Левитанского. Все они красавцы, все они таланты, все они поэты. Любить, дружить, пить, гулять, ревновать, скандалить, рыдать умели не по-нашенски. За что и воздавалось им всенародной любовью. Пробуждал же Высоцкий чувства добрые как у ворюг, так и у кровопийц, о чем напомнили нам фильмом, в котором неразрывно сплелись официозный и интеллигентский мифы. Интересно только, почему спасибо, что живой через год после опасных (но счастливо закончившихся) гастролей оставил прекрасный мир олимпийских мишек и доставляемых из Афганистана цинковых гробов?
Благодарность, безусловно, лучше высокомерного презрения. Но не многим, если в ее тумане расплываются человеческие трагедии и общая беда нашей страны. Если сотворение и тиражирование ретрокумиров подразумевает общественное безволие, меланхолическую расслабленность, обреченное отрицание сегодняшней и завтрашней культуры. Которая и без того давно уловила общественный заказ на безгеройность, переходящую в безличностность. Только не думайте, что намечающаяся игра в перестройку кажется мне перспективнее репродуцирования застоя. Завтра все равно не настанет позавчера.
"Московские новости" № 196 (196), 13 января 2012
http://www.mn.ru/friday/20120113/309670686.html
Примечание: выделение ПРОПИСНЫМИ - автора.
Чтобы снова не покатилось
«Красное Колесо», вывернувшее век назад русскую историю, вновь заявило о себе
Александр Солженицын родился 11 декабря 1918 года. 10 декабря (канун годовщины) 2011-го в Москве, Петербурге, других российских городах состоялись массовые протестные митинги. Долго (не на недели и не на месяцы тут счет идет!) нараставшая общественная тревога после парламентских выборов стала пугающей явью. Не поддающейся больше лукавому заговариванию или презрительному замалчиванию. В воздухе отчетливо запахло революцией. И неотделимой от нее провокацией.
В эти самые дни (7-9 декабря) в Доме русского зарубежья проходила международная научная конференция «Жизнь и творчество Александра Солженицына на пути к «Красному Колесу». Филологи и историки обсуждали повествованье о национальной катастрофе, а она, век назад вывихнувшая русскую историю, вновь заявляла о себе.
Не могу счесть эту рифму случайной. У нашего сегодняшнего настроения великое множество частных (больших и малых, серьезных и фарсовых) причин, но растут они из одного корня - общего высокомерного равнодушия к историческому опыту. При всем различии главных фигурантов политического процесса трех последних десятилетий практически все они были уверены в своем превосходстве над теми наивными и смешными персонажами, что допустили злосчастье 1917-го. Уж мы-то знаем, что и как делать. Уж мы-то впросак никогда не попадем. Была у России какая-то там история, но к нам, строящим наконец-то настоящую правильную жизнь, она никакого отношения не имеет. «Сказки» о прошлом (страшные или ласковые), конечно, рассказывать полезно, изобретать «версии» исторических событий (потребные для решения конкретных сегодняшних задач) по-своему увлекательно, почтительно поминать «героев» хоть и скучно, но необходимо... Только все это смешные старомодные рюшечки - у нас ведь теперь своя история. С которой можно запросто управиться, коли овладел надлежащими технологиями. Новейшими! Проверенными! Гарантирующими стопроцентный успех!
Ничего нового (кроме пышного букета экзотических слов) в этой дури нет. Примерно так же «мыслили» все властные элиты, не желавшие видеть, что происходит за окнами их дворцов (уж мы-то как-нибудь с этой толпой управимся), и все оппозиционеры (включая тех, кто прежде ошивался близ тронов), фиксирующие симптомы неблагополучия (часто отнюдь не мнимого!) и смело предлагающие целительные рецепты (уж у нас-то точно все получится). Зачем оглядываться на какую-то там историю, если речь идет о деле?
