Побег
Примечание:
Wino - (англ.) бедняк, оборванец, брошенный
Fogy - (англ.) ретроград, приверженец однотипных идей
Era - (англ.) эра.
Осторожными всполохами надвигалась буря. Вайно безучастно смотрел куда-то за тающие в ночной дали дома и на их безобразно-жёлтые немерцающие окна. В измотанный рассудок то и дело приходили образы и мысли, но им не за что было зацепиться, и они тихонько отползали от сознания, разобщаясь и мелькая, как тени в близких зажженных окошках. Тени же суетливо захлопывали форточки и задвигали шторы. Ни единого слова не вырвалось из его одиноких уст в тот страшный вечер.
Уже который день в его сердце боролась вера с негодованием. И сердце, смятенное от такой невиданной доселе борьбы, не знало, к кому обращаться. Оно металось к Богу, ища у него объяснений, и к разуму, ища поддержки, хотя на самом деле нужно было действовать наоборот, и в этой путанице оно в итоге оставалось ни с чем и снова металось. Из совокупности памяти, чувств и домыслов слагалась единственная молитва, которая, казалось, гудела в каждом углу бедной, беспорядочной, непроветренной комнатушки, совсем заброшенной с тех пор, как…
«…Она исчезла. Господи, почему ни слова от Неё? Где Она? Она оставила меня? За что? Почему Она такая? Что я сделал не так? Господи, раз ты добрый, почему ты не даешь мне ничего знать о Ней?».
Видя грозовое небо, Эра забеспокоилась и тихонько придвинулась к статной мускусной фигуре у окна и обхватила её крепкую руку:
- Фоги, мне холодно.
Покачивался и бряцал на рельсах вагон, мчавшийся во всю экспрессную прыть к южному Дору, в другую страну. Границы были позади, и оставалось только пережить ночь, пока локомотив будет надрывно рассекать до самого утра пространство и время, унося за собой десятки людей, среди которых темнели явно отличавшиеся и чем-то точно напуганные бессонные моложавые фигуры мужчины и женщины; почти налегке, немногословные, но поблёскивавшие обручальными кольцами, они даже почти не переглядывались.
Лицо Фоги решительно прорезалось в смутном свете вагонных ламп, а приближавшиеся и всё более частые зарницы отбивались в больших его голубых глазах каким-то бескомпромиссным огнём, торжествующим и одновременно тревожным. Казалось, он даже не дышал. Всё его небольшое, но мужественное тело выражало изнурённый восторг воина, наконец вышедшего из сражения, победоносного, и вместе с тем уже такого долгого, что было трудно представить, что же делать, когда борьба подошла к концу.
Он увёз Эру. Более того - она сама ступила на приступки вагона. Первой. Свободно и с желанием. После нескольких месяцев воспалённой переписки, после бесконечных бесед и тревожной мольбы перед ней, он убедил её, что она не будет счастлива с этим человеком, «бедным, бессердечным и необразованным хамом». Что она устала. Что это Фоги виноват, что она затосковала и нашла повод отвечать взаимностью даже такому мужчине. Что она делала это несознательно. И действительно уставшая, соскучившаяся Эра убедилась. Ему нравилось верить, что это был исход. Исход после огромного испытания, так внезапно для обоих проломившего идиллию - как думалось ему. Хотя и с наступлением холодной ночи, после ветреного вокзала и душного метро ему до сих пор казалось, что их преследовал тонкий запах чужака. Это задевало.
- Мне холодно, - повторила Эра и с тоской ожидания уткнулась носом в его плечо.
Колеблясь, Фоги наконец повернулся к ней и как будто бы впервые оттаял, хотя сердце его уже давно теплело. Вот была снова она. Её растрепавшиеся ароматные волосы; лицо, непохожее на выкрашенные мордашки молодых кукол; вечно утомлённые веки, так и норовящие закрыться в глубокой дрёме; аккуратные ушки, оттянутые весом больших серёг. Вся Эра, ни на кого не похожая. Только на него самого.
- Я укрою тебя, - без дыхания и почти одними губами произнёс Фоги и, осторожно освободив руку от её объятий, забрал с верхней полки два одеяла.
Она с почти домашним уютом немедленно зарылась в жёсткое и скатавшееся шерстяное тепло. Это было умилительно. Фоги не выдержал и обнял её.
За мутными двойными стёклами купе разразился шторм. Едва ли не ежесекундно вспыхивали молнии, и периодически стук колёс перебивался хлопками грома, грубо ранившими слух и пугавшими беспокойно спавших попутчиков. Эра не могла спать; дрёма постепенно настигала Фоги. Ехали молча. Со стороны они выглядели по-своему счастливыми.
