Жутко неполиткорректно: из переписки И.А.Гончарова с К.К.Романовым, 1884
Набрела на переписку Гончарова с Вел. Кн. Константином Романовым. Как все-таки отличается реальный образ классика от няшной версии, которую нам в школе преподавали. Оказывается они тоже люди. :)
Хочу рискнуть и, погрешивши против политкорректности, запостить сюда одно из писем Гончарова - уж очень оно интересное. Первая часть письма - комплементы и расшаркивания, зато вторая - рассказ о Прибалтике 1884-го года. Призываю не подходить к письму с совменными мерками. Все-таки 19 век - другие времена и нравы.
Лифлянд<ская> губерн<ия>
Дуббельн, близ Риги.
Господская улица, дом Поссель
Ваше Императорское Высочество!
Вот уже три недели с лишком, как я перенес сюда, в этот немецко-польско-жидовско-латышский угол, свои пенаты, т. е. свою лень, нелюдимость и уединение, и до сих пор еще не воспользовался Вашим разрешением написать к Вашему Высочеству.
Причины тому - невольные. Сначала было холодно, по небу ходили точно моря, беспощадно поливая и землю и воду, в моем Palazzo без печей, надо было кутаться в плед. Затем начались жары: тело таяло, как масло, на голове точно меховая шапка надета, мысли свертывались, как сливки в жару. А в больном своем, незрящем оке, я чувствовал, и в жар, и в холод, как будто вставленный горящий уголек.
К этому еще надо прибавить питье Мариенбадской воды, которая устами врачей запрещает читать и писать, а если послушать жестокосердых окулистов, то и курить не надо!
Но я взбунтовался против всего этого, бросил Мариенбадскую воду, закурил самую крепкую сигару и взял самый большой лист почтовой бумаги - и с великим удовольствием, с Вашего позволения, приступаю к беседе к Вашим Высочеством.
Пишу прямо, без приготовления, без обдумывания, без черновой: сделай я все это - вышла бы литературная, журнальная, может быть, эффектная статья: но в ней не доставало бы того, что всего лучше в переписке двух лиц - это искренности, интимности. Писать для всех - значит оглядываться, охорашиваться, остерегаться, являться не самим собой. А я желаю явиться перед Вами - au naturel.
Надеюсь, что Вы изволите одобрить это. Простите меня за это длинное, болтливое вступление. Не им следовало бы начать письмо, а глубокою благодарностью за дорогой подарок, которым Вы напутствовали мой отъезд из Петербурга: это день, проведенный у Вашего «семейного очага»! Я робко приближался к Вашему порогу, не имея никакого представления в уме о новой для меня личности - Великой Княгине: но Ваш и Ее приветливый прием рассеяли мою робость, а грациозное председательство Ее Высочества за трапезой, очаровательная любезность и внимание, тонкая, изящная обстановка - вместе с блеском красоты и юности Новобрачной Четы - все это окружило меня атмосферою такой нежной, благоухающей поэзии, что я тихо, незаметно для Вас, наслаждался про себя, этою прелестною картинкою Вашего молодого, семейного счастья! Сам Гименей, казалось мне... нет, не Гименей, а православный Ангел Хранитель невидимо присутствует на страже Вашего юного, брачного гнезда! - Эта картинка прекрасно дополнялась присутствием Великой Княгини Екатерины Михайловны и Принцессы Елены Георгиевны. Глядя на Ее Высочество, я припоминал образы женщин в портретах Веласкеса, где достоинство спорит с благодушием.
Словом - я чувствовал, что был в гостях - действительно у «баловня судьбы»! Конечно, Ваше Высочество заслужили это «баловство»: да не оскудеет же она, по милости Божией, во век! Аминь.
У меня в ушах и в сердце так приятно звучат последние слова Ее Высочества: «Venez nous voir souvent»{Приходите к нам часто (фр.)}.
«Souvent» - нет, это нельзя: я не баловень судьбы - и никогда не отделаюсь от страха - abuser {стать обузой (фр.)}. Но изредка, изредка, осенью, или зимой, повторение такого дня будет богатым подарком для старика!
Теперь следовало бы мне сказать что-нибудь об этом крае, где я теперь: но сказать почти ничего не могу. О нем много офиц<иальных> донесений, еще больше пишут в газетах - часто разное, одно другому противоречащее. Да оно и быть иначе не может. Край бродит и не убродится, по-видимому, долго. Амальгамма немцев, латышей, евреев, поляков и иных - еще не отливается в одну массу. Пока - все врозь. Немцы, сказывали мне, стараются в поместьях своих не давать Латышам ничего, а Латыши стараются взять себе все, жиды хотят брать как можно больше и у тех и у других и т. д. Все это натурально и практикуется всюду между людьми. И лютеранские пасторы противятся переходу Латышей в православие, теснят наших священников и тех, кто смел перейти в православие. Словом - «борьба за существование», как везде! Дай Бог, чтоб победителем из нее вышел русский элемент!