После того как рухнуло большевистское иго, не было для русского общества более необходимой книги, чем «Красное Колесо». Не потому, что Шекспир, Гете, Пушкин, Достоевский, Толстой знали о человеке и мире меньше, чем Солженицын. И не потому, что «повествованье в отмеренных сроках» выше, чем «Архипелаг ГУЛАГ» или иные сочинения великого писателя. А потому, что речь там шла о нашей - непреодоленной - беде, нашей - худо осмысленной - вине, а следовательно, о нашем будущем. Но десятитомная летопись революции была брезгливо отвергнута. Либо снисходительно задвинута (вкупе с прочей «устаревшей» классической словесностью) в «многоуважаемый шкаф». Либо - и это ничем не лучше - превращена в хранилище «полезных» цитат, в надлежащий момент предъявляемых публике.
Так четыре года назад власть, примерно об эту пору окончательно возомнившая себя «вечной» и «неподсудной», вспомнила о том строгом суде, который Солженицын вершит над либеральными идеологами, что дождались своего короткого часа в Феврале. И пошло-поехало. Всякая критика существующего порядка вещей трактовалась как зловредная, расшатывающая государство, подводящая к перевороту. Одна за другой дискредитировались сами идеи демократии (то ли дело демократия наша, управляемая) и свободы. Против последней формально никто не возражал (как не отрицали ее на словах и Ленин со Сталиным) - вдохновенно расправлялись с «либерализмом». Получалось, что хуже Февраля и быть ничего не может. Между тем, по Солженицыну, Февраль страшен прежде всего тем, что - помимо воли конкретных лиц - торит дорогу Октябрю, большевистскому деспотизму, Сталину, ГУЛАГу. Как французские потрясения 1789 года (со счастливой зарей новой эры их отождествляли лучшие умы Европы, многим из которых пришлось потом горько оплакивать свои искренние и совершенно бескорыстные заблуждения) прямиком ведут к якобинскому террору. А далее - к той череде крайне болезненных революционных (и не многим лучших контрреволюционных) пароксизмов, что окрасили весь французский XIX век и еще долго тяжело отзывались в судьбе этой великой и несчастной страны.
Да, «Красное Колесо» открывает глубинную ложь любой революции, что сулит всем полное и немедленное «исполнение желаний» и потому быстро приводит к безжалостной и бессовестной борьбе всех против всех, верх в которой обычно одерживают худшие. Да, в «Красном Колесе» выставлен строгий счет тем, кто раскочегаривал революцию (а это были очень разные - в том числе, по Солженицыну, и весьма благородные, совестливые, талантливые, всерьез озабоченные общим благом люди). И о том, что творят высвободившиеся «трудящиеся массы» (хоть городские, хоть деревенские), в «Красном Колесе» сказано без «народолюбивых» демагогических экивоков. Только не отменяет это другой - тоже центральной, тоже смыслообразующей - мысли повествованья Солженицына: в том, что революция победила Россию, более всех виновата тогдашняя власть. Власть, не умевшая и не хотевшая расслышать вызовы времени. Не желавшая вступать в диалог со вменяемой оппозицией. Предпочитавшая благолепные мифы о всероссийском единстве и органической связи народа и государя неприятной памяти о 1905 годе. (Забыть, как страшный сон! - словно пронесло само собой, а не волей Петра Столыпина - умного, ответственного и решительного политика, понимавшего не только то, что нужно вести спасительную среднюю линию, но и как именно должно ее вести.) Расставлявшая на ключевые позиции «преданных без лести» бездарей (в лучшем случае) и корыстных проходимцев. А потому преступно спасовавшая (проигравшая не себя, а Россию), когда недовольство улицы (перебои с хлебом в столице) соединилось с политической комбинаторикой думских идеологов - вовсе не глупых и лично безусловно честных (о многих ли нынешних оппозиционерах мы можем это сказать?), но честолюбивых и безмерно властью раздраженных (увы, обоснованно, от чего вина их в общероссийских несчастьях меньшей не становится). В 1967 году, когда коммунисты, справляя юбилей своего захвата власти, придумали орден Октябрьской Революции, тут же появился анекдот: Первым орденом наградить Николая Романова (посмертно) - за создание революционной ситуации. Улица, одурманенная казенной «версией» истории, не различала Февраль и Октябрь, но главного виновника революции (и всех ее страшных последствий) назвала «по-солженицынски».
