(no subject)
«Я, <…>
расскажу вам о людях,
которые хотели быть хорошими...
он расскажет нам о том, как необходимо
и в то же время напрасно искать путь,
как избежать жизни, которая
не знает любви к ненависти,
безумства без настоящего сумасшествия,
счастья без печали и смерти
без обыденности...»
(vtáčkovia, siroty a blãzni, juraj jakubisko, 1969.)
1. - кошерные у тебя ботинки, ты прямо девушка из ПАНТЕОНА БЛАГОРОДНЫХ ДЕВИЦ.
2. - я была на хиппятнике на гоголях, мне там на щеке нарисовали #&%, а потом переделали его в ракету!
в марте видел чешский фильм «птицы, сироты и безумные» (герои до жути похожи на мечтателей, но не в этом суть), и один кадр ну очень сильно врезался в память: они обмотались старыми кинопленками на свалке, встали в характерную позу, и один из них выкрикнул: «Лаокоон!». так вот и меня так же - все эти невидимые киноленты воспоминаний, раскадровки из ноября и июля, безумные километры вне времени на монтажном столе - душат безбожно.
март оказался слишком нежной могилой. и я, отряхиваясь от земли, сахарной пудры, сбитых сливок, белых кружев и Веласкеса, взял на себя целых два обратных билета. (без багажа)
слишком много фотопленки стало в моей жизни. я всегда буду бежать от тех, кто захочет сделать меня счастливым и нормальным - чтобы мне больше никто никогда не смел врать, что он счастлив - со мной. я всегда буду бежать от своих самых сокровенных желаний, я всегда буду засвечивать кадр. пусть будет лучше как у Воденникова.
Того, что надо мне, - того на свете нет.
- тебе не приходило в голову, что это все - фильмы и книги, образование и искусство - туфта? (говорит мне образованнейший человек из моего 89-го пантеона).
«ты не знаешь, чего хочешь, потому что твое сознание контролируется слишком большим количеством маятников». я выставил тебя за дверь только для того, чтобы мое сознание не контролировалось слишком большим количеством греческих богов.
я буду утирать воспоминания с глаз волосами, когда дощелкаю февральскую пленку.
…как когда-то, за пару дней до могилы - в позе лотоса сидел на курском вокзале и давился августовской ночью первым с рождества капитанским мостиком, затягивался петлей под воротничок - в бирюзовые карточки, в скалу из гречневой каши. задыхался. как всегда - позерски отчаянно.
когда-то и мою диафрагму перехватывало от нежности. но теперь причиной всего - мои бесконечные негативы. мое непревзойденное умение помещать это все в рамочки. в кружева и позолоту. в жженый сахар.
«твоя порнография в З/зените?» - яволь, mamá.
**
гнездится дьявол в голове моей
вокруг крадется, молотком круша
слоновую кость клавиш
и каждый месяц унося по ноте,
я должен осторожным быть, играя
чтоб не затрагивать отсутствующие клавиши,
но все сложнее и сложнее это делать
с каждым днем.
он разрушает те нейроны,
где все мои воспоминания хранятся <…>
… я больше не хочу, не могу ничего хранить. ни для других, ни для себя, божеупаси. я не ангел. я не хранитель. ты заставляешь меня становиться Пианисткой. в босховском аду я буду навеки пригвожден к арфе или мандолине (потому что грешники этого качества распяты на музыкальных инструментах, конечно).
но я не люблю фильмы Ханеке, я не люблю флейты, я не люблю farewell пианиста воротникова, и именно поэтому я с радостью сыграл бы молотком, дьяволом на твоем паршивом клавесине (если бы не закончился март и если бы не закончился ты).
совершеннейшая дистанция в полторы диафрагмы. дыши, щелкай, забывай. моя голова - больше не гетто для твоего персонального пианиста.
и я рад, что ты выпустил его на свободу.