Эту «политику» я знаю только по рассказам, а сам с балкончика своего вижу только сквозь деревья, как мелькают мимо все эти народности, больше всего Латыши и Евреи, даже не Евреи, а просто жиды.
Латыши многочисленны, как волны морские. Жутко станет, когда очутишься в толпе их - точно Папуасов, подданных царя Миклухи-Маклая, или Караибов!
Народ не симпатичный, упрямый, плутоватый - и выпить водки не глуп! Говорят будто их немцы притесняют: не преувеличено ли это? Их, кажется, не скоро притеснишь: они постоят - не только за свои права, но и за то, на что никаких прав не имеют! Скорее, не боятся ли немцы их большинства и оттого стараются, где могут, держать их в руках, даже, будто бы, с помощью Правительства! Не знаю. Может быть, это толки злых газетных и негазетных языков! Что касается до враждебных выходок лютеранских пасторов против русского духовенства и православных Латышей, то это, кажется, вовсе не преувеличено: рассказы об этом слышишь на каждом шагу.
Странно: у Лютеран вообще нет религиозного фанатизма, следовательно, в нерасположении пасторов к нашему духовенству здесь - надо предполагать другую причину - вероятно, убыль доходов, неизбежную с распространением православия. Кроме того они разделяют с баронами и некоторую, впрочем, взаимную враждебность немецкой и славянской рас, подогреваемую в остзейских немцах еще их политическою зависимостью от России. Им обидно (как и Полякам), кажется, зависеть от сильной, великой, но, по их мнению, менее культурной страны, чем... кто? Германская культура и интеллигенция - конечно - старее, обширнее, пожалуй, выше русской; но она есть всеобщее европейское достояние вместе с французской, английской, другими культурами, и между прочим также и русской, внесшей и вносящей значительные вклады в общую сокровищницу европейской цивилизации!
А что же сделала для последней - Рижская, Митавская и Ревельская культура? Особенного, кажется, ничего. Она берет все из-за Немана - и воображает, что в каждом Рижанине, Ревельце и Митавце - непременно кроется Кант, Гумбольт или Гете! Ах, добрые, наивные провинциалы! Чего им хочется? Слиться с Германиею: Боже сохрани! Они и руками и ногами от этого! Там, несмотря на парламентаризм, еще не умер режим Фридриха II, - и этих милых баронов там скоро бы привели к одному знаменателю! Они это очень хорошо знают - и не хотят. Нет, им здесь, у нас, под рукой Русского царя живется привольно, почетно, выгодно! Им хочется сохранять status quo своего угла, жить под крепкою охраною русской власти, своими феодальными привилегиями, брать чины, ордена, деньги, не сливаясь с Россией - ни верой, ни языком, сохраняя за собой значение, нравы и обычаи средневекового рыцарства и тихонько презирая Русских, - будто бы за некультурность. Неправда, это не презрение, а нерасположение, как я выше сказал, слабых к сильным, что нередко бывает. Но это очень некультурно со стороны слабых платить враждою сильным, когда эти последние их щадят и балуют!
Я познакомился с некоторыми из немецких баронов, и не баронов тоже - и правду говоря - не только не заметил никакой вражды: напротив, они показались мне очень порядочными, образованными, предупредительными джентльменами. Они сходятся с нами, Русскими, в парке, на музыке, играют в карты, говорят порядочно по-русски, а «иные, как скалозубовские офицеры, и по-французски!» Мне кажется, есть надежда, что они со временем исправятся, забудут всякий антагонизм - и взамен всех получаемых от России и из России благ - научат нас, Русских, своим, в самом деле завидным племенным качествам, недостающим Славянским расам -- это persévérance {настойчивость, упорство; твердость, постоянство (фр.)} во всяком деле (не умею перевести persévérance) и систематичности. Вооружась этими качествами, мы тогда, и только тогда, покажем, какими природными силами и какими богатствами обладает Россия! Другому пока нам у остзейских культурхеров учиться нечему и занять ничего не приходится.