Было ли это так? Скорее всего.
Колко и зябко бежать под проливным дождём.
Бывают внезапные домыслы, которые мы воспринимаем как озарения… Резкие догадки выстраивают безумную, но близкую к действительности картину, и мы мчимся навстречу сумасшествию, как будто не знаем, что самое большое разочарование ждёт там, где больше всего надеешься найти желанное.
Вайно мчался. Все - случайные прохожие под зонтами, вонючие бродяги, голодные и вымокшие вместе с подшёрстком дворняги - хрипло расступались, пока он, наперерез дворам и подворотням, вздыбливал грязную с травой землю и расплёскивал булькающие лужи на асфальте.
Скрежетало небо.
На вокзале было почти безлюдно, и открытой оставалась единственная касса. Поросячьи глазки железнодорожницы недружёлюбно встретили Вайно. Мокрый, вымученный, бессмысленно вперивший взгляд почему-то в её перевязанный голубым выношенным шарфиком воротник блузки, Вайно не сразу отозвался на гнусавый голос из кассы.
- Что вам? Что вам, я спрашиваю?
Щёлкнули вокзальные часы, продвинув стрелку часов ровно к двум.
- Я скоро закрываюсь!
- Поезд до Дора давно ушёл?
- Посмотрите расписание… Ни тебе пожалуйста, ни чего. Не люди, а свиньи какие-то…
Последних слов он уже не услышал, потому что его взгляд наткнулся на жёлтенькие цифры табло.
Денег на билет не было, даже если бы в кассе оставались билеты.
Если вы когда-нибудь стояли на ночной трассе без денег, вещей и мечты, значит, вы относитесь к людям, которые не расстаются с надеждой, даже когда её отрицают, и когда у неё нет никакой почвы для существования. Ночные дороги многообразны. Они безлюдны, как иногда и бесчеловечны. На них острее всего стоит вопрос об отношении к людям, и выбор между надеждой на них и ненавистью к ним так же тяжёл, как и чёрное колючее небо над головой, вроде того, которое вбивало сотнями холодные дождевые капли в голову Вайно.
Он поглядел на часы. Старые, с маленьким календарём, от воды они прочно зацепились за дату и время. 7 сентября, 2:47. Больше они не шли. Бессменная молитва, сопровождавшая Вайно от самого брошенного его дома, обращаясь то в крик, то в плач, не давала покоя. ОНА - потерянная, ускользающая, панически любимая, безвестная - отдалялась без пути и дозволения.
Время, о котором Вайно вспоминал, провожая очередную не остановившуюся машину, казалось далёкой юностью, хотя памяти той было не более пары лет. Почему-то первым пришло на ум молочного цвета ледяное небо. Далёкий талый февраль.
Она с непонятной одухотворённостью обнимала большой шершавый клён в парке.
- Нужно вдвоём. Обними и ты!
И прислушивалась, приложившись щекой к как будто тёплой щербатой коре. А он с детской улыбкой следил за её движениями. Вместо того, чтобы обнять дерево, Вайно просто уткнулся носом в Её чёрную бархатистую перчатку, подышал в неё, а потом только широко охватил ствол, огромный, но позволявший соприкасаться пальцами. Было так уютно и хорошо с ней, что даже удивляло, почему раньше не замечалась эта странная, кажущаяся нескладной и маленькой Эра. А ведь всегда была рядом.
И он чувствовал запах коры, далёкий Её запах, и ноги мокли от земельной сырости и грязного снега; постепенная, вполне логичная многогранная дрожь пробегала от пяток до подбородка. Тогда, может быть, впервые, ещё неосознанно, его душа начала создавать понятие о том, что кого-то можно любить, и любить долго, терпеливо и восторженно - не так, как принято и не так, как раньше получалось. Эра выглядела смешно и непривычно. Но неотделимо от его внутреннего мира.
Он помнил, как уходил оттуда с Ней. Она улыбалась, глядя строго впереди себя, Её подвижные губы обветрились, а Она будто бы этого не замечала, и всё словно привлекала внимание к своему существу, то поднося руки ко рту и обдувая пальцы через перчатки, то заправляя волосы под шапку, то приподымая воротник. Нельзя было это не заметить.
И было хорошо идти за руку с Эрой. Она казалась счастливой.
А ещё когда-то он спрашивал у Неё:
- Почему ты отвечаешь мне взаимностью? Ведь ты не была одна до меня.
- Я хочу счастья и лёгкости.
- А до этого не было?
Она пожимала плечами и ничего не отвечала. Или говорила:
- А кто поймёт хитроумную женскую натуру?
И хохотала.