**
на струнах повешенный, на грифе распятый,
стобою меняю я свой третий десяток (с)
в моей жизни не осталось никакой драмы. все мои отсутствующие клавиши. all my love. дядя говорит, что когда-то, когда он перестал учиться и увлекся гитарой, мой дедушка шандарахнул его этой самой гитарой по башке, чтобы «выбить из него всю дурь». очевидно, чтобы я собрался и сдал античную литературу (читать: сдал своих богов в утиль), меня нужно треснуть по голове ноутбуком. и еще меня однажды спросили, какого персонажа я бы хотел откосплеить. думаю, это был бы журналист из фильма «видок» в цилиндре и ярко-зеленом пальто. («бабушка спросит жора ты где выйду из шкафа с лицом депардье»). ведь я - потерял лицо (в лучших самурайских традициях). я стал зеркальной маской. зеркалом на дверце гардероба. только и делаю, что примеряю образы и питаюсь болью (причем не понятно, чьей). и у меня в голове - одни маятники и стрелки. как в логове алхимика. они разрывают меня на части. и я не знаю, в каком направлении броситься. и я не знаю, как остаться неколебимым.
как хорошо, что хотя бы к алхимии я не имею больше никакого отношения.
…как хорошо, что в моем пансионе не нашлось места твоим зеленым яблокам - is the last thing I'll ever say to you. «и яйцо, и пузыри, и стеклянные оболочки, и хрупкая скорлупа выеденных плодов символизируют недолговечность земных услад». распятый на зеркале гардероба, распятый на мониторе ноутбука, распятый на клавесине - читай примечания к гребаному Босху. мои стеклянные оболочки, мои выеденные яблоки, моя бесконечная таксидерьмия реальности - я не хочу жить только для того, чтобы потом было, что вспомнить. чтобы фотопленки были последней самоцелью. я не хочу превращать свою жизнь в списки сделанного, прочитанного, отсмотренного. написанного, наконец. мне страшно от того, что я вообще ничего не хочу.
я не хочу, чтобы меня пытались сделать счастливым, свободным, легким, безупречно жестоким. не хочу, чтобы меня косплеили. не хочу, чтобы меня превращали в маятник (памятник?). я хочу быть чешским птичьим сиротой, журналистом в зеленом пальто, безумным и свободным. я хочу быть адептом wrong number, я пролистываю свою телефонную книжку, буква «с» - это «сегодня».
«Сегодня я умер».
.
.
.
.
.
ужас.
яволь-лакфиоль, моя долгожданная весна в зените, перламутровая, невыносимо хрупкая апрельская скорлупа защищает март с февралем во мне. бросаюсь луковицами нарциссов, давлю пальцами желтый мел в карманах, скоро-скоро выйду из шкафа с секретами (как герои того самого чешского фильма, как не менее чешский шванкмайерский рукоблуд), набитого яблоками - с лицом Будды, с лампочкой во рту, с землей в волосах, скоро я больше никогда не буду на букву «с», скоро у меня вообще не останется никаких букв, я вытрясу их из штанин вместе со своим персональным шоушенком, вместе с землей, пластмассовыми лепестками и меловой крошкой, я сбегу из застенков своей черепной коробки, сделаю копи-паст себя в землянку где-нибудь в лесу под Флйотавиком …
мое еретичество, грешки и адъ - М. привязывает меня к дереву на гудящей воробьиной горе у рудника и говорит: «гори, ведьма!». она зря чиркает зажигалкой - меня уже ничего не воспламеняет. ни шимоза, ни небесная руда, ни бумажные журавлики даже. только маки полыхают под веками.
- слезы - твой опиум. (скажет Д., который снится мне по средам. он не знает, что я не делаю этого уже много-много месяцев).
*
я хотел всего-навсего написать о том, что (ха! ха!) я разучился чувствовать; меня ничего не трогает; мне так хорошо и постыло, впервые за много месяцев мне легко дышать. мне легко просыпаться. мне легко быть с людьми.
мне нравится быть «счастливым» и «нормальным», насколько это вообще возможно.
мне нравится быть.
мне нравится
но все сложнее и сложнее
это делать
с каждым днем
(мне становится смешно, когда я представляю, что это все всерьез. не думайте - я заворачиваю свою селедку в ваши партитуры.)
