Ох-хохошеньки-хохо! Ох, ох, ох! Очёчечки-очёченьки-очки! Ох, ох, ох!
Ох, сколько бы не было разнообразных очков у профессора, а всё и путаницы нет нисколечко! Да и чему тут путаться то? И к чему? Да, чтобы сфокусироваться на той или иной поверхности текста, той или иной отрасли человеческого знания - неужто мало надо бинокуляров? Да профессор не хо-хо тебе будет то на кафедре метакодирования и постструктурализма сержантской школы! Он завсегда выбирает безошибочно такое в угле зрения, которое будет необходимо профессорскому познанию для точной наводки. К примеру, ежели сержант Димура просил пояснить ему дополнительные смыслы имплицитного онтогенеза герменевтической парадигмы, или же сержант, к примеру, Гольбах спрашивал о ветках смысловых изгибов в стволе истины, профессор пантомиму образует ответную и объяснительную. Как? Да вот так: профессор делал па кручения, забираясь на стол, покряхтывая, но в разгибании, переходящей в стройность, являя всей сержантской аудитории принцип устойчивости своего тела в облачных движениях руками и мыслями.
Вся сержантская команда принимала этот пантомимический фокус к сведению, да так, что кружась плавным центростремлением к собственной бойцовской сущности, вспыхивали огненные знаки в темноте сержантских уголков сознания.
И эти танцевальные фигуры искусства боевого сферы душевной борьбы были креплениями на дужках познавателских очков профессора. Крепления делали удивительную в стабильности фиксацию профессорских очков.
Сережа тактическими убийствами не забавлялся даже мысленно, а только проявлялся в серьезности прикладывания пионерской сноровки к эпистемологическим фокусам и узлам гештальта.
Пионер так заявлял обращения к профессору:
- Борис Васильевич, разрешите, пожалуйста, от имени всей команды курсантов задать вопрос!
Профессор добродушно щурился:
- Душа моя, отказать хватит ли сил моих Вашим стенаниям?!
- Вопрос, Борис Васильевич, будет у нас волнующего свойства. Позвольте же, Борис Васильевич!
- Да будет Вам, будет, - профессор хотел заявить о своём неприятии излишеств патетических интонаций в научном диалоге коллег, но удержался собственным великодушием, укрепив свою способность проявлять снисхождения к подростковой экзальтации.
Пионер так говорил вопросы профессору:
- Борис Васильевич! Если будет несовершенством мои умозрительные причуды, если мои товарищи, в чем Вас, постигнут в явной форме нелепости, но не настолько глупой, чтобы кто-либо из них узрел или почувствовал чушь товарищескую, не обессудьте в таком случае моих старших друзей, - пионер Сережа посмотрел в блок-вопросник, где заранее готовил з вопросы, распечатывал их, складывал в прозрачные файлы.
Сережа поправил галстук и продолжил дальше без подглядывания в вопросник:
- Мои старшие товарищи часто постигают в разведке, то что обычным зрением и слухом не распознать, да и сердцем не увидеть, ежели что… А это вот оно что, для примеру: разговоры травки сухой с крутизной пригорка , или какие мечты розовых мышат увязывают с журавлиными причудами. Видят они всякое тайное и скрытное, как к примеру и подготовку к диверсионным устремлениям в течении воздуха и его опрессовыванию под тяжестью пространства. Вот…
Сережа немного помялся, словно был нерешительностью озабоченный, да преодоление сделал напоследок в налаживании голосовой твердости:
- Но все ли они могут постигнуть тонкости Ваших комментариев о явлениях недопущения инфернальности в тайном пронизывании добра вечностью?
Покашливание профессорское осторожное, но не очень мягкое. Оно, словно сухой арабеск в клеточках еженедельника мимолетно выскрёбывается плоской карандашной заточкой, на ученом совете кафедры .
Благодарность пионерскому мальцу от профессорского состоявшегося мужа явлена в виде искрового промелька глаза и покачивания болванчикового свойства.
- Ну те-с , давайте -ка, явим коллегам отличительность от сущности посмодернистских манифестаций начала второй половины прошлого века.
Сержанты прямо таки и навострили уши.
- Мур-мур, - говорит четко профессор, заключая предложение.
Вся команда сержантского познания пишет «мыр-мыр» в своих сержантских блок-конспектах
- Будтье добры, любезный, поясните способом, адаптированного понимания, - обращается профессор Борис Васильевич к пионеру Сереже.
- Борис Васильевич поведал нам, что видит в текстах живую ткань мироздания, если тексты разведчиком писаны и описаны по-живому, бойко чеканит собственную перелицовку профессорских фраз пионер Сережа
- Именно, именно муъгх! - подверждает профессор и профессорский шквал грассирования пархает в аудитории без робости, но и без самодовольства изысканного для подтверждения атрибуции живого.
Старший сержант Сапожков поднимает руку и после учтивого профессорского кивка, бодро гаркает:
- Разрешите обратиться, товарищ профессор?!
- Пожалуйста, пожалуйста!
- Разрешите обратиться к курсантам, товарищ профессор?!
- Умоляю, уважьте же, наконец, - в профессорской наклоне головы и прикладывании ладони к груди нет нисколечко ни театральности, ни иронии.
Старший сержант Сапожков браво выпирается и всем верхним корпусом, и всей нижней челюстью.
- Не ссыте, братья в тексте. А описывайте лучше, - восклицает старший сержант Сапожков, да так, что стены аудитории отдают звуки ветра, -- сссссы, сссссссы…
- Ъик!, - икает профессор, смешивая внутри себя фрустрацию и неожиданность неудавшегося чужого понимания в собственных горловых спазмах
Сержанты конспектирую мягкое профессорское икание жестким «ык» , а сержант Подоляко добавляет к конспекту прочитанное мысленное восклицание «мать вашу» и получается завитушечное «око мам»
- Вовсе нет, нет, - кричит пионер Сережа товарищам сержантам, сбиваясь на фальцет и волнуясь, что мысли профессора и его собственный перевод с профессорского на сержантский язык, не поняты, - Борис Васильевич как раз говорит об обоссывании в тексте, простите об описывании. Описательности страхом. То, что текст делает живым.
- Страх?
- Да, собственный страх писателя делает текст таким, чтобы тот жил и развивался, - у Серёжика даже глаза заблестели от волнения.
- Ъик, - говорит спазм профессора утвердительно, но уже без нажима, а профессор добавляет , слегка кривясь смущением, - Совершенно верно, коллеги, экзистенциальный страх оплодотворяет поле смыслов и тезаурусов писательского опыта или пространства архитипов его социума.. Именно поэтому и живет текст и разливается повсюду его семиотическое свечение.
“Ик-ик-ик” - пишут в конспектах сержанты, - “ебическое свечение”