Снабжает нас Рига своими прославленными сигарами: но как они плохи не только сравнительно с Гаванскими, но даже с культурными немецкими заграничного изделия сигарами! Я это изведал собственным опытом, куря, с горем пополам, рижский продукт (ибо Гаванские, с нынешним курсом - и не мне не по карману). Мне кажется даже -- может быть -- из патриотизма, что наши петербургские не хуже! Главным же перлом Рижской культуры - считается Кюммель, и даже Доппельт-Кюммель, рассылаемый по всей Европе, и даже в Америку!
Помню я этот Доппельт-Кюммель: лет шесть назад я хотел попробовать этой славы Риги и принял в себя рюмку: тут я помянул царя Давида и всю Кротость Его! Это все равно, что принять пару гвоздей в желудок. Как уживается этот яд с добрым пивом в немецких желудках - не понимаю!
Жиды здесь, по своему обыкновению, прососались всюду. Это какой-то всемирный цемент, но не скрепляющий, как подобает цементу, а разъедающий основы здания! Они и слесари, и портные, и сапожники и торгуют, чем ни попало, в ущерб, конечно, местной, не только Латышской, но и Немецкой промышленности! Ох, я боюсь, как бы их и здесь не побили! Их же развелось много: в одной Риге, на 200 тыс. жителей, их считается до 30 тысяч! Да кроме того, они наползают сюда из Витебска, Динабурга, Плоцка - как гости, на летний сезон.
Хороши гости! Когда они, в купальные часы, раздеваясь на морском берегу, разложат на целую версту свое ветхозаветное тряпье, то не знаешь, куда девать нос и глаза.
Но что я наделал! Разве это письмо: это Бог знает что! Два листа кругом! Положим, я в этой письменной беседе душу отвел, отдохнул от своего невольного безделья! Но я совершил два преступления: одно против Вашего Высочества - написав это: но я не претендую (спешу прибавить), чтобы Вы изволили дочитать это до конца. Другое преступление: - против своего больного глаза! У меня по бумаге уже начали прыгать какие-то желто-зеленые пятна, а из глаза сочится от напряжения - непрошеная слеза. Простите, больше не стану! Это грех - на целое лето!
Примите, Ваше Высочество, мой глубокий сердечный поклон - и смею ли просить Вас передать Ее Высочеству, Август<ейшей> Супруге Вашей - в переводе, несколько слов из этого письма о моем впечатлении от проведенного у Вас времени перед моим отъездом.
Ваша передача придаст много цены моим словам.
Имею счастье быть Вашего Императорского Высочества всепокорнейшим и всепреданнейшим слугою
Иван Гончаров.
27 июня 1884.
Хочу рискнуть и, погрешивши против политкорректности, запостить сюда одно из писем Гончарова - уж очень оно интересное. Первая часть письма - комплементы и расшаркивания, зато вторая - рассказ о Прибалтике 1884-го года. Призываю не подходить к письму с совменными мерками. Все-таки 19 век - другие времена и нравы.
Лифлянд<ская> губерн<ия>
Дуббельн, близ Риги.
Господская улица, дом Поссель
Ваше Императорское Высочество!
Вот уже три недели с лишком, как я перенес сюда, в этот немецко-польско-жидовско-латышский угол, свои пенаты, т. е. свою лень, нелюдимость и уединение, и до сих пор еще не воспользовался Вашим разрешением написать к Вашему Высочеству.
Причины тому - невольные. Сначала было холодно, по небу ходили точно моря, беспощадно поливая и землю и воду, в моем Palazzo без печей, надо было кутаться в плед. Затем начались жары: тело таяло, как масло, на голове точно меховая шапка надета, мысли свертывались, как сливки в жару. А в больном своем, незрящем оке, я чувствовал, и в жар, и в холод, как будто вставленный горящий уголек.
К этому еще надо прибавить питье Мариенбадской воды, которая устами врачей запрещает читать и писать, а если послушать жестокосердых окулистов, то и курить не надо!
Но я взбунтовался против всего этого, бросил Мариенбадскую воду, закурил самую крепкую сигару и взял самый большой лист почтовой бумаги - и с великим удовольствием, с Вашего позволения, приступаю к беседе к Вашим Высочеством.
Пишу прямо, без приготовления, без обдумывания, без черновой: сделай я все это - вышла бы литературная, журнальная, может быть, эффектная статья: но в ней не доставало бы того, что всего лучше в переписке двух лиц - это искренности, интимности. Писать для всех - значит оглядываться, охорашиваться, остерегаться, являться не самим собой. А я желаю явиться перед Вами - au naturel.