А иногда Она просто вздыхала:
- Я устала не знать, что будет дальше. Мне иногда кажется, что я себя в чём-то обманываю, а ты приносишь мне крошки настоящей правды, вот и всё…. Почему же мне с тобой так хорошо?
Вайно забывался, когда эти воспоминания наплывали на его повседневный ход мыслей. Гулкой толпой они заполняли его сознание, вскакивая и вскрикивая перед ним, прячась или представая во всей красе, затрагивая только разум или попадая в самое сердце, отчего оно сжималось, точно от сильнейшего ужаса или восторга. И среди этой толпы, точно из мозаики, складывалась Она, разноцветная, блистающая, неотрывно связанная со всей прожитой жизнью, даже если он знал Её всего несколько лет, похожая сразу на всех, кто когда-либо любил его, и не похожая ни на кого, точно существо из другого мира.
Дождь кончился, и мокрая одежда облепила тело. Стало очень холодно, но Вайно съежился и продолжал держать руку вытянутой над трассой. Было в этом жесте нечто фатальное.
Станция в Доре жарко гудела. Десятки десятков ног мельтешили по плиточным перронам; гремели и падали колёсные чемоданы, лязгали тележки носильщиков и затравленно шипели отправлявшиеся поезда. Душным солнцем залитые совершенно все углы вокзала не давали уюта и прохлады, и от этого становилось только как-то противно бездыханно на душе и липко во рту. Фоги поморщился, соскочив со ступенек вагона, и немедленно подхватил с них сходившую Эру. Вопреки его ожиданиям, она не улыбалась, а только молча окинула взглядом перрон, тяжело вздохнула и побрела вперёд, - Фоги собой и городом хотел произвести впечатление, но тяжёлый и парящий день явно этому не содействовал. От этого что-то болезненно шевельнулось за грудью; он нагнал Эру.
- Правда, в Доре здорово? Мы ничего не забыли? Тебе очень жарко? Воды купить?
- Милый город. Всё с собой. Нет. Купи.
Немногосложные ответы Эры смущали его. Не находя достойной темы для беседы, он судорожно выискивал в голове хоть какие-нибудь соображения, чтобы разговориться, пока наконец его не осенило и он не воспарил:
- Эра, мы давно мечтали уехать сюда, ты помнишь? Как много прошло с тех пор! Я так боялся, что это время совсем не наступит. Скажи, ты счастлива? Тебе хорошо? Что чувствует твоё сердце? Мы всё ближе к тому, чего хотели… Подумать только, как ошибаются те, которые говорят, что человеку для счастья нужны сущие пустяки! Эти пустяки даются такой дорогой ценой… Милая моя Эра, мы свободны. Ты свободна. Мы уехали от суеты. Ты всё поняла…
- Всё поняла… - эхом отозвалась она, и Фоги не заметил, что её слова прозвучали как вопрос самой себе.
- Ты ведь так любишь море, я помню, что ты писала о нём в своих письмах когда-то. Я буду каждодневно окружать тебя цветами. А помнишь, ты хотела пошить себе платье? Мы пошьём тебе его. Ты будешь самая прекрасная среди всех женщин этого города! Девочки всех классов общества будут страстно стремиться быть похожими на тебя. Я горжусь тобой. Господи, как я счастлив, что мы далеко от той жизни…. А помнишь, ты говорила, что любишь старую музыку? Я разыскал людей, у которых можно купить пластинки и граммофон. Ты ведь так любишь музыку, Эра….
- Люблю.
- Скажи, что ты чувствуешь?
- Я не знаю. Только мне жаль его. У него не было злых целей.
С немыслимым трудом Фоги опять пересилил себя:
- Ты совестливая, Эра. Прости, что я допустил эту его любовь.
- Прости, что я не допускала твою. Наверное, ты так глубоко меня любил, что я не сразу разглядела. Моя жизнь не сложилась бы там. Я не знала, чего хочу….
Фоги даже приосанился. Этих слов он не мог не ждать.
Он взял её руку.
- Можно?
- Нужно, - словно годами приученная к правилу, смиренно кивнула Эра.
По её мнению, так теперь было правильно.
В трамвае ехали молча. Убийственная жара разморила всё, и казалось, что все предметы вот-вот растают в слезоточивой духоте, и всё поплывёт. Стёкла, застланные пылью, пропускали на шершавый пол трамвая мутный свет, и мерещилось иногда, точно весь трамвай, и все люди в нём, и кондуктор, и перила, и торбы, коробки, сумки и чемоданы едущих с вокзала погрязли в слое вековой паутины.
Фоги извлёк откуда-то проспект с изображениями домов и квартир. Мажущими, прерывистыми линиями множество раз на нём был обведён маленький дом, скорее похожий на ящичек с окнами и дверями, за которым привлекательно синела полоска моря.