В 1991 году мы освободились от коммунизма как от государственной системы. Но при этом сохранили и «оппозиционную» (структурно необходимую) партию, по сей день верную заветам Ленина-Сталина, и не помышлявших о каком-либо раскаянии партийно-гэбэшных функционеров на ключевых постах, и множество советских идеологических мифов. Мы выбрали не покаяние, но сбережение (и «творческое развитие») фундаментальных большевистских ценностей: презрение к свободе и личности, ставку на «технологии», небрежение к культуре и просвещению (тут, может, и перещеголяли предшественников), тотальный цинизм («новорусская» вера во всевластие бабла - прямое продолжение марксизма, как и отрицание «буржуазной демократии» и юридизма), прагматическое (как надо, так и напишем) отношение к истории. В том числе к новейшей. Мы - власть, оппозиция, культурное сообщество, народ - решили обойтись без «Красного Колеса» и «Архипелага...». (Как, впрочем, и без пресловутого русского «литературоцентризма» вообще.) И получили сегодняшнюю альтернативу: либо терпеть, «чего терпеть без подлости не можно» (Карамзин), либо пуститься в «бунт, бессмысленный и беспощадный» (Пушкин). Виноваты в случившемся все. Далеко не в последнюю очередь - отечественные гуманитарии. В том числе те, кто именует себя «либеральными консерваторами» и благоговейно произносит имена Карамзина, Пушкина и Солженицына.
"Московские новости" № 184 (184), 16 декабря 2011
http://mn.ru/friday/20111216/308669182.html
Андрей НЕМЗЕР - историк литературы и литературный критик, обозреватель газеты "Время новостей"/"Московские новости", профессор Высшей школы экономики; автор многочисленных публикаций.
Колонка А.Немзера в "Московских новостях":
http://www.mn.ru/authors/andrey_nemzer/
Золотое позавчера
Благодарность, безусловно, лучше высокомерного презрения. Но не многим, если в ее тумане расплываются человеческие трагедии и общая беда нашей страны
По достоверному преданию, Александр I, нежданно превратившись из цесаревича в государя, изрек: «Батюшка скончался апоплексическим ударом, теперь все будет как при бабушке». Интересно здесь не ритуальное вранье («инсульт» Павлу I обеспечили упоенные вином и злобой гвардейские офицеры), но оперативное введение в оборот мифа о совсем недавнем «золотом веке». (Понятно, что закат царствования БАБУШКИ - Екатерины II - таковым не был, а александровская эпоха отнюдь не воспроизвела екатерининскую.)
Полтора века спустя, когда Россия неведомым образом была избавлена от деспота, который не шел ни в какое сравнение со взбалмошным и несчастным рыцарем-императором, его наследники не сразу, но довольно быстро набрели на заветную формулу. Позиция БАБУШКИ была отдана ДЕДУШКЕ, чьи замечательные, а потому требующие немедленного восстановления «нормы» были - вот ужас-то! - попраны и искажены верным учеником и преемником, оказавшимся НЕ ОТЦОМ, А СУКОЮ. Обаяния дедушки с лукавым прищуром добрых-предобрых глаз хватило не только на хрущевскую оттепель, но и на время нового пробуждения истории. В начале перестройки с восторгом меняли Сталина на Бухарина (другого вернейшего ученика все того же самого человечного дедушки), одновременно восстанавливая светлые идеалы ХХ и XXII съездов все той же, 70 лет палачески правящей страной ленинской партии. Вновь то ли доигрывалась, то ли переигрывалась ПОЗАВЧЕРАШНЯЯ игра. Та самая, из которой выросли вызывающие общее негодование бедствия. Вчерашние. И сегодняшние - покуда не придет вожделенное завтра, построенное по лучшим позавчерашним чертежам.