Надеюсь, что Вы изволите одобрить это. Простите меня за это длинное, болтливое вступление. Не им следовало бы начать письмо, а глубокою благодарностью за дорогой подарок, которым Вы напутствовали мой отъезд из Петербурга: это день, проведенный у Вашего «семейного очага»! Я робко приближался к Вашему порогу, не имея никакого представления в уме о новой для меня личности - Великой Княгине: но Ваш и Ее приветливый прием рассеяли мою робость, а грациозное председательство Ее Высочества за трапезой, очаровательная любезность и внимание, тонкая, изящная обстановка - вместе с блеском красоты и юности Новобрачной Четы - все это окружило меня атмосферою такой нежной, благоухающей поэзии, что я тихо, незаметно для Вас, наслаждался про себя, этою прелестною картинкою Вашего молодого, семейного счастья! Сам Гименей, казалось мне... нет, не Гименей, а православный Ангел Хранитель невидимо присутствует на страже Вашего юного, брачного гнезда! - Эта картинка прекрасно дополнялась присутствием Великой Княгини Екатерины Михайловны и Принцессы Елены Георгиевны. Глядя на Ее Высочество, я припоминал образы женщин в портретах Веласкеса, где достоинство спорит с благодушием.
Словом - я чувствовал, что был в гостях - действительно у «баловня судьбы»! Конечно, Ваше Высочество заслужили это «баловство»: да не оскудеет же она, по милости Божией, во век! Аминь.
У меня в ушах и в сердце так приятно звучат последние слова Ее Высочества: «Venez nous voir souvent»{Приходите к нам часто (фр.)}.
«Souvent» - нет, это нельзя: я не баловень судьбы - и никогда не отделаюсь от страха - abuser {стать обузой (фр.)}. Но изредка, изредка, осенью, или зимой, повторение такого дня будет богатым подарком для старика!
Теперь следовало бы мне сказать что-нибудь об этом крае, где я теперь: но сказать почти ничего не могу. О нем много офиц<иальных> донесений, еще больше пишут в газетах - часто разное, одно другому противоречащее. Да оно и быть иначе не может. Край бродит и не убродится, по-видимому, долго. Амальгамма немцев, латышей, евреев, поляков и иных - еще не отливается в одну массу. Пока - все врозь. Немцы, сказывали мне, стараются в поместьях своих не давать Латышам ничего, а Латыши стараются взять себе все, жиды хотят брать как можно больше и у тех и у других и т. д. Все это натурально и практикуется всюду между людьми. И лютеранские пасторы противятся переходу Латышей в православие, теснят наших священников и тех, кто смел перейти в православие. Словом - «борьба за существование», как везде! Дай Бог, чтоб победителем из нее вышел русский элемент!
Эту «политику» я знаю только по рассказам, а сам с балкончика своего вижу только сквозь деревья, как мелькают мимо все эти народности, больше всего Латыши и Евреи, даже не Евреи, а просто жиды.
Латыши многочисленны, как волны морские. Жутко станет, когда очутишься в толпе их - точно Папуасов, подданных царя Миклухи-Маклая, или Караибов!
Народ не симпатичный, упрямый, плутоватый - и выпить водки не глуп! Говорят будто их немцы притесняют: не преувеличено ли это? Их, кажется, не скоро притеснишь: они постоят - не только за свои права, но и за то, на что никаких прав не имеют! Скорее, не боятся ли немцы их большинства и оттого стараются, где могут, держать их в руках, даже, будто бы, с помощью Правительства! Не знаю. Может быть, это толки злых газетных и негазетных языков! Что касается до враждебных выходок лютеранских пасторов против русского духовенства и православных Латышей, то это, кажется, вовсе не преувеличено: рассказы об этом слышишь на каждом шагу.
Странно: у Лютеран вообще нет религиозного фанатизма, следовательно, в нерасположении пасторов к нашему духовенству здесь - надо предполагать другую причину - вероятно, убыль доходов, неизбежную с распространением православия. Кроме того они разделяют с баронами и некоторую, впрочем, взаимную враждебность немецкой и славянской рас, подогреваемую в остзейских немцах еще их политическою зависимостью от России. Им обидно (как и Полякам), кажется, зависеть от сильной, великой, но, по их мнению, менее культурной страны, чем... кто? Германская культура и интеллигенция - конечно - старее, обширнее, пожалуй, выше русской; но она есть всеобщее европейское достояние вместе с французской, английской, другими культурами, и между прочим также и русской, внесшей и вносящей значительные вклады в общую сокровищницу европейской цивилизации!