Оба недолго посмотрели в картинку, точно силились увидеть в ней что-то новое или необычное, и в конце концов, Эра бессильно прислонилась к плечу Фоги и постаралась закрыть глаза.
Проходили годы. Дор оставался Дором.
Вайно кое-как забрался в трамвай и, натужно кашляя, скрючился на далёком сидении. Никого не удивлял вид неухоженного, ссутулившегося, хотя в былом, видимо, статного и вполне красивого мужчины; его кашель только немного отодвинул сидящих поблизости и отвернул их нелюбопытные головы в сторону. Лихорадка лишала рассудка. Периодически то дремля, то пугаясь, Вайно едва различал лица, пытался что-то кому-то сказать, но очень скоро понимал, что нет собеседника. Тоска всё сильнее сдавливала душу.
Осень уже давала о себе знать. Неминуемый холод вплетался в солнечный свет. Пожухлой листвой кое-где забило уголки у бордюров. Он таращился в окно покрасневшими глазами, выцветшими слегка, и облизывал губы.
В сознании вдруг пронеслось, что Она всегда любила такую осень.
Образ затёрся. Только едва узнаваемый голос часто носился в голове, на ум приходили воспоминания о каких-то ситуациях, но не более того. А теперь эта осень что-то подняла в нём такое, что давно осело тяжёлым, хотя и ярким осадком.
Он раскашлялся.
- Чёрт бы тебя побрал…. А ведь Она теперь неизвестно где. Неужели Она не была со мной счастлива? Ну да… кому нужен больной бездельник, который только катается в трамвае и не помнит, на какой остановке выйти…. Увезена! Любила ли Она меня?...
Некоторые пассажиры обратили внимание на хрип с последних мест.
- Человечество несправедливо…. Оно клеймит таких как я за одну только неуместность, непривычность среди толпы. Никогда ты не снимешь это чёртово клеймо. Одиночество - тоже клеймо. Я пробил Её жизнь, я воевал за Неё, а она… Она обманывала меня? Нет, это я обманывался. Так почему же человечество так несправедливо, что мне никто об этом не сказал?... Больше всего на свете хотелось быть полезным хотя бы ей! А на самом деле я бесполезен даже для себя….
Какой-то сердобольный мужичонка в очках с толстой оправой извлёк из пиджака помятую мелочь и протянул Вайно, на что не получил никакого ответа. Это не была просьба о милости.
- Почему мы все, черти, живём на этом свете, когда мы все такие неудачники? Когда мы даже не в состоянии понять, зачем самый любимый на планете человек внезапно убегает от нас. Ты! Я хочу обцеловать тот трамвай, на котором Ты ездишь на работу!... Ведь Ты же не могла меня не любить! Бедная моя…. Чего ты испугалась?
Вайно опять бредил и почти спал. Едва ли он заметил, как, беззвучно стряхнув опалую листву с ношеных сапожков, в трамвай вошла женщина в чёрном и с огромным букетом хризантем. Бледная и неулыбчивая, она села неподалёку.
- Я шёл за Ней. С какой целью? Теперь вишу, как над пропастью. Я умираю, а Она даже об этом не знает…. Хотя я верю, что для чего-то был Ей нужен! Жаль, что я не знаю, для чего… Человечество несчастно и бесконечно несправедливо от этого, потому что никто не знает! Неправда ли?
- Человечество несчастно… - эхом отозвалась женщина с хризантемами, неотрывно глядя вперёд.
Подслеповатыми от лихорадки глазами Вайно бессмысленно сощурился на неё.
- А вы счастливы?
- Нет.
- А куда вы едете?
- На могилу к сыну.
- Боже, помоги нам! - он крепко перекрестился и раскашлялся. - А вы отсядьте подальше, я ведь не пьяный, я больной…
- Я вижу. Не болейте… - женщина устало кивнула неожиданному собеседнику, практически не обратив внимания на его наружность. Ей было жалко таких людей и больно на них смотреть.
И сошла на следующей остановке.
Болезненный сон одолел Вайно, и он бессильно упёрся лбом в стекло вагона.
Эра стояла над могилкой и без слёз думала о чём-то. Ещё она вспоминала о словах того человека в трамвае, и ей казалось, что она начинает смиряться с ходом событий. И, может быть, впервые ей полегчало. Словно с сердца свалился камень огромного, беззвучного и неразрешимого вопроса, преследовавшего её столько лет. Может быть, это была успокоившаяся совесть.
Вскоре она ушла домой к мужу.
6-7 сентября 2009 г.
* Прошло почти три года, а я так и не знаю, как лучше озаглавить этот рассказ. "Побег" придуман только что. Я не знаю, как назвать.