Всякое сравнение хромает. История не знает точных повторений. Те, кто всерьез задумывался над судьбой России во второй половине ХХ и начале нынешнего века, об этом знают. Только вот думать, анализировать ушедшую реальность, вникать в причины былых соблазнов, заблуждений, ошибок, измен, преступлений как-то не тянет. Трудное это дело. Болезненное. Бог знает до чего додуматься можно. В частности, до того, что сам был не шибко умен и честен.
Лет 10 назад напечатал наш самый либеральный журнал воспоминания одного крупного (до поры) литературного чиновника позднесоветских лет. Автор был человеком волевым, с настоящей административной хваткой, умным (если цинизм считать умом), поднаторевшим в аппаратных играх, в общем и целом различавшим добро и зло (в известных пределах, конечно), «хотевшим хорошего» (тоже до известной черты) и умевшим того добиваться - за что, видимо, в итоге и был вышвырнут с «почти Олимпа» на «тухлую», хоть и недурно оплачиваемую должность. Описывал он свои трудовые будни «вкусно», личную обиду не акцентировал, но то и дело намекал: эх, кабы меня не сняли, такого бы еще натворил (разумеется, с замечательными друзьями-единомышленниками-помощниками), что ни в сказке сказать... Читать эти мемуары было интересно, но что-то все время саднило. Это что-то отлично выявил лучший (не устану повторять) критик тех лет - безвременно ушедший Александр Агеев. Писал он примерно так: если все шло отлично, а номенклатура изобиловала работниками да умниками, то почему блаженное времечко столь печально закончилось? (Для страны, а не для ряда потенциальных «прорабов перестройки».)
Об этом и думаешь, наблюдая, как последовательно и вдохновенно мифологизируется сейчас позавчерашняя эпоха. Понятно, что идеологи «стабильности» нуждаются в сказке о сытой (с «колбасными» электричками в Москву) и гуманной (с мордовскими лагерями) эпохе «глубокого удовлетворения». Но поэтизация поздней советчины движется и совсем с другой стороны. В разнокачественных и по-разному написанных биографических книгах, ученых и популярных статьях, мемуарах культурные герои 1960-1970-х предстают рыцарями без страха и упрека, мудрецами и подвижниками, попросту не способными ошибаться, проявлять слабости, уступать обстоятельствам или хотя бы творить что-либо, кроме шедевров. И тут (беру свежайшие примеры) Галича не отличишь от Аксенова, братьев Стругацких или Левитанского. Все они красавцы, все они таланты, все они поэты. Любить, дружить, пить, гулять, ревновать, скандалить, рыдать умели не по-нашенски. За что и воздавалось им всенародной любовью. Пробуждал же Высоцкий чувства добрые как у ворюг, так и у кровопийц, о чем напомнили нам фильмом, в котором неразрывно сплелись официозный и интеллигентский мифы. Интересно только, почему спасибо, что живой через год после опасных (но счастливо закончившихся) гастролей оставил прекрасный мир олимпийских мишек и доставляемых из Афганистана цинковых гробов?
Благодарность, безусловно, лучше высокомерного презрения. Но не многим, если в ее тумане расплываются человеческие трагедии и общая беда нашей страны. Если сотворение и тиражирование ретрокумиров подразумевает общественное безволие, меланхолическую расслабленность, обреченное отрицание сегодняшней и завтрашней культуры. Которая и без того давно уловила общественный заказ на безгеройность, переходящую в безличностность. Только не думайте, что намечающаяся игра в перестройку кажется мне перспективнее репродуцирования застоя. Завтра все равно не настанет позавчера.
"Московские новости" № 196 (196), 13 января 2012
http://www.mn.ru/friday/20120113/309670686.html
Примечание: выделение ПРОПИСНЫМИ - автора.
Чтобы снова не покатилось
«Красное Колесо», вывернувшее век назад русскую историю, вновь заявило о себе
Александр Солженицын родился 11 декабря 1918 года. 10 декабря (канун годовщины) 2011-го в Москве, Петербурге, других российских городах состоялись массовые протестные митинги. Долго (не на недели и не на месяцы тут счет идет!) нараставшая общественная тревога после парламентских выборов стала пугающей явью. Не поддающейся больше лукавому заговариванию или презрительному замалчиванию. В воздухе отчетливо запахло революцией. И неотделимой от нее провокацией.