А что же сделала для последней - Рижская, Митавская и Ревельская культура? Особенного, кажется, ничего. Она берет все из-за Немана - и воображает, что в каждом Рижанине, Ревельце и Митавце - непременно кроется Кант, Гумбольт или Гете! Ах, добрые, наивные провинциалы! Чего им хочется? Слиться с Германиею: Боже сохрани! Они и руками и ногами от этого! Там, несмотря на парламентаризм, еще не умер режим Фридриха II, - и этих милых баронов там скоро бы привели к одному знаменателю! Они это очень хорошо знают - и не хотят. Нет, им здесь, у нас, под рукой Русского царя живется привольно, почетно, выгодно! Им хочется сохранять status quo своего угла, жить под крепкою охраною русской власти, своими феодальными привилегиями, брать чины, ордена, деньги, не сливаясь с Россией - ни верой, ни языком, сохраняя за собой значение, нравы и обычаи средневекового рыцарства и тихонько презирая Русских, - будто бы за некультурность. Неправда, это не презрение, а нерасположение, как я выше сказал, слабых к сильным, что нередко бывает. Но это очень некультурно со стороны слабых платить враждою сильным, когда эти последние их щадят и балуют!
Я познакомился с некоторыми из немецких баронов, и не баронов тоже - и правду говоря - не только не заметил никакой вражды: напротив, они показались мне очень порядочными, образованными, предупредительными джентльменами. Они сходятся с нами, Русскими, в парке, на музыке, играют в карты, говорят порядочно по-русски, а «иные, как скалозубовские офицеры, и по-французски!» Мне кажется, есть надежда, что они со временем исправятся, забудут всякий антагонизм - и взамен всех получаемых от России и из России благ - научат нас, Русских, своим, в самом деле завидным племенным качествам, недостающим Славянским расам -- это persévérance {настойчивость, упорство; твердость, постоянство (фр.)} во всяком деле (не умею перевести persévérance) и систематичности. Вооружась этими качествами, мы тогда, и только тогда, покажем, какими природными силами и какими богатствами обладает Россия! Другому пока нам у остзейских культурхеров учиться нечему и занять ничего не приходится.
Снабжает нас Рига своими прославленными сигарами: но как они плохи не только сравнительно с Гаванскими, но даже с культурными немецкими заграничного изделия сигарами! Я это изведал собственным опытом, куря, с горем пополам, рижский продукт (ибо Гаванские, с нынешним курсом - и не мне не по карману). Мне кажется даже -- может быть -- из патриотизма, что наши петербургские не хуже! Главным же перлом Рижской культуры - считается Кюммель, и даже Доппельт-Кюммель, рассылаемый по всей Европе, и даже в Америку!
Помню я этот Доппельт-Кюммель: лет шесть назад я хотел попробовать этой славы Риги и принял в себя рюмку: тут я помянул царя Давида и всю Кротость Его! Это все равно, что принять пару гвоздей в желудок. Как уживается этот яд с добрым пивом в немецких желудках - не понимаю!
Жиды здесь, по своему обыкновению, прососались всюду. Это какой-то всемирный цемент, но не скрепляющий, как подобает цементу, а разъедающий основы здания! Они и слесари, и портные, и сапожники и торгуют, чем ни попало, в ущерб, конечно, местной, не только Латышской, но и Немецкой промышленности! Ох, я боюсь, как бы их и здесь не побили! Их же развелось много: в одной Риге, на 200 тыс. жителей, их считается до 30 тысяч! Да кроме того, они наползают сюда из Витебска, Динабурга, Плоцка - как гости, на летний сезон.
Хороши гости! Когда они, в купальные часы, раздеваясь на морском берегу, разложат на целую версту свое ветхозаветное тряпье, то не знаешь, куда девать нос и глаза.
Но что я наделал! Разве это письмо: это Бог знает что! Два листа кругом! Положим, я в этой письменной беседе душу отвел, отдохнул от своего невольного безделья! Но я совершил два преступления: одно против Вашего Высочества - написав это: но я не претендую (спешу прибавить), чтобы Вы изволили дочитать это до конца. Другое преступление: - против своего больного глаза! У меня по бумаге уже начали прыгать какие-то желто-зеленые пятна, а из глаза сочится от напряжения - непрошеная слеза. Простите, больше не стану! Это грех - на целое лето!
Примите, Ваше Высочество, мой глубокий сердечный поклон - и смею ли просить Вас передать Ее Высочеству, Август<ейшей> Супруге Вашей - в переводе, несколько слов из этого письма о моем впечатлении от проведенного у Вас времени перед моим отъездом.
Ваша передача придаст много цены моим словам.
Имею счастье быть Вашего Императорского Высочества всепокорнейшим и всепреданнейшим слугою
Иван Гончаров.
27 июня 1884.