расскажу вам о людях,
которые хотели быть хорошими...
он расскажет нам о том, как необходимо
и в то же время напрасно искать путь,
как избежать жизни, которая
не знает любви к ненависти,
безумства без настоящего сумасшествия,
счастья без печали и смерти
без обыденности...»
(vtáčkovia, siroty a blãzni, juraj jakubisko, 1969.)
1. - кошерные у тебя ботинки, ты прямо девушка из ПАНТЕОНА БЛАГОРОДНЫХ ДЕВИЦ.
2. - я была на хиппятнике на гоголях, мне там на щеке нарисовали #&%, а потом переделали его в ракету!
в марте видел чешский фильм «птицы, сироты и безумные» (герои до жути похожи на мечтателей, но не в этом суть), и один кадр ну очень сильно врезался в память: они обмотались старыми кинопленками на свалке, встали в характерную позу, и один из них выкрикнул: «Лаокоон!». так вот и меня так же - все эти невидимые киноленты воспоминаний, раскадровки из ноября и июля, безумные километры вне времени на монтажном столе - душат безбожно.
март оказался слишком нежной могилой. и я, отряхиваясь от земли, сахарной пудры, сбитых сливок, белых кружев и Веласкеса, взял на себя целых два обратных билета. (без багажа)
слишком много фотопленки стало в моей жизни. я всегда буду бежать от тех, кто захочет сделать меня счастливым и нормальным - чтобы мне больше никто никогда не смел врать, что он счастлив - со мной. я всегда буду бежать от своих самых сокровенных желаний, я всегда буду засвечивать кадр. пусть будет лучше как у Воденникова.
Того, что надо мне, - того на свете нет.
- тебе не приходило в голову, что это все - фильмы и книги, образование и искусство - туфта? (говорит мне образованнейший человек из моего 89-го пантеона).
«ты не знаешь, чего хочешь, потому что твое сознание контролируется слишком большим количеством маятников». я выставил тебя за дверь только для того, чтобы мое сознание не контролировалось слишком большим количеством греческих богов.
я буду утирать воспоминания с глаз волосами, когда дощелкаю февральскую пленку.
…как когда-то, за пару дней до могилы - в позе лотоса сидел на курском вокзале и давился августовской ночью первым с рождества капитанским мостиком, затягивался петлей под воротничок - в бирюзовые карточки, в скалу из гречневой каши. задыхался. как всегда - позерски отчаянно.
когда-то и мою диафрагму перехватывало от нежности. но теперь причиной всего - мои бесконечные негативы. мое непревзойденное умение помещать это все в рамочки. в кружева и позолоту. в жженый сахар.
«твоя порнография в З/зените?» - яволь, mamá.
**
гнездится дьявол в голове моей
вокруг крадется, молотком круша
слоновую кость клавиш
и каждый месяц унося по ноте,
я должен осторожным быть, играя
чтоб не затрагивать отсутствующие клавиши,
но все сложнее и сложнее это делать
с каждым днем.
он разрушает те нейроны,
где все мои воспоминания хранятся <…>
… я больше не хочу, не могу ничего хранить. ни для других, ни для себя, божеупаси. я не ангел. я не хранитель. ты заставляешь меня становиться Пианисткой. в босховском аду я буду навеки пригвожден к арфе или мандолине (потому что грешники этого качества распяты на музыкальных инструментах, конечно).
но я не люблю фильмы Ханеке, я не люблю флейты, я не люблю farewell пианиста воротникова, и именно поэтому я с радостью сыграл бы молотком, дьяволом на твоем паршивом клавесине (если бы не закончился март и если бы не закончился ты).
совершеннейшая дистанция в полторы диафрагмы. дыши, щелкай, забывай. моя голова - больше не гетто для твоего персонального пианиста.
и я рад, что ты выпустил его на свободу.