В эти самые дни (7-9 декабря) в Доме русского зарубежья проходила международная научная конференция «Жизнь и творчество Александра Солженицына на пути к «Красному Колесу». Филологи и историки обсуждали повествованье о национальной катастрофе, а она, век назад вывихнувшая русскую историю, вновь заявляла о себе.
Не могу счесть эту рифму случайной. У нашего сегодняшнего настроения великое множество частных (больших и малых, серьезных и фарсовых) причин, но растут они из одного корня - общего высокомерного равнодушия к историческому опыту. При всем различии главных фигурантов политического процесса трех последних десятилетий практически все они были уверены в своем превосходстве над теми наивными и смешными персонажами, что допустили злосчастье 1917-го. Уж мы-то знаем, что и как делать. Уж мы-то впросак никогда не попадем. Была у России какая-то там история, но к нам, строящим наконец-то настоящую правильную жизнь, она никакого отношения не имеет. «Сказки» о прошлом (страшные или ласковые), конечно, рассказывать полезно, изобретать «версии» исторических событий (потребные для решения конкретных сегодняшних задач) по-своему увлекательно, почтительно поминать «героев» хоть и скучно, но необходимо... Только все это смешные старомодные рюшечки - у нас ведь теперь своя история. С которой можно запросто управиться, коли овладел надлежащими технологиями. Новейшими! Проверенными! Гарантирующими стопроцентный успех!
Ничего нового (кроме пышного букета экзотических слов) в этой дури нет. Примерно так же «мыслили» все властные элиты, не желавшие видеть, что происходит за окнами их дворцов (уж мы-то как-нибудь с этой толпой управимся), и все оппозиционеры (включая тех, кто прежде ошивался близ тронов), фиксирующие симптомы неблагополучия (часто отнюдь не мнимого!) и смело предлагающие целительные рецепты (уж у нас-то точно все получится). Зачем оглядываться на какую-то там историю, если речь идет о деле?
После того как рухнуло большевистское иго, не было для русского общества более необходимой книги, чем «Красное Колесо». Не потому, что Шекспир, Гете, Пушкин, Достоевский, Толстой знали о человеке и мире меньше, чем Солженицын. И не потому, что «повествованье в отмеренных сроках» выше, чем «Архипелаг ГУЛАГ» или иные сочинения великого писателя. А потому, что речь там шла о нашей - непреодоленной - беде, нашей - худо осмысленной - вине, а следовательно, о нашем будущем. Но десятитомная летопись революции была брезгливо отвергнута. Либо снисходительно задвинута (вкупе с прочей «устаревшей» классической словесностью) в «многоуважаемый шкаф». Либо - и это ничем не лучше - превращена в хранилище «полезных» цитат, в надлежащий момент предъявляемых публике.
Так четыре года назад власть, примерно об эту пору окончательно возомнившая себя «вечной» и «неподсудной», вспомнила о том строгом суде, который Солженицын вершит над либеральными идеологами, что дождались своего короткого часа в Феврале. И пошло-поехало. Всякая критика существующего порядка вещей трактовалась как зловредная, расшатывающая государство, подводящая к перевороту. Одна за другой дискредитировались сами идеи демократии (то ли дело демократия наша, управляемая) и свободы. Против последней формально никто не возражал (как не отрицали ее на словах и Ленин со Сталиным) - вдохновенно расправлялись с «либерализмом». Получалось, что хуже Февраля и быть ничего не может. Между тем, по Солженицыну, Февраль страшен прежде всего тем, что - помимо воли конкретных лиц - торит дорогу Октябрю, большевистскому деспотизму, Сталину, ГУЛАГу. Как французские потрясения 1789 года (со счастливой зарей новой эры их отождествляли лучшие умы Европы, многим из которых пришлось потом горько оплакивать свои искренние и совершенно бескорыстные заблуждения) прямиком ведут к якобинскому террору. А далее - к той череде крайне болезненных революционных (и не многим лучших контрреволюционных) пароксизмов, что окрасили весь французский XIX век и еще долго тяжело отзывались в судьбе этой великой и несчастной страны.