Wino - (англ.) бедняк, оборванец, брошенный
Fogy - (англ.) ретроград, приверженец однотипных идей
Era - (англ.) эра.
Осторожными всполохами надвигалась буря. Вайно безучастно смотрел куда-то за тающие в ночной дали дома и на их безобразно-жёлтые немерцающие окна. В измотанный рассудок то и дело приходили образы и мысли, но им не за что было зацепиться, и они тихонько отползали от сознания, разобщаясь и мелькая, как тени в близких зажженных окошках. Тени же суетливо захлопывали форточки и задвигали шторы. Ни единого слова не вырвалось из его одиноких уст в тот страшный вечер.
Уже который день в его сердце боролась вера с негодованием. И сердце, смятенное от такой невиданной доселе борьбы, не знало, к кому обращаться. Оно металось к Богу, ища у него объяснений, и к разуму, ища поддержки, хотя на самом деле нужно было действовать наоборот, и в этой путанице оно в итоге оставалось ни с чем и снова металось. Из совокупности памяти, чувств и домыслов слагалась единственная молитва, которая, казалось, гудела в каждом углу бедной, беспорядочной, непроветренной комнатушки, совсем заброшенной с тех пор, как…
«…Она исчезла. Господи, почему ни слова от Неё? Где Она? Она оставила меня? За что? Почему Она такая? Что я сделал не так? Господи, раз ты добрый, почему ты не даешь мне ничего знать о Ней?».
Видя грозовое небо, Эра забеспокоилась и тихонько придвинулась к статной мускусной фигуре у окна и обхватила её крепкую руку:
- Фоги, мне холодно.
Покачивался и бряцал на рельсах вагон, мчавшийся во всю экспрессную прыть к южному Дору, в другую страну. Границы были позади, и оставалось только пережить ночь, пока локомотив будет надрывно рассекать до самого утра пространство и время, унося за собой десятки людей, среди которых темнели явно отличавшиеся и чем-то точно напуганные бессонные моложавые фигуры мужчины и женщины; почти налегке, немногословные, но поблёскивавшие обручальными кольцами, они даже почти не переглядывались.
Лицо Фоги решительно прорезалось в смутном свете вагонных ламп, а приближавшиеся и всё более частые зарницы отбивались в больших его голубых глазах каким-то бескомпромиссным огнём, торжествующим и одновременно тревожным. Казалось, он даже не дышал. Всё его небольшое, но мужественное тело выражало изнурённый восторг воина, наконец вышедшего из сражения, победоносного, и вместе с тем уже такого долгого, что было трудно представить, что же делать, когда борьба подошла к концу.
Он увёз Эру. Более того - она сама ступила на приступки вагона. Первой. Свободно и с желанием. После нескольких месяцев воспалённой переписки, после бесконечных бесед и тревожной мольбы перед ней, он убедил её, что она не будет счастлива с этим человеком, «бедным, бессердечным и необразованным хамом». Что она устала. Что это Фоги виноват, что она затосковала и нашла повод отвечать взаимностью даже такому мужчине. Что она делала это несознательно. И действительно уставшая, соскучившаяся Эра убедилась. Ему нравилось верить, что это был исход. Исход после огромного испытания, так внезапно для обоих проломившего идиллию - как думалось ему. Хотя и с наступлением холодной ночи, после ветреного вокзала и душного метро ему до сих пор казалось, что их преследовал тонкий запах чужака. Это задевало.
- Мне холодно, - повторила Эра и с тоской ожидания уткнулась носом в его плечо.
Колеблясь, Фоги наконец повернулся к ней и как будто бы впервые оттаял, хотя сердце его уже давно теплело. Вот была снова она. Её растрепавшиеся ароматные волосы; лицо, непохожее на выкрашенные мордашки молодых кукол; вечно утомлённые веки, так и норовящие закрыться в глубокой дрёме; аккуратные ушки, оттянутые весом больших серёг. Вся Эра, ни на кого не похожая. Только на него самого.
- Я укрою тебя, - без дыхания и почти одними губами произнёс Фоги и, осторожно освободив руку от её объятий, забрал с верхней полки два одеяла.
Она с почти домашним уютом немедленно зарылась в жёсткое и скатавшееся шерстяное тепло. Это было умилительно. Фоги не выдержал и обнял её.
За мутными двойными стёклами купе разразился шторм. Едва ли не ежесекундно вспыхивали молнии, и периодически стук колёс перебивался хлопками грома, грубо ранившими слух и пугавшими беспокойно спавших попутчиков. Эра не могла спать; дрёма постепенно настигала Фоги. Ехали молча. Со стороны они выглядели по-своему счастливыми.
Было ли это так? Скорее всего.