**
на струнах повешенный, на грифе распятый,
стобою меняю я свой третий десяток (с)
в моей жизни не осталось никакой драмы. все мои отсутствующие клавиши. all my love. дядя говорит, что когда-то, когда он перестал учиться и увлекся гитарой, мой дедушка шандарахнул его этой самой гитарой по башке, чтобы «выбить из него всю дурь». очевидно, чтобы я собрался и сдал античную литературу (читать: сдал своих богов в утиль), меня нужно треснуть по голове ноутбуком. и еще меня однажды спросили, какого персонажа я бы хотел откосплеить. думаю, это был бы журналист из фильма «видок» в цилиндре и ярко-зеленом пальто. («бабушка спросит жора ты где выйду из шкафа с лицом депардье»). ведь я - потерял лицо (в лучших самурайских традициях). я стал зеркальной маской. зеркалом на дверце гардероба. только и делаю, что примеряю образы и питаюсь болью (причем не понятно, чьей). и у меня в голове - одни маятники и стрелки. как в логове алхимика. они разрывают меня на части. и я не знаю, в каком направлении броситься. и я не знаю, как остаться неколебимым.
как хорошо, что хотя бы к алхимии я не имею больше никакого отношения.
…как хорошо, что в моем пансионе не нашлось места твоим зеленым яблокам - is the last thing I'll ever say to you. «и яйцо, и пузыри, и стеклянные оболочки, и хрупкая скорлупа выеденных плодов символизируют недолговечность земных услад». распятый на зеркале гардероба, распятый на мониторе ноутбука, распятый на клавесине - читай примечания к гребаному Босху. мои стеклянные оболочки, мои выеденные яблоки, моя бесконечная таксидерьмия реальности - я не хочу жить только для того, чтобы потом было, что вспомнить. чтобы фотопленки были последней самоцелью. я не хочу превращать свою жизнь в списки сделанного, прочитанного, отсмотренного. написанного, наконец. мне страшно от того, что я вообще ничего не хочу.
я не хочу, чтобы меня пытались сделать счастливым, свободным, легким, безупречно жестоким. не хочу, чтобы меня косплеили. не хочу, чтобы меня превращали в маятник (памятник?). я хочу быть чешским птичьим сиротой, журналистом в зеленом пальто, безумным и свободным. я хочу быть адептом wrong number, я пролистываю свою телефонную книжку, буква «с» - это «сегодня».
«Сегодня я умер».
.
.
.
.
.
ужас.
яволь-лакфиоль, моя долгожданная весна в зените, перламутровая, невыносимо хрупкая апрельская скорлупа защищает март с февралем во мне. бросаюсь луковицами нарциссов, давлю пальцами желтый мел в карманах, скоро-скоро выйду из шкафа с секретами (как герои того самого чешского фильма, как не менее чешский шванкмайерский рукоблуд), набитого яблоками - с лицом Будды, с лампочкой во рту, с землей в волосах, скоро я больше никогда не буду на букву «с», скоро у меня вообще не останется никаких букв, я вытрясу их из штанин вместе со своим персональным шоушенком, вместе с землей, пластмассовыми лепестками и меловой крошкой, я сбегу из застенков своей черепной коробки, сделаю копи-паст себя в землянку где-нибудь в лесу под Флйотавиком …
мое еретичество, грешки и адъ - М. привязывает меня к дереву на гудящей воробьиной горе у рудника и говорит: «гори, ведьма!». она зря чиркает зажигалкой - меня уже ничего не воспламеняет. ни шимоза, ни небесная руда, ни бумажные журавлики даже. только маки полыхают под веками.
- слезы - твой опиум. (скажет Д., который снится мне по средам. он не знает, что я не делаю этого уже много-много месяцев).
*
я хотел всего-навсего написать о том, что (ха! ха!) я разучился чувствовать; меня ничего не трогает; мне так хорошо и постыло, впервые за много месяцев мне легко дышать. мне легко просыпаться. мне легко быть с людьми.
мне нравится быть «счастливым» и «нормальным», насколько это вообще возможно.
мне нравится быть.
мне нравится
но все сложнее и сложнее
это делать
с каждым днем
(мне становится смешно, когда я представляю, что это все всерьез. не думайте - я заворачиваю свою селедку в ваши партитуры.)