Да, «Красное Колесо» открывает глубинную ложь любой революции, что сулит всем полное и немедленное «исполнение желаний» и потому быстро приводит к безжалостной и бессовестной борьбе всех против всех, верх в которой обычно одерживают худшие. Да, в «Красном Колесе» выставлен строгий счет тем, кто раскочегаривал революцию (а это были очень разные - в том числе, по Солженицыну, и весьма благородные, совестливые, талантливые, всерьез озабоченные общим благом люди). И о том, что творят высвободившиеся «трудящиеся массы» (хоть городские, хоть деревенские), в «Красном Колесе» сказано без «народолюбивых» демагогических экивоков. Только не отменяет это другой - тоже центральной, тоже смыслообразующей - мысли повествованья Солженицына: в том, что революция победила Россию, более всех виновата тогдашняя власть. Власть, не умевшая и не хотевшая расслышать вызовы времени. Не желавшая вступать в диалог со вменяемой оппозицией. Предпочитавшая благолепные мифы о всероссийском единстве и органической связи народа и государя неприятной памяти о 1905 годе. (Забыть, как страшный сон! - словно пронесло само собой, а не волей Петра Столыпина - умного, ответственного и решительного политика, понимавшего не только то, что нужно вести спасительную среднюю линию, но и как именно должно ее вести.) Расставлявшая на ключевые позиции «преданных без лести» бездарей (в лучшем случае) и корыстных проходимцев. А потому преступно спасовавшая (проигравшая не себя, а Россию), когда недовольство улицы (перебои с хлебом в столице) соединилось с политической комбинаторикой думских идеологов - вовсе не глупых и лично безусловно честных (о многих ли нынешних оппозиционерах мы можем это сказать?), но честолюбивых и безмерно властью раздраженных (увы, обоснованно, от чего вина их в общероссийских несчастьях меньшей не становится). В 1967 году, когда коммунисты, справляя юбилей своего захвата власти, придумали орден Октябрьской Революции, тут же появился анекдот: Первым орденом наградить Николая Романова (посмертно) - за создание революционной ситуации. Улица, одурманенная казенной «версией» истории, не различала Февраль и Октябрь, но главного виновника революции (и всех ее страшных последствий) назвала «по-солженицынски».
В 1991 году мы освободились от коммунизма как от государственной системы. Но при этом сохранили и «оппозиционную» (структурно необходимую) партию, по сей день верную заветам Ленина-Сталина, и не помышлявших о каком-либо раскаянии партийно-гэбэшных функционеров на ключевых постах, и множество советских идеологических мифов. Мы выбрали не покаяние, но сбережение (и «творческое развитие») фундаментальных большевистских ценностей: презрение к свободе и личности, ставку на «технологии», небрежение к культуре и просвещению (тут, может, и перещеголяли предшественников), тотальный цинизм («новорусская» вера во всевластие бабла - прямое продолжение марксизма, как и отрицание «буржуазной демократии» и юридизма), прагматическое (как надо, так и напишем) отношение к истории. В том числе к новейшей. Мы - власть, оппозиция, культурное сообщество, народ - решили обойтись без «Красного Колеса» и «Архипелага...». (Как, впрочем, и без пресловутого русского «литературоцентризма» вообще.) И получили сегодняшнюю альтернативу: либо терпеть, «чего терпеть без подлости не можно» (Карамзин), либо пуститься в «бунт, бессмысленный и беспощадный» (Пушкин). Виноваты в случившемся все. Далеко не в последнюю очередь - отечественные гуманитарии. В том числе те, кто именует себя «либеральными консерваторами» и благоговейно произносит имена Карамзина, Пушкина и Солженицына.
"Московские новости" № 184 (184), 16 декабря 2011
http://mn.ru/friday/20111216/308669182.html