Колко и зябко бежать под проливным дождём.
Бывают внезапные домыслы, которые мы воспринимаем как озарения… Резкие догадки выстраивают безумную, но близкую к действительности картину, и мы мчимся навстречу сумасшествию, как будто не знаем, что самое большое разочарование ждёт там, где больше всего надеешься найти желанное.
Вайно мчался. Все - случайные прохожие под зонтами, вонючие бродяги, голодные и вымокшие вместе с подшёрстком дворняги - хрипло расступались, пока он, наперерез дворам и подворотням, вздыбливал грязную с травой землю и расплёскивал булькающие лужи на асфальте.
Скрежетало небо.
На вокзале было почти безлюдно, и открытой оставалась единственная касса. Поросячьи глазки железнодорожницы недружёлюбно встретили Вайно. Мокрый, вымученный, бессмысленно вперивший взгляд почему-то в её перевязанный голубым выношенным шарфиком воротник блузки, Вайно не сразу отозвался на гнусавый голос из кассы.
- Что вам? Что вам, я спрашиваю?
Щёлкнули вокзальные часы, продвинув стрелку часов ровно к двум.
- Я скоро закрываюсь!
- Поезд до Дора давно ушёл?
- Посмотрите расписание… Ни тебе пожалуйста, ни чего. Не люди, а свиньи какие-то…
Последних слов он уже не услышал, потому что его взгляд наткнулся на жёлтенькие цифры табло.
Денег на билет не было, даже если бы в кассе оставались билеты.
Если вы когда-нибудь стояли на ночной трассе без денег, вещей и мечты, значит, вы относитесь к людям, которые не расстаются с надеждой, даже когда её отрицают, и когда у неё нет никакой почвы для существования. Ночные дороги многообразны. Они безлюдны, как иногда и бесчеловечны. На них острее всего стоит вопрос об отношении к людям, и выбор между надеждой на них и ненавистью к ним так же тяжёл, как и чёрное колючее небо над головой, вроде того, которое вбивало сотнями холодные дождевые капли в голову Вайно.
Он поглядел на часы. Старые, с маленьким календарём, от воды они прочно зацепились за дату и время. 7 сентября, 2:47. Больше они не шли. Бессменная молитва, сопровождавшая Вайно от самого брошенного его дома, обращаясь то в крик, то в плач, не давала покоя. ОНА - потерянная, ускользающая, панически любимая, безвестная - отдалялась без пути и дозволения.
Время, о котором Вайно вспоминал, провожая очередную не остановившуюся машину, казалось далёкой юностью, хотя памяти той было не более пары лет. Почему-то первым пришло на ум молочного цвета ледяное небо. Далёкий талый февраль.
Она с непонятной одухотворённостью обнимала большой шершавый клён в парке.
- Нужно вдвоём. Обними и ты!
И прислушивалась, приложившись щекой к как будто тёплой щербатой коре. А он с детской улыбкой следил за её движениями. Вместо того, чтобы обнять дерево, Вайно просто уткнулся носом в Её чёрную бархатистую перчатку, подышал в неё, а потом только широко охватил ствол, огромный, но позволявший соприкасаться пальцами. Было так уютно и хорошо с ней, что даже удивляло, почему раньше не замечалась эта странная, кажущаяся нескладной и маленькой Эра. А ведь всегда была рядом.
И он чувствовал запах коры, далёкий Её запах, и ноги мокли от земельной сырости и грязного снега; постепенная, вполне логичная многогранная дрожь пробегала от пяток до подбородка. Тогда, может быть, впервые, ещё неосознанно, его душа начала создавать понятие о том, что кого-то можно любить, и любить долго, терпеливо и восторженно - не так, как принято и не так, как раньше получалось. Эра выглядела смешно и непривычно. Но неотделимо от его внутреннего мира.
Он помнил, как уходил оттуда с Ней. Она улыбалась, глядя строго впереди себя, Её подвижные губы обветрились, а Она будто бы этого не замечала, и всё словно привлекала внимание к своему существу, то поднося руки ко рту и обдувая пальцы через перчатки, то заправляя волосы под шапку, то приподымая воротник. Нельзя было это не заметить.
И было хорошо идти за руку с Эрой. Она казалась счастливой.
А ещё когда-то он спрашивал у Неё:
- Почему ты отвечаешь мне взаимностью? Ведь ты не была одна до меня.
- Я хочу счастья и лёгкости.
- А до этого не было?
Она пожимала плечами и ничего не отвечала. Или говорила:
- А кто поймёт хитроумную женскую натуру?
И хохотала.
А иногда Она просто вздыхала:
- Я устала не знать, что будет дальше. Мне иногда кажется, что я себя в чём-то обманываю, а ты приносишь мне крошки настоящей правды, вот и всё…. Почему же мне с тобой так хорошо?
Вайно забывался, когда эти воспоминания наплывали на его повседневный ход мыслей. Гулкой толпой они заполняли его сознание, вскакивая и вскрикивая перед ним, прячась или представая во всей красе, затрагивая только разум или попадая в самое сердце, отчего оно сжималось, точно от сильнейшего ужаса или восторга. И среди этой толпы, точно из мозаики, складывалась Она, разноцветная, блистающая, неотрывно связанная со всей прожитой жизнью, даже если он знал Её всего несколько лет, похожая сразу на всех, кто когда-либо любил его, и не похожая ни на кого, точно существо из другого мира.
Дождь кончился, и мокрая одежда облепила тело. Стало очень холодно, но Вайно съежился и продолжал держать руку вытянутой над трассой. Было в этом жесте нечто фатальное.
Станция в Доре жарко гудела. Десятки десятков ног мельтешили по плиточным перронам; гремели и падали колёсные чемоданы, лязгали тележки носильщиков и затравленно шипели отправлявшиеся поезда. Душным солнцем залитые совершенно все углы вокзала не давали уюта и прохлады, и от этого становилось только как-то противно бездыханно на душе и липко во рту. Фоги поморщился, соскочив со ступенек вагона, и немедленно подхватил с них сходившую Эру. Вопреки его ожиданиям, она не улыбалась, а только молча окинула взглядом перрон, тяжело вздохнула и побрела вперёд, - Фоги собой и городом хотел произвести впечатление, но тяжёлый и парящий день явно этому не содействовал. От этого что-то болезненно шевельнулось за грудью; он нагнал Эру.
- Правда, в Доре здорово? Мы ничего не забыли? Тебе очень жарко? Воды купить?
- Милый город. Всё с собой. Нет. Купи.
Немногосложные ответы Эры смущали его. Не находя достойной темы для беседы, он судорожно выискивал в голове хоть какие-нибудь соображения, чтобы разговориться, пока наконец его не осенило и он не воспарил:
- Эра, мы давно мечтали уехать сюда, ты помнишь? Как много прошло с тех пор! Я так боялся, что это время совсем не наступит. Скажи, ты счастлива? Тебе хорошо? Что чувствует твоё сердце? Мы всё ближе к тому, чего хотели… Подумать только, как ошибаются те, которые говорят, что человеку для счастья нужны сущие пустяки! Эти пустяки даются такой дорогой ценой… Милая моя Эра, мы свободны. Ты свободна. Мы уехали от суеты. Ты всё поняла…
- Всё поняла… - эхом отозвалась она, и Фоги не заметил, что её слова прозвучали как вопрос самой себе.
- Ты ведь так любишь море, я помню, что ты писала о нём в своих письмах когда-то. Я буду каждодневно окружать тебя цветами. А помнишь, ты хотела пошить себе платье? Мы пошьём тебе его. Ты будешь самая прекрасная среди всех женщин этого города! Девочки всех классов общества будут страстно стремиться быть похожими на тебя. Я горжусь тобой. Господи, как я счастлив, что мы далеко от той жизни…. А помнишь, ты говорила, что любишь старую музыку? Я разыскал людей, у которых можно купить пластинки и граммофон. Ты ведь так любишь музыку, Эра….
- Люблю.
- Скажи, что ты чувствуешь?
- Я не знаю. Только мне жаль его. У него не было злых целей.
С немыслимым трудом Фоги опять пересилил себя:
- Ты совестливая, Эра. Прости, что я допустил эту его любовь.
- Прости, что я не допускала твою. Наверное, ты так глубоко меня любил, что я не сразу разглядела. Моя жизнь не сложилась бы там. Я не знала, чего хочу….
Фоги даже приосанился. Этих слов он не мог не ждать.
Он взял её руку.
- Можно?
- Нужно, - словно годами приученная к правилу, смиренно кивнула Эра.
По её мнению, так теперь было правильно.
В трамвае ехали молча. Убийственная жара разморила всё, и казалось, что все предметы вот-вот растают в слезоточивой духоте, и всё поплывёт. Стёкла, застланные пылью, пропускали на шершавый пол трамвая мутный свет, и мерещилось иногда, точно весь трамвай, и все люди в нём, и кондуктор, и перила, и торбы, коробки, сумки и чемоданы едущих с вокзала погрязли в слое вековой паутины.
Фоги извлёк откуда-то проспект с изображениями домов и квартир. Мажущими, прерывистыми линиями множество раз на нём был обведён маленький дом, скорее похожий на ящичек с окнами и дверями, за которым привлекательно синела полоска моря.
Оба недолго посмотрели в картинку, точно силились увидеть в ней что-то новое или необычное, и в конце концов, Эра бессильно прислонилась к плечу Фоги и постаралась закрыть глаза.
Проходили годы. Дор оставался Дором.
Вайно кое-как забрался в трамвай и, натужно кашляя, скрючился на далёком сидении. Никого не удивлял вид неухоженного, ссутулившегося, хотя в былом, видимо, статного и вполне красивого мужчины; его кашель только немного отодвинул сидящих поблизости и отвернул их нелюбопытные головы в сторону. Лихорадка лишала рассудка. Периодически то дремля, то пугаясь, Вайно едва различал лица, пытался что-то кому-то сказать, но очень скоро понимал, что нет собеседника. Тоска всё сильнее сдавливала душу.
Осень уже давала о себе знать. Неминуемый холод вплетался в солнечный свет. Пожухлой листвой кое-где забило уголки у бордюров. Он таращился в окно покрасневшими глазами, выцветшими слегка, и облизывал губы.
В сознании вдруг пронеслось, что Она всегда любила такую осень.
Образ затёрся. Только едва узнаваемый голос часто носился в голове, на ум приходили воспоминания о каких-то ситуациях, но не более того. А теперь эта осень что-то подняла в нём такое, что давно осело тяжёлым, хотя и ярким осадком.
Он раскашлялся.
- Чёрт бы тебя побрал…. А ведь Она теперь неизвестно где. Неужели Она не была со мной счастлива? Ну да… кому нужен больной бездельник, который только катается в трамвае и не помнит, на какой остановке выйти…. Увезена! Любила ли Она меня?...
Некоторые пассажиры обратили внимание на хрип с последних мест.
- Человечество несправедливо…. Оно клеймит таких как я за одну только неуместность, непривычность среди толпы. Никогда ты не снимешь это чёртово клеймо. Одиночество - тоже клеймо. Я пробил Её жизнь, я воевал за Неё, а она… Она обманывала меня? Нет, это я обманывался. Так почему же человечество так несправедливо, что мне никто об этом не сказал?... Больше всего на свете хотелось быть полезным хотя бы ей! А на самом деле я бесполезен даже для себя….
Какой-то сердобольный мужичонка в очках с толстой оправой извлёк из пиджака помятую мелочь и протянул Вайно, на что не получил никакого ответа. Это не была просьба о милости.
- Почему мы все, черти, живём на этом свете, когда мы все такие неудачники? Когда мы даже не в состоянии понять, зачем самый любимый на планете человек внезапно убегает от нас. Ты! Я хочу обцеловать тот трамвай, на котором Ты ездишь на работу!... Ведь Ты же не могла меня не любить! Бедная моя…. Чего ты испугалась?
Вайно опять бредил и почти спал. Едва ли он заметил, как, беззвучно стряхнув опалую листву с ношеных сапожков, в трамвай вошла женщина в чёрном и с огромным букетом хризантем. Бледная и неулыбчивая, она села неподалёку.
- Я шёл за Ней. С какой целью? Теперь вишу, как над пропастью. Я умираю, а Она даже об этом не знает…. Хотя я верю, что для чего-то был Ей нужен! Жаль, что я не знаю, для чего… Человечество несчастно и бесконечно несправедливо от этого, потому что никто не знает! Неправда ли?
- Человечество несчастно… - эхом отозвалась женщина с хризантемами, неотрывно глядя вперёд.
Подслеповатыми от лихорадки глазами Вайно бессмысленно сощурился на неё.
- А вы счастливы?
- Нет.
- А куда вы едете?
- На могилу к сыну.
- Боже, помоги нам! - он крепко перекрестился и раскашлялся. - А вы отсядьте подальше, я ведь не пьяный, я больной…
- Я вижу. Не болейте… - женщина устало кивнула неожиданному собеседнику, практически не обратив внимания на его наружность. Ей было жалко таких людей и больно на них смотреть.
И сошла на следующей остановке.
Болезненный сон одолел Вайно, и он бессильно упёрся лбом в стекло вагона.
Эра стояла над могилкой и без слёз думала о чём-то. Ещё она вспоминала о словах того человека в трамвае, и ей казалось, что она начинает смиряться с ходом событий. И, может быть, впервые ей полегчало. Словно с сердца свалился камень огромного, беззвучного и неразрешимого вопроса, преследовавшего её столько лет. Может быть, это была успокоившаяся совесть.
Вскоре она ушла домой к мужу.
6-7 сентября 2009 г.
* Прошло почти три года, а я так и не знаю, как лучше озаглавить этот рассказ. "Побег" придуман только что. Я не знаю, как назвать.